Пролог - Николай Яковлевич Олейник

— Иного выхода у нас нет, — резко нарушил молчание Сергей. — Покажите мне другой, более безопасный путь, и я откажусь от этого.

— Если нет иного, а этот, извините, сумасбродный, то не лучше ли отказаться от него? — так же резко сказал Клеменц. — А деньги? Вы уже потратили около двух тысяч рублей. Двух тысяч! А конца не видно...

Напоминание о деньгах задело за живое Кравчинского. Он побагровел, заерзал в кресле.

— Деньгами вы меня не попрекайте, — проговорил хмуро. — Мы их на ветер не пустили. При первой возможности я их верну.

— Деньги мы обязаны расходовать экономно, — задумчиво проговорил Лизогуб. — Но люди для нас важнее денег.

— Отказаться от плана, — продолжал Сергей, — легче всего. Но ни ты, Дмитрий, ни я, ни кто-либо другой из нас на это не пойдет. Волховский знает, что готовится побег, со дня на день ждет этой минуты... Он, наконец, болен. Мы обещали ему помочь.

— Тогда придумай что-то более реальное, — стоял на своем Клеменц. — То, что ты предлагаешь, — это авантюра, донкихотство. Как ты этого не понимаешь?

— Согласен, что мой план рискованный, могут быть жертвы, но другого выхода я не вижу. Да его, поверьте, и нет. Мы продумали много вариантов...

— Вы все увлечены, и море вам по колено.

Присутствующие зашумели, стало ясно, что пререкания сейчас неуместны.

— Друзья, — тихо отозвался Лизогуб, — давайте подумаем. На освобождение Волховского затрачено много сил, много, как здесь говорилось, денег. Стоит ли продолжать это дело?

— Стоит, — послышались голоса.

— И мне кажется, что стоит, — продолжал Лизогуб. — А если так, то не кому-нибудь, а именно Кравчинскому и его друзьям следует заняться им. Сергей, сколько вам еще нужно, чтобы довести дело до конца?

— Мне ничего не нужно, — зло ответил Кравчинский.

— Ну, это напрасно. Обида здесь ни к чему. Тысячи хватит? — спросил Лизогуб.

Кравчинский поднял взлохмаченную голову, с удивлением взглянул на Лизогуба.

— Спасибо, — невольно сорвалось с его уст. — Спасибо, Дмитрий. Я немедленно возвращаюсь в Москву... Уверен — все пройдет хорошо.

— Погоди, Сергей, — вдруг отозвался Михайлов, — подумай, кому можно поручить выполнение этого дела. — И на немой вопрос Кравчинского добавил: — Тебе, видишь ли, вернее, вам обоим — Клеменцу тоже — придется на время скрыться.

Кравчинский вскочил.

— Мне поручено организовать ваш отъезд, — досказал Михайлов.

— Далеко? — спросил Кравчинский.

— За границу, в Швейцарию.

— Вот те, бабушка, и Юрьев день! — проговорил Клеменц. — Напрасно мы с тобой, Сергей, горшки били.

— Пока не освободим Волховского, никуда я не поеду, — сухо бросил Кравчинский.

— Дело в том, Сергей, что от тебя это не зависит, — отозвалась Перовская. — Вы нужны организации, и организация не может рисковать вами.

— А другие что, не нужны? Волховский пусть догнивает в Бутырках?

Установилась мертвая тишина. Кравчинский быстро вышел.

А тем временем события развивались невероятным образом. Пока Кравчинский был в Петербурге, Волховская, не дождавшись его возвращения, известила мужа, что замысел с побегом рухнул, что она теперь сама наняла извозчика, который в намеченный час подхватит его и отвезет в условленное место. Больной, уставший от ожидания Феликс потребовал немедленного вызова на допрос. На улице, увидев извозчика и свою жену, он сыпнул горсть табака жандарму в глаза, выпрыгнул из тюремной кареты и едва успел вскочить в ехавшую следом за нею бричку, как другой жандарм крепко схватил его за полы тюремного халата и стащил на землю. Феликс отчаянно отбивался, пытался вырваться, на какой-то миг это ему удалось, и он снова бросился к извозчику, но тот, испугавшись, хлестнул лошадь и умчался... Как раз в это время по улице, где разыгралась трагедия, проходил Всеволод Лопатин. Заметив, что творится нечто необычное, Всеволод подошел к толпе и был потрясен, узнав в человеке, которого били, мяли, волокли, Волховского. Лопатин бросился спасать товарища, но подоспевшие жандармы снова схватили Феликса, бросили в карету и повезли назад в тюрьму. Лопатин еще мог затеряться в толпе и скрыться, но, подавленный, медленно пошел по тротуару, и не помышляя о бегстве. Отправив Феликса, жандармы задержали и его.

Когда спустя несколько дней обо всем этом рассказали Кравчинскому, он словно остолбенел, какое-то время не мог сдвинуться с места, молвить слова, а потом упал на кушетку и беззвучно заплакал. Это был конец, конец его замысла. Было нестерпимо жаль и Феликса, и Лопатина, и затраченных усилий. Неимоверно жаль.

Часть вторая

I

Кончилась зима 1875 года. Уже несколько месяцев пребывал в Германии Клеменц, из Женевы пришла «Сказка о копейке» с какими-то непонятными, досадными правками, выпустили на поруки некоторых товарищей, а Кравчинский все еще медлил с отъездом. То надо помочь Волховской, — изнуренную болезнью и горем, ее отправили за границу, в Италию, — то необходимо закончить еще какое-то неотложное дело, — только бы не ехать, не бежать, как он говорил, от опасностей.

Предел этому наконец положил «Список лиц, привлекавшихся к следствию и еще не разысканных», напечатанный в лавровском двухнедельнике «Вперед!». Черным по белому там были обозначены имена опаснейших государственных преступников. Первым значился Рогачев, вторым — Сергей Кравчинский — «...отставной поручик артиллерии. Роста высокого, сложения крепкого, лет 26, брюнет, волосы вьющиеся, носит бороду и усы; черты лица очень крупные и выразительные; лоб большой, развитой; разговаривает высоким, несколько писклявым тенором. Называет себя Сергеем Михайловым; носит разную одежду и имеет фальшивые паспорта».

— Может, ты хоть теперь одумаешься? — говорила Сергею Перовская. — Ведь ясно, к чему идет дело. Список разослан по всем полицейским участкам. Тебе надо немедленно скрываться.

— Сонечка, милая, никакой черт меня не возьмет.

— Я тебе в таком случае не Сонечка, — сердилась Перовская. — Имей в виду: сейчас не поедешь — пеняй на себя.

Софья Перовская

Настаивала и Фанни Личкус, Фаничка, с