Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер

Он наклонился и зловеще прошептал:

— Два дня назад… я впервые в жизни… — он сделал трагическую паузу, — покрасил волосы.

Она чуть не подавилась от смеха, так что ей пришлось выплюнуть беллини обратно в бокал.

— Ну, я кое-что подозревала… — сообщила она.

— Правда?

— Нет. Шучу. Выглядит превосходно, как будто нет никакой краски. Итак, вы накурились прямо на работе.

— Знаю. Мне ужасно неудобно. Кажется, я всех подвел. В том числе и себя. А вы?

— Вас интересует, не подвели ли вы меня или не подвела ли я сама себя?

— Меня интересует, любите ли вы покурить? Калифорния должна быть весьма благоприятна для этого дела.

— Калифорния весьма благоприятна для всего.

И то же самое сейчас можно было сказать о Венеции. Канал между Гритти и Гуггенхаймом бороздили стремительные катера и медлительные водные такси, но сейчас они не столько привозили народ, сколько увозили. Пик вечеринки миновал. Выпивки было по-прежнему много — как и угощавшейся ею публики, и в других обстоятельствах такая вечеринка могла бы длиться часами, не сбавляя оборотов. Но во время биеннале развлечений в городе было великое множество, и, как только веселье начинало затухать, вечеринка быстро сходила на нет. Если еще полчаса назад главной темой разговоров было «как тут здорово», то сейчас на лицах читался немой вопрос «куда податься дальше?».

Народ неспешно потек к выходу. Они присоединились к группе, направлявшейся на вечеринку какого-то русского коллекционера в каком-то палаццо — Джеффа туда никто не звал, но у Лоры было приглашение на двоих. Таков уж был его удел — быть вечным «плюс один». Возможно, стоило официально сменить имя, чтобы так и называться Плюс Один.

Они покинули Гуггенхайм и углубились в лабиринты каналов и переулков Венеции. Пара человек из их группы немедленно отстала. Когда они проходили мимо Академии, туда как раз причалил вапоретто, и все загрузились на борт, чтобы сойти на следующей же остановке, в Сан-Тома. Джеффу было все равно, куда ехать. Прибыв к палаццо, где давали вечеринку, они, все восемь человек, беспрепятственно проникли внутрь. Это была по сути та же вечеринка, с которой они только что ушли. Та же сцена в других декорациях: нагретый солнцем двор, куча выпивающих людей.

За исключением того, что — как это ни возмутительно — напитки были небесплатны. Невероятно, но факт. Предполагалось, что за них надо платить. Джефф обнаружил это вопиющее нарушение вечери-ночного этикета уже в импровизированном баре. Стремясь произвести достойное впечатление, он уже собрался было купить бутылку прозекко, когда бармену пришлось спешно переключиться на клиента, утверждавшего, что его обсчитали. В это мгновение мимо Джеффа скользнула обнаженная рука, схватила бутылку из ведра со льдом и вмиг исчезла. Он оглянулся и увидел удаляющуюся спину Лоры. Жест воздетой над морем голов руки недвусмысленно приглашал его последовать за ее обладательницей.

К тому времени, когда Джефф разжился двумя пустыми бокалами, бутылка уже пенилась на мраморной балюстраде, готовая к разливу.

— Ну вы даете, — выдохнул Джефф.

— Она ужасна, — произнес мужчина, которого он вроде где-то видел. — Когда-нибудь она определенно влипнет. Но как бы там ни было — за Лору!

Джефф присоединился к тосту, втайне опасаясь, как бы ему самому не влипнуть — эта женщина могла разбить его сердце с той же легкостью, с какой она украла бутылку прозекко. Ледяной напиток нашел массу поклонников и не протянул и нескольких минут. Когда кто-то отправился за добавкой, Лора повернулась к Джеффу:

— Вам не кажется, что уже пора?

— Да, несомненно, кажется. А что пора?

— Поговорить об искусстве.

— Каком именно?

— Очень смешно. Что вы сегодня видели?

Джефф поведал ей о финской лодке в море из осколков (она ее тоже пропустила), стене из дартса, синей комнате, видеодуше…

— И общее впечатление?

— Общее впечатление такое, что я бродил там и думал: «В банальность лишь нищие верят…»

Ничего такого Джефф, разумеется, тогда не думал, зато подумал сейчас, произнося эту фразу.

— Но, согласитесь, это же совсем не так. Потому что на самом деле банальность никого не увлекает. Мы привыкли во всем ее усматривать. Она успокаивает, служит привычным знаком качества. В ней есть некая часть нас самих. Мы живем в эпоху концептуального прорыва — вот что в самом деле увлекательно. Всем интересно, как долго это еще продлится, прежде чем пузырь наконец лопнет. Только штука в том, что пузырь уже лопнул, но, даже лопнутый, все равно надувается. Это новый закон физики.

— Весьма непривычно слышать такие речи от галерейщицы.

— Знаю. Именно поэтому я и ухожу. Вместо этого я собираюсь стать менеджером хеджевого фонда. В Варанаси.

— Хотел бы я быть менеджером хеджевого фонда. Или хотя бы знать, чем занимаются люди этой профессии.

— Они собирают искусство.

— У вас есть своя коллекция?

— Несколько небольших вещей. Подарки от художников, чьи выставки я делала. А у вас?

— В общем, нет. Искусством это не назвать. Мне так нравится владеть вещами, что мой организм отказывается коллекционировать что-либо, кроме книг. Книг и бутлегов Дилана.

— А я?

— В смысле? Вы хотите знать, не коллекционируете ли вы случаем бутлеги Боба Дилана?

— Нет.

Она подняла бокал к губам и отпила глоток.

— Я хочу знать, понравится ли вам владеть мной.

— Двадцать мне было в восьмидесятых. Это было время феминистского террора. Скажи вы такое в восемьдесят четвертом, это был бы верх игривости — но почти наверняка идеологическая ловушка.

— Я и есть ловушка. С медовой приманкой.

— Правда? Всегда хотел попасть в одну из них. В восьмидесятые таких не было. Ну, или были, но без меда. Скорее с чем-то вроде «Веджемайта»[83].

Эта приятно двусмысленная тема была прервана прибытием еще одной бутылки прозекко, еще нескольких человек и оживившейся дискуссией о Венеции и Тернере. Джефф как раз сегодня проглядел книгу по этой тематике и чувствовал себя вполне способным сделать вклад в беседу, однако он не смог вставить ни слова.

— Тернер приехал в Венецию… — вещал Дейв Глендинг.

— Последний из этих «Боев корабля „Темерарий“», или как их там… — вторила ему Мария Флеминг.

На этой стадии вечеринки можно было говорить все что угодно. В словах мог отсутствовать всякий смысл, и можно было не ждать, пока кто-то закончит свою мысль, и даже вовсе друг друга не слушать.

— А вот Констебл[84]… — начала какая-то незнакомая Джеффу женщина, но дальше ей сказать не дали, так как в этот момент Кайзер произнес:

— На биеннале есть только один художник, который мне небезразличен.

Здесь вдруг возникла пауза, так как всем стало интересно, чем закончится столь смелое заявление.

— Беллини! — И он поднял бокал в ответ на бурю аплодисментов, которыми была встречена эта сентенция. В каком-то смысле с этим согласились все, а некоторые согласились и во всех смыслах. Тут была зона свободного огня, где один вполне логичный разговор легко перетекал в другой, являвшийся его естественным продолжением, хотя никакой связи между ними не было, а степень абсурдности обоих стремилась к абсолюту. У Джеффа не было никаких шансов вклиниться в этот поток, но тем не менее он получал от него массу удовольствия — хотя бы потому, что кругом было столько людей куда пьянее него. Фигурально выражаясь, он был трезв, как слегка поддатый пономарь.

Тем временем дискуссия об искусстве переключилась на новую тему: что делать дальше? Решили перебраться на вечеринку в палаццо Зенобио, расположенное где-то неподалеку. Лора и Джефф пошли было со всеми, но Зенобио оказалось настолько забито, что внутрь никого не пускали, пока кто-нибудь не выйдет: один туда — один оттуда, а в итоге ноль. Последовала еще одна интерлюдия, в ходе которой неопределенности стало больше, а энтузиазма — меньше. Кайзер и еще пара человек объявили, что пора на покой — в том смысле, что они направляются в «Хейг». Прямо через канал от них был другой бар, «Павильон Манчестер», куда и двинулись все остальные, в том числе Джефф с Лорой.

Большинство посетителей бара не имело никакого отношения к биеннале — обычные бюджетные путешественники со своими рюкзаками, которым и сами вечеринки, и ажиотаж по поводу приглашений были так же чужды, как люмбаго, — впрочем, людей искусства там тоже хватало. Некоторые из этих людей искусства были друзьями людей искусства из компании Джеффа и Лоры, которая, понеся по дороге некоторые численные потери, быстро пополнила свои ряды. Джеффа это вполне устраивало: чем больше кругом народу, тем легче остаться наедине.

Они взяли по пиву и уселись снаружи, на теплых ступенях горбатого мостика, изогнувшегося над сонным каналом. Со всей болтовней, которой был так полон вечер, это был первый напиток, который можно было просто пить, блаженно потягивая и наслаждаясь им одним. Все предшествовавшее ему было просто топливом, питавшим споры и шутки и сгоравшим в мгновение ока.