Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер

— Не Будда ли учил принимать все, что кладут тебе в чашу для подаяния? — вопросил Бен.

— Золотые слова!

Охваченные внезапным вдохновением, они чокнулись чашами для подаяния и пригубили божественный напиток — пригубили в том смысле, что выпили его залпом. Хотя, как выразился Джефф, беллини был и вправду сильно освежающим напитком, бороться с удушающей жарой не получалось. В атмосфере было что-то маниакальное. Атман закрыл глаза и отдался звуковому ряду, гулу голосов, пандемониуму разговоров и смеха, замечаний и вопросов на разных языках, хлопков шампанского, звона бокалов, шуток и веселья, брызгами разлетавшихся повсюду. Этот саундтрек можно было бы занести в фонотеку с пометкой «Толпа народа хорошо проводит время». И послать эту запись в какую-нибудь отдаленную часть Солнечной системы в качестве звуковой иллюстрации к понятию «общественно-развлекательная жизнь землян» — ну, или хотя бы «даровые возлияния на высшем уровне». Джефф открыл глаза. Перед ним расстилался Большой канал. Словно ты проснулся и понял, что оказался во сне, куда более чудесном, чем все, что видел, пока спал. Что за город, что за удивительное, прекрасное место! Кто-то похлопал его по плечу. Он обернулся.

Это была она, Лора. Та же самая женщина, но в другом платье.

Ну конечно в другом. Что за пиршество для глаз — лицо, волосы и платье с маленьким желтым бейджиком, слова на которым были слишком малы, чтобы их можно было прочесть. Его счастье было столь велико, что он почувствовал себя свободным и уверенным.

— Вы меня нашли! Я же говорил, что так и будет.

— Разве это не вы должны были меня искать?

— Я быстро понял, что единственный способ преуспеть в этом деле — это прекратить все поиски и позволить вам найти меня. Хотя где-то внутри я никогда не переставал искать. Я и сейчас вас выглядывал — только не в той стороне.

Настало время поцеловать ее. В губы. Что он и сделал, не испытывая по этому поводу ни малейшего замешательства.

— Я рад, что нашел вас, — сказал он.

— Я тоже.

В такой близи он смог прочитать, что написано на ее бейджике: «Мое стоп-слово — ОЙ!!»[81]

— Как вы проводите время? Все отлично?

— Да, а вы?

— Должен признать, что все сложилось просто превосходно.

— Вы были в Джардини?

— Да. А интересно знать, когда там были вы?

— Я пришла около половины второго.

— А на мосту Академии вы были где-то в шесть?

— Да, кажется, примерно в это время. Почему вы не подошли?

— Вы с кем-то разговаривали. И к тому же не было времени соскочить с вапоретто. Я как раз сделал то интервью с Джулией Берман, и дело кончилось тем, что она накурила меня травой. Так что все вокруг было чуть странным. Я был немного не в своей тарелке.

— Вас накурили?

— В итоге я забыл добыть рисунок. Ох, это долгая история. Я рассказывал вам вчера о рисунке?

— Упоминали. Но интервью было важнее, разве нет?

— Не знаю, может быть. Не в этом дело. Я видел рисунок, который сделал с нее Морисон, но она мне его не отдала.

— И каков он?

Не нарочно ли он подвел беседу — конечно, бессознательно — к обнаженной женщине с расставленными ногами? Или в этом все же не было ничего бессознательного?

— На рисунке она. Ню. Лежит, глядя на рисующего ее Морисона.

— И? — Она приподняла брови.

— Взять его было бы бестактно.

— Это был хороший рисунок?

— Да, думаю, да. В нем есть глубина. На самом деле очень мощная работа.

— Вы же не собирались сейчас сказать что-то скучное про «мужской взгляд»?

— Как раз собирался, — парировал он, глядя на нее. — Вы это сказали специально, чтобы я на вас посмотрел?

А ничего другого он сейчас и не хотел — прекрасно сознавая, что это «сейчас» способно растянуться на «всегда». Смотреть на нее в этом красно-золотом платье. Смотреть на нее и представлять ее белье, ее наготу. Переключившись обратно в настоящее, он произнес:

— А вы? Что вы делали после? После моста Академии.

— Это уже больше похоже на допрос, чем на вопрос.

— В некотором роде это он и есть. Там тоже все подчинено желанию получить ответ. Так много всего о вас хочется знать. Например, что вы делали после моста Академии.

— Я пошла покупать очки. Мне понадобились солнечные очки.

Она порылась в сумке. «Фрейтаг», красный, за исключение пары деталей.

— Мне нравится ваша сумка, — сказал Джефф.

— Мне тоже. А знаете, что мне нравится в ней больше всего?

— Минутку… — Пока она копалась в сумке, он успел ее рассмотреть и даже мимоходом заглянуть внутрь. — То, что у нее есть молния? Без молнии ее красоте недоставало бы практичности.

— Высший балл!

— А вы думали, я скажу «она такая красная» или что-то вроде того?

— Нет. Я как раз не сомневалась, что вы скажете про молнию. Затем, собственно, и спросила — чтобы вы блеснули своей проницательностью. Есть у нее и еще одно достоинство — второе отделение. — Она показала. — И тоже, заметьте, на молнии.

— Миры внутри миров. За счет чего в ней можно меньше рыться.

— Меньше-то меньше, — согласилась она, продолжая рыться в сумке, — но вот чтобы совсем перестать — никак.

С этими словами она наконец извлекла на божий свет свои очки от солнца и тут же их надела. Очки были насекомообразными: в таких любая женщина похожа на Кейт Мосс или подружку английского футболиста[82]. Без сомнения, то был шедевр золотого века солнечных очков. Джефф видел через них ее глаза, а поверх — свое отражение на фоне венецианской архитектуры.

— Примерьте.

Он взял у нее очки и взглянул сквозь них на мир. В надвигающихся сумерках небо пылало странно и тревожно, как когда все затянуто облаками, на которые прямыми лучами светит солнце, превращая их в горящий черный занавес. Казалось, надвигается буря — буря золотисто-зеленого света.

— Фантастика, — сказал Джефф, возвращая очки. — Кстати о фантастике: что это за платье? То, вчера вечером, было изумительно, но это — самое прекрасное платье в мире. Даже на «Оскар» не стыдно надеть.

— По мне, так слишком короткое. Но все равно спасибо.

— Где вы его нашли?

— Ага, допрос возобновляется. Во Вьентьяне.

— Честно говоря, не знаю, где это.

— В Лаосе. — Она произнесла это с ударением на первый слог.

— Знаете, что мне в нем больше всего нравится?

— Что?

— Рукава.

— Их нет.

— В точку. — Они чокнулись бокалами.

— А как ваши журналистские усилия? — спросила она. — Вы нашли, что сказать?

— О Венеции нельзя сказать ничего такого, что уже не было сказано до тебя, — блеснул остроумием Джефф.

— Не исключая и этой сентенции, — еще остроумнее резюмировала она. Эта реплика позволила ему перевести дух, зато следующая добила окончательно:

— Так досталось ли вам хоть немного ризотто?

— Нет. Ни зернышка!

— Шутите.

— Нет, это вы шутите. Его же нет.

— Вы правы. Сейчас нет. Но я съела целую тонну.

— И где же его подавали? Неужели я так промахнулся! Я нахожу вас и узнаю, что лишился ризотто. Подтверждая его существование, вы подтверждаете и тот факт, что мы с ним разминулись.

— Простите. Я принесла дурные вести.

— И каким же оно было?

— Очень вкусным. Гороховым.

— Дьявол! Мое любимое. Там, наверное, ничего не осталось?

— Остатки убрали еще до того, как я вышла на террасу.

Джефф стоял как оглушенный.

— Я соболезную вашей потере. — Она легонько коснулась его рукава.

— Я рад своей находке.

В этих словах было столько неожиданного чувства, что беседа застопорилась. Наконец Лора спросила:

— А Джулия Берман? На что она похожа? Воплощенная фантазия какой-нибудь давно не юной дамы?

— Она была ужасно милой, но, честно говоря, я уже в том возрасте, когда даже в фантазиях о не самых юных дамах присутствуют дамы моложе меня.

— Неплохо сказано. И раз уж мы затронули эту тему, сколько вам лет? Примерно.

— Мне сорок… что-то вроде того.

Она посчитала на пальцах. Изобразила удивление, взглянула на него. В отчаянии пересчитала снова и уставилась на Джеффа с откровенным ужасом:

— Нет-нет. Не может быть.

— Очень смешно.

— Вы отлично выглядите… что-то вроде того. Для своего возраста.

— Я должен кое в чем признаться.

— В чем же?

Он наклонился и зловеще прошептал:

— Два дня назад… я впервые в жизни… — он сделал трагическую паузу, — покрасил волосы.

Она чуть не подавилась от смеха, так что ей пришлось выплюнуть беллини обратно в бокал.

— Ну, я кое-что подозревала… — сообщила она.

— Правда?

— Нет. Шучу. Выглядит превосходно, как будто нет никакой краски. Итак, вы накурились прямо на работе.

— Знаю. Мне ужасно неудобно. Кажется, я всех подвел. В том числе и себя. А вы?