Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер

Джефф выключил диктофон:

— Отлично. Спасибо вам большое. Это будет отличное интервью.

— Прошло довольно безболезненно.

— Вот и прекрасно. Есть еще один момент… Макс Грейсон, мой издатель в «Культур», просил узнать у вас… Есть ведь рисунок, сделанный с вас Стивеном? Макс надеялся, что, может быть, вы разрешите воспроизвести его в журнале вместе с интервью.

— Вы хотите взять рисунок с собой?

— Не обязательно. Как вам будет удобнее. Если хотите, они могут прислать курьера, или его можно отсканировать и переслать по электронной почте. Но… было бы здорово, если бы вы хотя бы разрешили мне на него взглянуть.

— Могу я поинтересоваться, зачем мне это может быть надо?

— Да, разумеется. На самом деле одна из вещей, которую меня просили… точнее, уполномочили сделать, — это договориться с вами о гонораре.

— И?

— Тысяча фунтов?

— Странно. Это одна из тех ситуаций, когда я могу быть несговорчива.

— И это ваше право.

— Что, если я попрошу больше денег? Денег, которых я, кстати, даже не особенно хочу, но ведь это же обычно так и делается.

— Совершенно верно. Может быть, полторы тысячи? Если честно, больше они не дадут. Это, как говорится, потолок.

— Я принесу рисунок.

Она снова скрылась. Джефф встал и сделал несколько шагов. Он все еще был сильно под кайфом, и на улице все еще было дико жарко. Сочетание этих двух факторов заставило его снова спрятаться в рассеянной тени зонтика.

Джулия вернулась с папкой. Она распустила тесемки, явив взору толстый лист желтоватой бумаги, затем закрыла папку, повернула ее вверх ногами и снова открыла.

Их глазам предстал рисунок. Она была нага. Меж ее широко расставленных ног красовалось пятно сплошных каракулей. У нее была красивая грудь — и явно ее собственная. Те же выдающиеся скулы, то же странно пустое выражение лица. Даже волосы были те же. Легко представлялось, что разденься она сейчас, он увидел бы почти такое же тело, как на рисунке.

— О боже, — сказал Джефф.

Он смотрел на лицо на рисунке, но не мог заставить себя взглянуть в глаза той, что подала ему листок. Не только потому, что на рисунке она была шокирующе нагой, но и в силу его странной психологической глубины — того самого таинственного свойства, о котором Джулия уже сегодня говорила. Женщина на картинке открывалась, позволяла мужчине, своему любовнику, смотреть и рисовать ее. Беспрепятственно любоваться своей обнаженной возлюбленной — не об этом ли мечтают все мужчины? Если мужчина — художник или даже просто подросток с видеокамерой, то на бумаге или на пленке запечатлевается не только то, что он видит, но сама неизбывная сила его желания, его жажды видеть… Однако ее лицо дышало абсолютным безразличием. Сколько бы ни было во взгляде художника любви, она осталась без ответа. Смотри куда хочешь, говорило это выражение, мне дела нет. Ты увидишь все, но лишь то, что роднит меня с любой другой женщиной на свете. Достаточно было нескольких мгновений, чтобы понять — отношениям между этими двоими осталось жить недолго. И скорее всего, Морисон это понял — если не в ходе работы над рисунком, так по его окончании. Возможно, это было уже не важно для обоих. Возможно, они довольствовались моментом, пришпиленным к этому листку бумаги, словно бабочка. Но если это было правдой, откуда в нем такое одиночество: не женщины — она была умиротворена и абсолютно спокойна, — но смотрящего на нее человека, самого художника?

«Гипнотическая взаимосвязь между предметом и зрителем присутствует во всех картинах Джорджоне. Причины ее можно искать, с одной стороны, в бездвижности застывшей во времени сцены, а с другой — в твердости и пристальности взгляда изображенного человека… Неподвижность рождает ощущение беспокойства».

— Это… — он прочистил горло, — это действительно выдающаяся работа.

— Да.

Он протянул ей листок. Она осторожно вернула его в папку и аккуратно завязала тесемки.

— Думаю, вы понимаете, что у меня нет ни малейшего желания давать ее вашему журналу — какому бы то ни было журналу — ни за тысячу фунтов, ни за полторы… ни за сколько угодно.

— Я понимаю, — сказал Джефф. — Она очень личная.

Она внимательно посмотрела на него.

— Вы не слишком преданы своей работе, — сказала она. — Но зато вы все понимаете. С профессиональной точки зрения это недостаток.

Джефф пожал плечами.

— Ваш издатель тоже обладает этим качеством?

— В любом случае это не повод для увольнения. Особенно учитывая, что я фрилансер и, строго говоря, у меня нет работы, с которой меня можно уволить.

— Это вселяет оптимизм, — рассмеялась она.

Встреча подошла к концу. Они сошли вниз по прохладной, темной лестнице. Джулия открыла дверь. Джефф сказал спасибо и был уже готов пожать ей руку, но она наклонилась и поцеловала его в щеку. В этом не было ничего сексуального, и в то же время это не был стандартный континентальный поцелуй щекой к щеке, давно уже ставший условностью сродни рукопожатию. В нем была какая-то труднообъяснимая близость, причиной которой была не трава, и не само интервью, и даже не только что виденный им рисунок. Джефф попрощался, ступил наружу в то же пекло и услышал, как за его спиной гулко хлопнула дверь.

Он дошел обратно до причала на Кампо д’Оро, думая, уже в десятый раз на дню, что на улице, похоже, стало еще жарче. Вапоретто прибыл быстро и был непривычно пуст. Жара жарой, но из своего трехдневного проездного он выжимал все, что мог. Он погрузился на борт, нашел себе место на корме и полез в кучу бесплатных сумок за диктофоном, чтобы послушать, записалось ли интервью и что там вообще получилось. Но вместо диктофона он вытащил фотоаппарат. Черт! Он забыл сфотографировать Джулию Берман. И рисунок не добыл, и фотографию не сделал. Из трех задач он не сумел либо просто забыл выполнить две. А единственное, что он таки сделал — само интервью, — стало жертвой саботажа чертова диктофона, который был выключен в самой интересной его части. Джефф еще раз заглянул в сумки: по крайней мере, сам диктофон был на месте. Он впал в панику, мучась желанием выскочить на следующей остановке, помчаться назад, снова позвонить в дверь и — не станет ли она возражать, и не не слишком ли ее затруднит, если бы он… Хотя на самом деле все будет как с тем электронным письмом — Я больше не могу делать эту хренотень, которое он не отправил за день до отъезда в Венецию. Джефф и без всяких размышлений прекрасно понимал, что не сойдет на берег, не вернется обратно, явится в Лондон с пустыми руками и услышит от «Культур», что они больше не хотят, чтобы он делал эту хренотень, так как ему нельзя доверять. Он почти что слышал вопли Макса — даже самую простую вещь, которую его попросили, и не просто попросили, а наняли, за деньги, и ту не может сделать! И он знал, что, как только его официально избавят от необходимости делать эту хренотень, он поймет, как на самом деле мечтает и дальше делать ту же хренотень, от которой он еще вчера хотел отделаться. Если бы не трава, если бы можно было трезво все обдумать! Вот еще одна вещь, о которой приходится помнить, если куришь траву, — потому-то он и бросил постепенно это дело: когда ты укурен, непременно наступает такой момент, когда тебе позарез нужно быть неукуренным, когда нельзя быть укуренным, когда нужна ясная голова. Венеция текла мимо, сверкающая, мокрая, зелено-золотая. Многие гранд-палаццо были празднично украшены баннерами с рекламой мероприятий и выставок биеннале. Поглядев по сторонам, Джефф убедился, что вапоретто, успевший тем временем несколько раз пристать, уже был битком набит. Ладно, что теперь поделать с фотографией, которой он не снял? Ничего. Разве что выбросить ее из головы — вместе с беспокойством.

У Академии много народу сошло, но еще больше набилось обратно. Кораблик отплыл от пристани и ушел под мост. На другой его стороне Джефф увидел Лору, облокотившуюся на перила. Вокруг кружили голуби, ныряли под арку и скользили поверху. На Лоре было белое платье; кружевной зонтик бросал тень на лицо — ага, разумеется, это и в прошлый раз был зонтик не от дождя, а от солнца. Если бы она посмотрела вниз или хотя бы вдоль канала, то увидела бы его; но она глядела — улыбаясь — на своего собеседника, примерно того же возраста, что и Джефф, или чуть моложе. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы по выражению ее лица, по устремленному на него взору и по его позе — одна рука на перилах моста — понять: это не стоп-кадр посреди долгой прогулки по городу в компании друг друга. Нет, эти двое столкнулись только что и случайно. Все это пронеслось в голове у Джеффа за долю секунды. Можно было позвать ее по имени. Он мог бы окликнуть ее… Он все еще спорил с самим собой на тему, стоит или не стоит это делать, когда — постепенно и вдруг — стало уже поздно что-то решать. Вот так всегда! Позвать ее и помахать рукой перестало быть возможностью и стало поводом для сожалений.