Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

еще ни разу в жизни не пробовала крепких напитков, а Игорь наливает мне рюмку водки и говорит: «Это единственная медицина, которая в этой ситуации тебе поможет. Поверь мне, я не хочу, чтобы ты пила водку, но иначе никак, посмотри на себя, тебя трясет, ты заболеешь так, что сорвешь остальные съемки». Он был прав. А мы должны были скоро уезжать в Москву, я же в это время училась во ВГИКе и не могла пропустить лекции Сергея Федоровича Бондарчука.

Передо мной стоял граненый стаканчик с водкой, а я находилась перед огромной дилеммой. Короче говоря, стаканчик этот я осушила. Помню чувство, когда тепло разлилось по всему моему телу, – это было совершенно невероятно. Я закусила, кажется, винегретом. И должна сказать вам правду, мне это, блин, понравилось! Все мои страхи, мое стеснение, моя скромность, плеткой вбитая мамой, куда-то растворились, я стала такой бодрой, смелой, я стала говорить громко и никого не боясь. И вдруг я говорю Игорю: «Ну-ка, давай второй стакан-то мне наливай», – приказным тоном. Игорь наливает. В результате мы с ним хрюкнули бутылочку и спокойненько поехали на Ленинградский вокзал. Сели в поезд «Стрела», который отправлялся в 23:55 и приходил в Москву в 08:30. Мы ехали в СВ, и жизнь блистала всеми своими красотами и роскошествами.

На втором курсе я снималась одновременно в фильме «Колыбельная для мужчин» (киностудия им. Горького) и в картине режиссера Яшина «Долги наши» (киностудия «Мосфильм»). В обоих фильмах я играла главные роли. И как я все это успевала, я не знаю, потому что съемки были связаны с частыми поездками, а во ВГИКе нужно было заниматься техникой движения, фехтованием, верховой ездой, танцами, у нас была философия, политэкономия… Честно скажу, не знаю, как я все это организовала. Помню, что экзамены мне приходилось сдавать педагогам один на один, поэтому шпаргалки засунуть было некуда, И как я через все это проходила, я не понимаю до сих пор… Но Бондарчук был прав. Каким-то образом я успевала все совмещать. И хочу поблагодарить Сергея Федоровича за такую веру в меня…

И вот трагическая ситуация, к которой я должна нас с вами подвести, случилась непосредственно из-за моей занятости. График у меня был невменяемый, поэтому я очень благодарна всем моим друзьям, коллегам, партнерам, студентам, что они подстраивались под меня и готовы были репетировать до глубокой ночи.

Все случилось 27 декабря, в страшный мороз. Я вышла из Института кинематографии в 22:30. Я помню точное время, потому что нас уже «выгоняли палками», закрывая входную дверь в здание. Я уже зарабатывала очень большие деньги и всегда могла позволить себе такси – ехать-то далеко, от ВДНХ до Долгопрудного. Я попрощалась с ребятами, они проводили меня до стоянки такси, помахали рукой, пока я садилась в машину,

И вот здесь снова случился момент, когда я услышала голос Вселенной и моей интуиции, но мое стеснение победило. Я до сих пор помню номер того такси – 1185 ММТ. Можете себе представить, я как будто сфотографировала его. Я двинулась, чтобы открыть заднюю дверь, но вдруг, о чудо, таксист наклоняется и открывает для меня дверь переднего сиденья. А это СССР, 1975 год, мне так непривычно… Я стою и не могу сделать шаг, я не хочу ехать на первом сиденье. Ночь, мне страшно. И тем не менее мое стеснение перебарывает интуицию и зов Вселенной. И я сажусь рядом с водителем. Мы едем. Разговариваем о чем-то несущественном, абсолютно не помню, о чем. Я рассказываю ему, что я студентка, что у нас репетиции поздно заканчиваются. По глупости сказала, что учусь на актрису. А на тот момент бытовало мнение, что если ты актриса, то ты, наверное, неизвестно кто, бла-бла-бла,

Так вот, мы уже в Долгопрудном, выезжаем на улицу Первомайскую. Я знаю дорогу – нам нужно ехать по прямой до конца, А водитель на большой скорости вдруг поворачивает машину налево. А слева лес и кладбище. Я говорю: «Куда вы едете? Мне надо ехать вперед, там мой дом, там». – «Я просто хочу сократить путь. Не имеет значения, как мы поедем, по улице Первомайской или по Лихачевскому проезду». Я знала, что эта дорога существовала, но это было безумием – ехать ночью через лес и кладбище!

Вот мы едем по этой страшной дороге. Потрясающая картинка. Ночь. Время где-то 23:15. Рядом только Бог и небо. Вдруг он резко останавливает машину, кладет руку таким образом, как будто меня обнимает, и блокирует дверь, чтобы я не могла выскочить. Он начинает ко мне приставать. Это так отвратительно. Гадко, грубо… Я не знаю, что мне делать. Все ужасно. Я начинаю с ним бороться…

И вдруг, о чудо, я съезжаю вниз по сиденью, а правой ногой со всей силы бью по лобовому стеклу. Он отпрянул, увидел, что стекло разбилось, и закричал: «Ах ты, сука!» И этого времени, пока он обернулся к стеклу, мне хватило, чтобы разблокировать и открыть дверь, выскочить и начать бежать по заснеженному бездорожью, сама не понимая, куда.

Кругом темно, ни одного фонаря. Я, перепуганная, убегаю на огромной скорости и… ударяюсь головой в двух парней. Вижу у них огромные ножи. Я и так напугана, а еще эти ножи. Они говорят: «Да ладно тебе, не бойся, что случилось? Мы с ножами – за елками идем». В 23:15. С ножами. На кладбище. За елками они идут. Из машины за мной тем временем выскакивает таксист, кричит: «Эта сука разбила стекло». Парни подняли свои ножи, сантиметров по 45, – и таксист бегом назад в машину, ветер свищет в разбитое стекло, он уехал.

И вот мы остаемся втроем. Я понимаю, что только стойкость духа мне сейчас может помочь. Я говорю, что мне надо выйти на прежнюю дорогу, с которой мы свернули. Объясняю ситуацию с таксистом, говорю: «Помогите мне, пожалуйста, мне надо идти, мне страшно, я одна, помогите вернуться на дорогу, может, какая-то машина меня довезет до дома…»

Они ухмыльнулись и пошли со мной: один слева, другой справа. Минут 10 идем спокойно… А дальше я ничего не помню, потому что парень слева ударяет меня в голову с такой силой, что у меня в ушах зазвенело. Я упала. Я упала и на мгновенье потеряла сознание. Когда я открыла глаза, один уже был сверху. Это так страшно, я вам не могу передать. У меня осталось только одно желание, одна мольба, чтобы не случилось изнасилования. Я, словно целомудренная девочка, должна была сохранить