Холодный бриз - Олег Таругин

Москва, площадь Дзержинского, 18 июля 1940 года

… - это всё, товарищ Берия. И поверьте, если бы я не считал случившееся, простите за столь высокопарные слова, катастрофически важным как для будущего нашей страны, так и лично для вас с товарищем Сталиным, я никогда бы не решился…

— Бросьте, товарищ Захаров, — народный комиссар с трудом скрывал буквально распирающие его чувства. — Не нужно больше ничего говорить. Если то, о чем вы рассказали, соответствует истине хотя бы на десять процентов… вы сами хоть представляете, что тогда будет?

— Понимаю, товарищ нарком, — усилием воли заставив себя взглянуть в невидимые за бликующими стеклами пенсне глаза Берии, твердо ответил генерал-майор. Мы сумеем переломить ход истории и спасти нашу страну, избежав множества чудовищных ошибок.

Лаврентий Павлович криво усмехнулся, однако в ответ ничего не сказал. Помолчав несколько секунд, он взмахнул пухлой рукой:

— Да присядьте вы, генерал, не стойте столбом, от этого ни мне, ни вам ясности не прибавится, — Захаров мельком отметил, что кавказский акцент в голосе всемогущего главы НКВД стал куда ощутимее, нежели в начале их разговора: Берия больше уже не мог скрывать волнения.

— Думаю, товарищ Захаров, вы прекрасно понимаете мои чувства. Как и то, что озвученные вами факты требуют всесторонней проверки. С другой стороны, открою секрет, у меня уже есть сведения о произошедшем, вот только они не слишком похожи на ваш… э-э… вариант, — Берия помолчал. — Знаете, генерал, я еще ни разу не был в вашем городе. Как думаете, стоит побывать?

— Стоит, — с трудом сдерживая торжество — убедил все-таки, убедил! — кивнул начштаба.

— Ладно. У вас ведь еще есть дела в наркомате обороны? Вот пока ими и займитесь. А вечером… — нарком внутренних дел сделал паузу, словно в последний раз мысленно взвешивая готовую сорваться с языка фразу. — А вечером мы с вами, товарищ генерал-майор, вылетим в Одессу. Вы верно сказали, обстоятельства требуют моего личного присутствия. Пожалуй, я даже не стану отрывать одесских товарищей от дел и предупреждать о своем визите — как считаете, правильно? — Берия испытывающе взглянул на Захарова.

— Думаю правильно, товарищ нарком! — твердо кивнул головой тот. — На месте вам будет куда проще разобраться и с произошедшим, и с его… участниками.

— Возможно, вы меня недопоняли, товарищ Захаров, — неожиданно для собеседника продолжил наркомвнудел. — Я имел в виду, что сообщать кому-либо о нашей поездке я категорически не рекомендую. Вообще никому. Ну, разве только товарищу Сталину, конечно, — пошутил он.

— Ваш самолет полетит следом пустым, я распоряжусь. Вы ведь один прилетели? Вот и хорошо, что один…

Берия кивнул, давая понять, что аудиенция закончена:

— Идите, Матвей Васильевич. Вечером за вами заедут.

Захаров встал и, кивнув, двинулся к выходу. Негромкий голос наркома остановил его на пороге:

— Генерал, если все это, действительно, правда… знай, я своих людей никогда не забываю и не бросаю. Просто помни об этом.

Расположение береговой батареи БС-412, 18 июля 1940 года

Проснувшись, Крамарчук несколько секунд не мог понять, где он находится. Вокруг стояла абсолютная темнота и тишина, прерываемая лишь негромким равномерным гудением. Пошевелившись, подполковник услышал под собой негромкий металлический скрип, как-то неожиданно и сразу вспомнив все события вчерашнего, закончившегося этим подземным кубриком, дня. Или еще сегодняшнего? Юрий на ощупь включил показавшуюся неестественно-яркой подсветку циферблата, глянул на часы — почти пять утра. Значит, все-таки уже завтра, то есть восемнадцатое.

Вовремя припомнив о наличии у кровати второго яруса — не хватало только еще раз головой удариться, — подполковник осторожно сел на скрипнувшей койке. Так, гудит, надо полагать, вентиляция, свет же отключен по причине ночного времени и прочего отбоя. И что делать? Ждать до побудки в темноте? Не хочется, сон уже прошел, а это часа полтора. Пойти искать тот самый рубильник? Так чревато в такой-то темнотище, был бы фонарик или хоть какая-нибудь зажигалка… тьфу, ну и идиот, есть же спички! Спички обнаружились там, где он их вчера и оставил вместе с папиросами — на тумбочке. А заодно рука наткнулась и на нечто незнакомое, чего раньше там определенно не было. Заинтересованный, он запалил спичку, поднял повыше. На тумбочке стояла алюминиевая солдатская миска с кашей и кружка с чаем, давным-давно остывшим и уже успевшим подернуться темной пленочкой. На отдельной тарелочке лежали несколько кусков хлеба и два кубика прессованного рафинада. Ага, значит тот артиллерийский лейтенант — как там его, Ивакин вроде? — вчера после ужина все-таки приходил. Наверняка, это он свет и отрубил, поскольку после отбоя хотя бы дежурное освещение должно было гореть. Хотя кто их тут, в сороковом, разберет.

Спичка догорела, и задумавшийся подполковник зло зашипел, тряся обожженными пальцами. Зажег следующую, и торопливо потопал к двери. Кстати, интересно, можно ли ее запереть снаружи? Вряд ли, все ж не гауптвахта, обычный военный объект. Дверь открылась простым поворотом ригельной рукоятки, бесшумно провернувшись на смазанных петлях, и необходимость тратить казенные спички отпала — в коридоре горело аварийное освещение, аж целая одна потолочная лампа, да и та, похоже, вполнакала. Подполковник оглядел коридор — пусто. Хотя, чему удивляться? Напуганный Качановым по самое не могу лейтенант, наверняка, закрыл на этот уровень доступ, небось, еще и часового у люка выставил, чтоб, значит, ни к нему сюда, ни он отсюда. Главное, чтобы с товарищем Зиновьевым конфликта не случилось: Ивакин-то, конечно, прикроется личным приказом особиста, и командир батареи ничего не сможет сделать, но вот как потом вместе служить? Не простит. Ладно, будем надеяться, капитан не обходит ежедневно все казематы, да еще и сейчас, когда и батарейному, и гарнизонному начальству определенно есть чем заняться.

Стараясь не шуметь, Крамарчук дошел до конца заканчивающегося тупиком коридора, без труда обнаружив на стене распределительный щит, выкрашенный все той же темно-серой краской. Тумблеров оказалось больше, нежели ожидалось, но, поэкспериментировав с ними пару минут, он сумел включить свет в 'своем' кубрике. Возвращаясь, проверил, осторожно открывая двери, остальные комнаты, желая убедиться в страшном подозрении относительно отсутствующего туалета. Как выяснилось, ошибся: последняя в ряду дверь вела в небольшой, на два очка, туалет. Гальюн, если по-флотскому. Оправившись, подполковник наскоро умылся над жестяным, непривычного вида умывальником: в кране, к его удивлению, была вода. Желтоватая от долгого стояния в трубах, идущая без особого напора, но была, а на краю корытообразного умывальника даже лежал кусок хозяйственного мыла. Насколько Крамарчук мог судить, его временное обиталище (или узилище, уж кому какой термин больше по душе), являлось чем-то вроде резервного блока для личного состава батареи, например, для размещения больных или раненых красноармейцев во время боевых действий.

Покончив с гигиеническими процедурами, подполковник вернулся в кубрик, вяло поковырял ложкой остывшую слипшуюся кашу, выудив оттуда несколько кусочков мяса, съел кусок хлеба (хлеб был вкусный, наверняка сами пекут) и завершил ранний завтрак холодным же чаем с сахаром вприкуску. Чай был так себе, а вот нарубленный кубиками рафинад и внешне, и по вкусу ничуть не изменившийся со времен его собственной срочной службы, неожиданно доставил удовольствие, напомнив о годах нереально-далекой юности. Той самой юности, что вчерашним утром вдруг то ли приблизилась, то ли наоборот отодвинулась ещё на несколько десятилетий — сути последнего феномена Крамарчук так для себя и не уяснил…

Благополучно позабыв о вчерашнем решении бросить 'извращаться', Юрий закурил папиросу и в нарушение всех внутренних уставов улегся на койку. С другой стороны, что ему-то до тех уставов — в Красной армии вроде пока не служит, гостит, так сказать. 'Ага, гость из будущего', - немедленно съязвил внутренний голос, — 'за кефиром пошел, а тут пираты…в фуражках с малиновыми околышами'. Загнав куда подальше не к месту проснувшееся второе я, подполковник задумался. Интересно, получится сегодня у Захарова его разговор тет-а-тет с Лаврентием Павловичем? Ох, только б получилось, только б ничего не сорвалось, ни по пути, ни уже в Москве! С другой стороны, раз начштаба именно сегодня собирался в НКО, значит, так было и в реальной истории, где он благополучно слетал и вернулся, так что за саму дорогу можно не переживать. Типа, самолет не упадет, и вредители мину в салон не подложат. А вот поверит ли ему Берия? Сразу вряд ли, по крайней мере, до конца — точно не поверит. Но вот что заинтересуется и поймет, что любая задержка в его собственном понимании происходящего играет сейчас против него — без вариантов. Лаврентий Павлович, вроде бы, мужик деловой да хваткий, должен, ох должен с ходу въехать, что раз военачальник такого ранга, как Захаров, через голову вышестоящего командования доносит информацию до руководителя соседнего ведомства (еще и какого ведомства!), значит, и на самом деле случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее. Поскольку рискует, и рискует сильно — за подобное по головке не погладят. Если и вовсе оную не потеряешь, вместе с генерал-майорскими звездами и занимаемой должностью. Да и на кое-какие исторические факты с конкретными фамилиями, что Юрий столь настойчиво доводил до начштаба, пожалуй, можно положиться: уж если и они не заинтересуют наркома до стадии срочного вылета в Одессу — значит, подполковник Крамарчук совершенно ничего в жизни не понимает и вообще не достоин и дальше коптить небо. Благо, через одиннадцать месяцев уже будет, кому его, это небо, коптить дымом горящих советских городов, танков и самолетов. Один раз у люфтваффе с вермахтом это уже оченно качественно получилось, и ему как-то совсем не хочется, чтобы и сейчас тоже. Впрочем, танки с самолетами — это-то ладно, железяки, других понастроят, а вот люди, особенно гражданские. Дети, женщины, старики…