Утро нового года - Сергей Черепанов

С Корнеем он поздоровался за руку, оглядел сверху вниз.

— Механик?

— Нет. Техник-технолог, — не моргнув, ответил Корней.

— Жаль! Мне механик нужен. Просто до зарезу нужен дипломированный механик. Что же это ты технологию выбрал? Таким молодцам, как ты, больше подходит с машинами орудовать.

И опять смерил взглядом. Корнею это не понравилось.

— В технологах не нуждаетесь?

— Не остро! Без них еще терпеть можно.

Он перебросил страницу за страницей трудовую книжку Корнея, мельком пробежал глазами направление из техникума и приподнял бровь:

— Ты тоже здешний?

— Да. Здесь на заводе вырос, — подтвердил Корней, принимая назад документы. — И учился по путевке с завода.

— А закрепишься или немного погодя сбежишь? — становясь холоднее, спросил Богданенко.

— Мне бежать некуда, — вынужденно улыбнулся Корней. — Хвост привязан.

— Тогда сразу советую зарубить на носу: мы не блины печем!

— Кирпичи.

— Именно! В техникуме тебя теориями начиняли, а здесь нам не до теорий. Сразу запрягаться придется. И вкалывать!

Однако никакой должности не предложил: фамилия Чиликиных его явно насторожила.

— Для начала побудь сейчас на оперативке, — он кивнул на стул у окна. — Приглядывайся, приноравливайся, дурных примеров не перенимай…

«Ну, господи, благослови, — озорно подумал Корней, усаживаясь на отведенное место. — Крещение принял. Что дальше будет?»

Первое впечатление от встречи с директором завода получилось раздвоенное. После разговора с вахтером Подпругиным Корней представлял себе Богданенко более важным, более самоуверенным, а не таким, с какой-то, пожалуй, тревогой в глазах, с взъерошенными, плохо прибранными седеющими волосами, чуть-чуть понурого. Впрочем, высокий, поджарый и жилистый, Богданенко выглядел очень и очень внушительно. И голос внушительный. И ступает по полу твердо. Возле переносицы четкая морщина. По-видимому, именно эта морщина и придает его лицу неподступность, недружелюбие.

«А вообще, силен! — закончив оценку, одобрительно сказал сам себе Корней. — Не зря мать его опасается и делает к нему заход с черного хода. Через Артынова».

Вскоре кабинет заполнился, участники совещания переступали порог, не торопясь, уважительно переговаривались вполголоса, не брякали, передвигая стулья.

Но между собой, поскольку все были местными жителями, старожилами Косогорья, не стеснялись. Внимательно прислушавшись, можно было уловить и соленую шутку, и острое слово, и едкое замечание.

Издавна было затвержено неписанное правило: «На хвост соли насыплют — не куксись, потому как без соли даже куска хлеба не съешь!»

Сам Корней этого правила не любил и не желал его признавать, хотя только по нему и соизмерял земляков.

Семен Семенович, например, расположился почти вплотную к директорскому столу и сразу же принялся накручивать на палец усы.

«Как петух перед боем клюв чистит, — подумал о нем Корней, — а виду не подает!»

Рядом с Семеном Семеновичем присел на стул Яков Кравчун, затем Матвеев, по-прежнему, не глядя на духоту, застегнутый на все пуговицы. Выложил Матвеев на стол блокнот и авторучку, оперся локтями о край стола.

Яков его подтолкнул:

— Сразу на обе стороны писать начнешь — в дебет и кредит? Или стенограмму?

Иван Захарович Шерстнев притулился в углу, позади всех, а начальник формовки Козлов ему сказал:

— Что ж ты, Иван Захарович, как-то на усторонье живешь? Не с руки! Перебирался бы с берега на бугор, в новую улицу!

У дверей попыхивал трубкой диспетчер Антропов, давний, должно быть, еще смолоду друг и товарищ Семена Семеновича. Человек он, сколько помнил Корней, всегда был болезненный, источенный хворобой после войны, но, как и Семен Семенович, не податливый. «Эх, был конь да изъездился, — говаривал он про себя. — Много задумывал, да мало исполнил!» Имел он особое пристрастие к дереву, к разным из дерева художествам, немало косогорских домов украшали изготовленные им наличники, резные карнизы, точеные опоры на крылечках, но до настоящего мастерства не дошел, оставшись из-за слабого здоровья «ни тем, ни сем».

Гасанов, наливая из графина в стакан, прищелкнул языком:

— Вода пить — хорошо! Слова, как вода, лить — плохо!

Развалившись на диване, по-бабьи сдвинув колени, жмурился на солнце Артынов. Видать, он только что побывал в столовой, ремень у него был расстегнут, круглый живот блаженствовал, отдыхая. На диван, кроме Артынова, никто не садился. Или брезговали, или попросту сторонились. На округлой, рыхлой физиономии Артынова ни один мускул не двигался, только под прищуром бегали, бегали, бегали мутнисто-белесые зрачки.

— Не свербит на душе-то, Василий Кузьмич? — проходя мимо, спросил его Волчин.

— У меня? — ткнул себя пальцем в грудь Артынов. — С чего бы это?

Волчина, заводского снабженца, Корней никогда не мог с одного взгляда отличить от председателя завкома Григорьева. Оба они были рыжеваты, оба носили пестрые пиджаки и косоворотки и только разговаривали каждый по-своему. Волчин чеканил громко, отчетливо, и выходило у него слово, будто отлитое на машине. Григорьев по-петушиному клонил голову к плечу, глотал концы фраз, как горох пересыпал с ладони на ладонь.

Посреди всей этой разномастной заводской публики выделялся инспектор Полунин. Богданенко уступил ему свое директорское место, а сам приспособился с краю. У Полунина под высоким лбом вспыхивала позолоченная оправа очков. Он был из тех закоренелых, не поддающихся влиянию времени служилых людей, безгрешных, как ангелы, невозмутимых, как евнухи, беспристрастных, как судьи, и методичных, как автоматы.

Полунин читал акт глуховато вежливым голосом, и, слушая его, Корней удивлялся способности все до мелочей разобрать, рассортировать, разложить по полкам и говорить много о том, что можно объяснить в десяток минут.

В конце акта Полунин усилил голос и почти, как открытие, провозгласил:

— Таким образом, случай произошел по трем основным причинам. Во-первых, несомненно, нарушение общих норм и указаний по технике безопасности. Скважина оказалась не накрытой. Крышек в наличии нет. Во-вторых, отсутствует инструктаж по технике безопасности. Документов, подтверждающих таковой, не имеется. В-третьих, не назначено ответственное лицо, которое бы наблюдало за состоянием техники безопасности и своевременно принимало меры.

Тут он оторвал нос от листа, вытер платком запотевшие очки и сделал длинную выдержку. Возможно, этим самым ему хотелось усилить эффект, но Яков неожиданно вставил:

— А отчего же произошли все эти «во-первых» и «в-третьих»?

— У меня в предписании точно определено: выяснить обстоятельства, кои повлекли несчастный случай, — невозмутимо ответил Полунин. — Я их выяснил. Анализ финансовой и хозяйственной деятельности вашего предприятия в данный момент к моей компетенции не относится.

— Все же, каково ваше мнение?

— Мнение мне полагается выражать только в форме документа, коим является данный акт. На основе точных и проверенных данных.

— Ну, валяйте дальше, — сказал Матвеев. — Что вы предлагаете?

— Предложения мною изложены. Во-первых, завод будет платить Шерстневой пособие по инвалидности, если определит врачебная комиссия. Очевидно, пострадавшая потеряла определенный процент трудоспособности. Во-вторых, следует наметить и провести в жизнь соответствующие мероприятия по усилению охраны труда и техники безопасности. Наконец, в-третьих, придется все же кого-то наказать.

— Кого же? — опять вмешался Яков.

— В докладной товарища Чиликина, дежурившего в ту ночь по заводу, называется виновником товарищ Артынов. Однако с точки зрения объективной…

— А вы попробуйте без точки, просто по совести, — прервал Матвеев.

— Я, однако, не могу делать выводы по личным впечатлениям. Если отступать от объективности, от фактов и определенных документов, то, на мой взгляд, более следует наказать именно дежурного Чиликина, а потом уже Артынова. Но Чиликина, по некоторым формальным соображениям, наказать нельзя. И притом, видите ли, все же не он непосредственно руководит этим участком, то есть карьером…

— Замечательные выводы, — зло заметил Матвеев. — Туды и сюды: нельзя, товарищи, не признать, но и необходимо признать.

Богданенко строго постучал по столу:

— Прошу соблюдать порядок! Не на базаре!

Полунин невозмутимо продолжал:

— …И кроме того, случай сам по себе исключительный. Не характерный для производства, но именно единственный в своем роде. Можно ли было его предугадать?

— На производстве без недостатков не обойтись, — качнув ногой и отодвинувшись от спинки дивана, важно произнес Артынов. — И, конечно, будь хоть о трех головах, всего не предугадаешь. Иной раз мимо пройдешь — не заметишь. Когда план где-то застопорит, все мысли на план, и тогда многое мимо глаз летит.