Спасти Париж и умереть - Сергей Зверев

– Дядюшка Клод мне помог. Господи, его уже нет в живых. Эта сволочь задумал использовать меня. Если бы не мой дорогой дядюшка Клод и его тетушка Матильда, которые дали мне приют, я была бы сейчас не знаю где… В концлагере…

Павел привлек ее к себе и поцеловал бережно.

– Как он мог тебя использовать?

– Лучше не спрашивай…

Молчание длилось несколько минут.

– Спасибо, что зашел, – наконец сказала Адель. – В такую ночь трудно оставаться одной.

– Я не уйду от тебя… Не могу оставить тебя одну.

Они затихли. Наверное, именно в эту минуту вечер сменился ночью. Солнечная позолота совсем померкла, за окном возникла луна.

– Когда война окончится, мы поженимся, – сказала Адель.

– Да… – отозвался он уже сонно. – Почему-то я в это верю…

– Оставайся здесь! – с жаром произнесла девушка. – Я имею в виду, во Франции. После войны. Оставайся со мной!

– Нет…

– Оставайся! Будешь здесь учить детей. Ты уже неплохо говоришь по-французски…

– Я не могу остаться, Адель, – серьезно произнес он. – Не могу, любимая! – Он вздохнул. – У нас в стране все сложнее. Если я не вернусь в Москву, мои родные – мама, отец, младший брат – пострадают. И очень серьезно пострадают.

– Почему? Они не смогут быть там, а ты здесь? Вы бы ездили друг к другу в гости.

– Нет, Адель, – как можно мягче произнес он. – Их расстреляют, если я не вернусь…

Адель расплакалась. Павел был в отчаянии. Чтобы как-то поменять тему разговора, он протянул руку и нащупал газету на полу. Поднял, развернул.

– Смотри, вовсю рекламируют премьеру в Гранд-опера, которая состоится на этой неделе! – произнес он.

– Что там будет идти? – Адель повернула голову.

– «Вольный стрелок» Карла фон Вебера, – сказал Павел. – Наверняка там соберется немало высокопоставленных нацистов, – увлеченно продолжил он. – Господи, Адель, у меня просто руки чешутся отомстить за смерть твоего Клода! Они все будут как на ладони, а ведь я ворошиловский стрелок. Был чемпионом округа по пулевой стрельбе, мне сам нарком Ворошилов в 1940 году вручил именные часы…

– Это что, получается, когда у нас началась война? – спросила она.

– Получается, тогда.

Она устремила долгий взгляд на газету, которую он все еще сжимал в руке.

– Что ты хочешь всем этим сказать? – наконец произнесла девушка.

– Ничего, – покачал головой Павел. – Просто у меня возникла идея встретиться с товарищем Анри… – Он подтолкнул Адель. – После побега мы расстались, и я его больше не видел. Где он? Ты поспособствуешь нашей встрече?

– Теперь, после смерти Клода, мне самой придется устанавливать с ним контакт, – сказала Адель. – Господи, как страшно. Я не видела полковника Анри несколько месяцев… О нем рассказывают страшные вещи. Говорят, он совсем не жалеет немцев…

– Глупая, чего тебе бояться? Ты француженка, а не немка!

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Да, – смущенно ответила девушка. – Но я все равно боюсь…

Он тихо рассмеялся.

Курт в большом волнении ходил по кабинету. В голове все становилось на свои места. Первые два пункта задания оказывались связанными между собой. Он должен был непременно похвалить план доктора Менгеле перед Берлином.

Курт сел и стал писать донесение.

«Дорогой рейхсфюрер! – писал он. – По моему мнению, заслуживает особого внимания план известного специалиста медицины доктора Йозефа Менгеле о применении высокоэффективного газа „Циклон-Б“, разработанного под его руководством… Этим газом можно наполнить авиационные бомбы, которые выпускает один из заводов Рено под Парижем…»

Далее Курт постарался, как мог, расписать достоинства газа и его автора и упомянул, что план фон Маннерштока громоздок и неэффективен. «Минирование объектов Парижа принесет большие затраты. Минирование не удастся сохранить в тайне, оно вызовет протест местного населения. Саперы вряд ли справятся с большим объемом работ. В сложившейся ситуации можно применить авиацию, однако можно вспомнить и другие способы уничтожения Парижа – или населения Парижа».

Курт отложил ручку и перечитал написанное. Донесение получилось неплохим. Возможно, оно направит мысли Гиммлера в нужное русло. Все это как-то повлияет на ситуацию, особенно если Гиммлер доложит фюреру.

Мейер зашифровал донесение и отправился к Обергу. Бригаденфюрер был у себя в кабинете.

– Курт, дружище, – приветствовал он Мейера. – Что нового?

– Мне нужно срочно передать донесение в Берлин, – сказал Мейер. – Можно воспользоваться услугами вашей радистки?

– Разумеется, уступлю ее вам, – подмигнул Оберг. – Если ваши потребности не выходят за рамки служебных…

Они спустились в подвал и подошли к кабинету радиосвязи.

– Прошу вас! – произнес Оберг, торжественно распахивая перед Куртом дверь.

Мейер переступил порог и увидел пухленькую девушку, которая вскочила при появлении офицеров. Курт вдруг заметил, что девушка отчаянно покраснела.

– Это Ингрид, наша радистка, – объявил Оберг. – Ингрид, позволь представить тебе штандартенфюрера Курта Мейера. Он совсем недавно приехал из Берлина…

Девушка сделала книксен и хихикнула.

– Очень приятно, господин штандартенфюрер… – произнесла она, поглядывая на Курта глуповатыми кукольными глазами. – Что я могу сделать для вас?

– Но-но, Ингрид, не надо шутить! – Оберг погрозил пальцем. – Господин штандартенфюрер – весьма серьезный человек… – Вдруг бригаденфюрер посмотрел на часы. – Однако прошу прощения, дорогой Курт, мне надо идти, в приемной меня ожидает генерал Данциг… У нас с ним важный разговор, который касается применения транспортных самолетов…

Произнеся эту загадочную, с точки зрения Курта, фразу, бригаденфюрер скрылся за дверью.

Курт остался наедине с девушкой.

– Вот… – протянул он шифровку. – Если вам не трудно…

– Нет, что вы! – с игривой улыбкой произнесла Ингрид. Словно спохватившись, девушка напустила на себя серьезный вид и села за стол. Положив перед собой шифровку, включила рацию и сосредоточенно застучала ключом.

Курт оглянулся. Это был обычный кабинет радиосвязи, в Берлине он видел множество таких. Несколько столов стояли вдоль стен, на столах громоздились приборы. Окна забраны решетками, за окнами мелькали ноги парижан.

Ему вдруг в голову пришла любопытная мысль… Он решил отложить ее реализацию на потом.

Пожалуй, он сможет отправить шифровку отсюда в Москву… Любой здравомыслящий человек назвал бы такой поступок крайне рискованным. Но рассуждения Мейера были упорны: радистка передает сообщение не конкретному адресату, а в эфир. Шифр знает только он. А специалистам пеленгационной службы даже не придет в голову заподозрить неладное, если радиограмму отправит Ингрид, почерк которой известен. То, что радиограмма полетит в свет из здания гестапо, можно будет объяснить необходимостью секретных переговоров между штандартенфюрером Мейером и рейхсфюрером Гиммлером.

Глава 6

На улице Соссэ в камере для заключенных всю мебель составляли две охапки сена, неизвестно каким образом попавшего сюда.

Впрочем, можно было вспомнить, что всего месяц назад в полях под Парижем проходил сенокос. Можно было нафантазировать, что хозяйственная служба, подчиненная оберштурмфюреру Кнохену, проявила чудеса экономии. Ведь оберштурмфюрер Кнохен, как истинный немец, приветствовал бережливость.

На охапке сена, прислонившись спиной к бетонной стене, сидел звонарь Жорж Лерне. Глаза его были полузакрыты, чуть подрагивавшие руки лежали на раскинутых коленях. Лерне приходил в себя после многочасового допроса. Впрочем, на душе было спокойно – он никого не выдал. К тому же из слов напарников-эсэсовцев, проводивших допрос, он понял, что у немецкой секретной полиции против него ничего нет. Неужели авторитет церкви сделал свое дело?

Мало-помалу на губах звонаря появилась улыбка – сначала слабая, она стала шире, и вот Лерне, постанывая и сотрясаясь всем телом, захохотал… Он смеялся дико, по-сумасшедшему, удивляясь собственной стойкости, которую проявил на допросе, потому что совсем недавно считал себя конченым человеком и вот внезапно понял, что силы вернулись к нему.

А ведь раньше сил не было. В сороковом году под нацистскими бомбами погибла его семья, и Жорж потерял смысл жизни. Чтобы как-то продержаться, он пошел служить в церковь.

Хохот перестал мучить так же внезапно, как начался. Жорж спокойно посмотрел вокруг. Камера, бетонные стены, лампочка под потолком, маленькое окно. Железная дверь. Все было как всегда, и все-таки… мир налился яркими красками.

Вдруг Жорж Лерне заметил, что «глазок» в железной двери, напротив которой он сидел, открыт. Кто-то наблюдал за ним из коридора.

Лязгнул замок, дверь со скрипом повернулась на петлях. Звонарь увидел человека, избитого много больше, чем был избит сам звонарь, в тряпье, которое когда-то было одеждой, вернее, военным обмундированием; человека, окровавленного, которого втолкнули в камеру так сильно, что он пролетел несколько метров и грохнулся на пол рядом со звонарем.