Спасти Париж и умереть - Сергей Зверев

Француз рассматривал палачей умоляющими глазами:

– Послушайте, ваши пеленгаторы ошиблись, вы можете это понять? Вокруг так много домов. Никто не мог вести передачу из собора, мы бы сами не позволили. Ведь это значит подвергать риску прихожан…

– Кто это – вы? – презрительно спросил немец.

– Настоятель, викарий, я. Все мы. Разве мы не понимаем, что с этим не шутят? Люди приходят к нам в поисках умиротворения…

Один немец посмотрел на второго:

– Послушай, Ганс, ты сам веришь, что передача велась из собора?

Второй ответил долгим взглядом, потом показал головой.

– Не очень…

– Мне тоже не очень верится…

Открылась дверь, в камеру заглянул Кнохен. Парни вытянулись по стойке «смирно».

– Производим допрос заключенного Лерне, – отрапортовал один.

Кнохен хмуро посмотрел на звонаря, поморщился. Жорж Лерне к этому времени потерял сознание.

– Не слишком усердствуйте, – обратился Кнохен к подручным. – Нам нельзя портить отношения с церковью.

– Мы же собираемся взрывать город, – возразил подчиненный.

– Уничтожение Парижа – не вашего ума дело! – отрезал Кнохен. – А пока, говорю, не слишком усердствуйте.

Кнохен подошел к звонарю, похлопал по щекам. Лерне застонал, приподнял дрожавшие ресницы.

– Смотри, не запирайся, – сказал Кнохен, – не то станешь настоящим Квазимодо…

Оберштурмфюрер Кнохен имел университетское образование, был доктором философии и читал романы Виктора Гюго.

– Значит, не знаешь, кто передавал? – спросил он, беря звонаря за подбородок..

Звонарь едва заметно помотал головой.

– Ну-ну, – произнес Кнохен и вышел.

В ту минуту, пока дверь была открыта, из коридора донеслись вопли:

– Фашисты! Сволочи! Всех не перевешаете!!!

Звонарь сосредоточился, но дверь захлопнулась, и он вновь уронил голову. Немец положил руку на плечо арестованному, как следует тряхнул его:

– Смотри, и тебе так будет…

– Я не заслужил этого, – чуть не плача пробормотал парень. – Вы напрасно мучаете меня…

– Терпи, если хочешь быть святым, – заметил гестаповец, засучивая рукав. – А лучше признайся, дешевле обойдется…

Избиение продолжалось, но звонарь молчал. Наконец гитлеровцам надоела бесплодная работа. Они вышли в коридор, чтобы развеяться.

– Откровенно говоря, я не верю, что передача велась из собора, – сказал один. – Он слишком долго держится. Мы почти измочалили его.

– Как знаешь, – пожал плечами напарник. – Мне все до одного места. Говорят бить – я бью. Скажут отпустить – раскрою перед ним ворота.

Коридор подвала выглядел как все коридоры. Под потолком горели замызганные лампочки. Гестаповцы прошли пару метров по коридору и остановились напротив открытой двери. За порогом располагалась точно такая же камера, как та, в какой они проводили допрос. Посреди камеры стоял стол, на котором высилась бутылка коньяка. На стуле, рядом со столом, закинув ногу за ногу, сидел холеный мужчина в гражданском костюме. У этого мужчины были светлые волосы, стриженные ежиком, и водянистые голубые глаза. Над левой бровью белел маленький шрам, напоминавший букву «С». Мужчина дымил сигаретой. Увидев эсэсовцев, он приветливо улыбнулся и вдруг заорал:

– Гады! Ненавижу! Нас двести миллионов – всех не перевешаете! – Он кричал, глядя прямо в глаза гитлеровцам, а губы его кривила ненатуральная улыбка.

– Смени пластинку, Семен, – усталым голосом произнес один из сотрудников гестапо. – У нас плохое настроение…

– Я плевал на всех! Плевал! – кричал тот, кого назвали Семеном, не обращая внимания на вошедших. Он кричал по-русски. Вдруг он сделал паузу, глубоко, с наслаждением затянулся, выдохнул дым и добавил по-немецки: – Гитлер капут! Дни фашистской Германии сочтены!!! – И, как бы показывая, что нисколько не боится гитлеровцев, со спокойной улыбкой протянул сигарету к столу и стряхнул пепел в пепельницу.

Кроме русского, в камере находился еще гестаповец, в руке его была плетка. Он занес руку над головой и сильно ударил по столу. Раздался резкий звук, пепельница на столе подпрыгнула.

– Смотри не разнеси стол, Ганс, – сказал один из вошедших.

Все трое уселись на топчане. Ганс отложил плетку, достал из кармана плоскую флягу, приложился и передал товарищам. Те глотнули по очереди. Затем закурили.

– Шел бы ты к нам, – задушевно сказал один из немцев Семену. – Такой ты здоровый, что на тебе пахать можно. А у нас сотрудников не хватает. Вот сейчас – три часа кряду допрашиваем, а заменить некому. – Парень вздохнул. – Руки болят, как будто не я, а меня били… – Он потер плечо.

– Не хнычь, тебе Кнохен хорошо платит, – улыбнулся Семен. – Это твоя работа, а у меня своя… Бригаденфюрер Оберг высоко ценит меня…

– Да уж, ценит, если ты хлещешь коньяк, в то время когда мы пьем эту дрянь…

– Что это? – оживился Семен.

– Кальвадос!

– Кальвадос? – Семен ухмыльнулся. – Дешевая анисовая водка. Говорят, от нее делаются импотентами. – Он наклонил бутылку, налил в свой стакан и неспешно выпил.

– Дай глотнуть, – попросил один из немцев.

– Две марки, – сказал Семен, протягивая бутылку немцу. – Это коньяк, потому дешево. За русскую водку я взял бы вдвое больше.

– Жмот ты, – поморщился немец. – Настоящий большевистский жмот…

– Но-но! – сказал Семен.

Немец взял бутылку, достал из кармана две марки, бросил на стол. Семен бережно их расправил, спрятал в худой бумажник.

– Я дворянин, которых в 1917 году вытурили большевики, – серьезно произнес он. – Я русский… в царской армии всю Гражданскую… Но у вас тоже многому учишься, господа немцы, хоть и постреляли мы вас вволю в Первую мировую.

– Вот мерзавец, – сказал гестаповец.

Семен рассматривал собеседников бесстрастно. А те смотрели на него с презрением.

«Дворянина» Семена Ботуна хорошо знали в Париже. Конечно, не все, а кому нужно было знать. Высокий, широкоплечий, он никого не боялся. Ему был двадцать один год, когда в 1920 году пароход с последними российскими беженцами увез его из Крыма. Чтобы обеспечить себе место, Ботун сбросил за борт однополчанина. Через Константинополь и Афины Ботун попал в Париж. Здесь он понял, что, если хочешь хорошо жить, надо окончательно забыть о морали. Вначале во Франции Ботун был связан с русской эмиграцией, но быстро порвал связи, решив, что они только тормозят развитие. Он занялся сутенерством, которое приносило неплохой доход. Пробовал играть на ипподроме, но разорился. Когда в 1940 году в Париж пришли гитлеровцы, Ботун явился к Гельмуту Кнохену, о котором слышал от немецкого знакомого, и предложил свои услуги в качестве осведомителя. Организатор Кнохен быстро оценил способности нового сотрудника. Ботун начал делать быструю карьеру в гестапо. На то, что ему присвоили обидную кличку, он не обращал внимания.

Французы симпатизировали боровшемуся с фашизмом СССР, и русское происхождение Ботуна позволило Кнохену и Обергу сделать из Семена подсадную утку. Ботун попадал в камеры к арестованным, которые в большинстве случаев неопытны, как дети, они открывали ему душу, а вслед за этим отправлялись в концлагеря или на кладбище. Ботун же, получив от хозяев очередную хорошую сумму, на некоторое время выходил из игры, чтобы затем вновь появиться в другой камере или даже в другом городе. Из фашистских концентрационных лагерей никто не возвращался, и Ботун безнаказанно продолжал свое дело вот уже несколько лет.

– Лучше поговорим о приятном, – сказал Ботун. – Ублюдок ни в чем не признался? – Он кивнул на стену, за которой в камере сидел звонарь.

– Ни в чем, – ответил Ганс.

– Выходит, без меня снова никак, – оскалился Семен. – Что же, я готов вступить в игру, господа! – Он встал и картинно поклонился. – Крики мои он уже слышал… К тому же денег не осталось, этот коньяк я купил за последние гроши…

– Черт с тобой, оберштурмфюрер сказал, если ничего не получится, попробовать тебя, – проворчал немец. – Иди отдыхай, завтра в камеру… Да смотри не пей, иначе как он тебе поверит?

– Насчет этого не беспокойся! – блестя глазами, ответил Ботун. – Я свое дело знаю…

– Не мешало бы дать тебе пару раз, – сказал немец, – чтобы выглядел более правдоподобно…

В соответствии с планом вывоза ценностей, полученным от Гиммлера, первым делом Курт Мейер должен был изучить городской архив. Для работы он попросил Оберга предоставить отдельный кабинет. Разумеется, бригаденфюрер согласился.

Оставшись один в кабинете, Курт снял трубку и потребовал начальника архива. Когда тот подошел, Курт Мейер поинтересовался, когда можно будет приехать.

– Для таких людей, как вы, двери открыты в любое время, штандартенфюрер, – ответил начальник архива. – Приглашаю вас…

– Хорошо, я приму решение, – сказал Курт и положил трубку.

Через мгновение телефон зазвонил снова..

– Господин штандартенфюрер, – взволнованно произнес Кнохен. – Приезжайте. У нас доктор Йозеф Менгеле.