Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Пошли гурьбой. По дороге разговорились. Узнав, что мы из Москвы, колхозники переменили тон:

— Так вы, поди, там самого Сталина видели?

— А как же! Первого мая встречались на Красной площади.

— Слушайте, так вы, может быть, замолвите ему словечко за наш колхоз? Скажите ему, что мы голодаем, всё отдаём государству. На трудодень почти ничего не получаем, личные сады в колхоз отошли. Собирать в лесу нельзя. Попросите, чтоб он закон отменил. Он ведь не знает…

— Мы бы и рады. Да ведь со Сталиным так просто не поговоришь. Особенно, если вы нас сейчас в милицию сдадите и нас на 8 лет посадят.

— Ну, хоть ненароком. Ведь его когда-никогда встречаете на улице? А насчёт милиции… Может, для такого случая отпустим их? Как, бабы?

И бабы, посоветовавшись, решили, что для такого дела и правда стоит отпустить. Мы расстались дружески. Но случай замолвить за них словечко Сталину нам не представился. Не наша уж это вина.

В Лазаревке через овраг от Усовых был уголок, который назывался «Гуарек». Там размещалась толстовская колония вегетарианцев. Но у всех понимание этого принципа было собственное и отличное от всех других. Это была колония чудаков всякого рода: одни были зерноеды, другие сыроеды, третьи не ели молока и яиц. Четвёртые изобретали вегетарианскую обувь, пятые не носили шерстяных тканей, шестые вели мотыжное, безлошадное хозяйство и так далее. Все они обрабатывали свои участки земли, притом прекрасно обрабатывали. Все были великие труженики и смотрели на Александра Александровича как на своего наставника и консультанта в отношении посадок и ухода за плодовыми, а Надежду Артемьевну считали пунктом проката земледельческого и домашнего инвентаря.

Усовы с большой охотой снабжали их, так же как и окрестных жителей, всем, чем могли, и, главное, черенками и отростками, рассадой и семенами заморских растений.

Как-то, идя на море, мы встретили согбенного человека, нёсшего такой огромный рюкзак, что сам он под ним совершенно терялся. Казалось, что рюкзак сам передвигается на ножках.

— Мама, папа, дядя дом несёт! — закричал Алёша и сейчас же побежал знакомиться с необыкновенным дядей. Дядя оказался молодым и приветливым. Выяснилось, что он приехал к Усовым. Он тоже был студент-медик и учился вместе с сыном Усовых, Женей. Себя он назвал Котом Малиновским и просил называть его просто Котом. Мы были несколько смущены, но расспросить относительно необычного имени постеснялись. Он сказал, что так его зовут все знакомые и только под этим именем знают в университете.

Мой отпуск кончался, и я уехал в Москву. Очень рад, что Галя согласилась пожить там с сыночком.

Как-то Галя мне написала, что они с Котом ездили в Адлер и сумели там покататься на маленьком самолёте. Полёт продолжался один час, над горами и над морем. Сверху море было видно на большую глубину. Галя летала на самолёте впервые и получила огромное удовольствие, хотя были страшные минуты, когда лётчик просто ради удовольствия пугал своих пассажиров, несколько раз ставя самолёт на крыло.

В Адлере Галя подцепила малярию и всё остальное время в Лазаревке лежала через день с высокой температурой, а через день бродила, как тень, от слабости. Когда же было пора эвакуироваться, она не могла дойти до станции. Кот вместе с приехавшими к нему товарищами, достав носилки, организовал транспортировку больной к поезду. Среди «носильщиков» был будущий академик Дубинин.

Кот сопровождал Галю в Москву. На станции он помчался за билетами. Товарищи отнесли Галю в вагон и быстро вышли, так как поезд стоял всего две минуты. Галя легла на скамью и на несколько минут забылась от слабости. Когда же пришла в себя, то, к своему ужасу, не увидела ни Алёшу, ни Кота. Можно себе представить её испуг. Она решила, что они не успели на поезд. Но если бы она знала, что произошло на самом деле, её бы свалил инфаркт.

А дело было так. Кот получил билеты, когда поезд уже тронулся. Он подбежал к Алёше, схватил его подмышку и бросился догонять удаляющийся последний вагон. Таки догнал, вскочил, но какой это был риск! Их так при этом дёрнуло, что Кот с трудом удержался на ступеньке.

Когда мои детки приехали из Лазаревки, Галочка немного поправилась, хотя скрытая форма малярии в ней сидела ещё более года.

Между тем, на заводе для меня сложилась нелёгкая обстановка. Жуков решил передать гальванический цех из электрического в крепёжный. Это грозило тем, что мне надо было в месячный срок закончить ряд переделок в новой мастерской, освоить два новых производства и передать дело назначенному заместителю. Самому же после этого перейти в распоряжение заведующего электрическим цехом Машкина. Я вовсе не хотел идти в новую мастерскую и стал вести переговоры о переводе меня снова в техбюро, в группу механика завода. Однако, тут нужно было быть осторожным. Нельзя быть строптивым, так как таких отправляли в принудительном порядке строить Магнитку, куда уже угодил мой друг Аркаша Красовицкий.

А мне так сильно захотелось учиться дальше, именно на географа. Но я пришёл к убеждению, что совмещать учёбу с работой старшего мастера — «детская наивная мечта». Дело в том, что завод не выходил из авралов и в эти периоды я не выходил с завода, постоянно ночевал в цеху. Даже когда этого не было, меня постоянно по ночам будили телефонные звонки: то вентилятор сломался, то хромировщик заболел, то почему-то в цеху нет тока, то кадмий не ложится на детали. Я мчался на завод, чинил, налаживал всё до утра и не заходя домой продолжал работу. До науки ли тут было!

Однако, как же мне хотелось перейти на географию! А может, попробовать? Но прежде всего надо посоветоваться с Галкой, ведь большая часть трудности ляжет на неё, и не менее пяти лет. Как она будет управляться, да ещё с малышом?

Она меня очень горячо поддержала, даже обрадовалась, говоря:

— Ты ведь привязан к географии с детства и должен когда-нибудь стать географом.

Я был счастлив и благодарен ей, что она меня понимает. Я ей объяснил, какие трудности ждут её. Она только засмеялась:

— Вместе будем преодолевать!

Так я приступил к осуществлению своей давнишней мечты и стал наводить справки.

Я стал выяснять, как уйти с завода, и, увы, узнал, что тогда существовало «крепостное право» — дирекция имела власть не отпускать никого с завода. А заводская квартира, в которой мы жили? Это уже вовсе кабала. Почему-то мы понадеялись на вполне нереальную возможность обменять заводскую квартиру на государственную. Дело опять упиралось в дирекцию завода, и чтобы Жуков разрешил обмен, даже с работником завода, трудно себе представить. Да и где найти такого, кто хотел бы обменяться?