Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Легли вокруг костра. Ночью случилось происшествие. Снег под костром таял и постепенно опускался, костёр оказался в воронке. В эту воронку скатился Коровин вместе с еловыми лапами, которые тотчас же вспыхнули. Он выскочил оттуда как чёрт, среди дыма и пламени.

Утром опять потащились по проклятым буеракам. Погода потеплела, начался подлип, идти становилось всё труднее. Каждый час мы натирали лыжи мазью. Старались проходить по нижним ветвям елей — меньше прилипал снег. Сбивали снег палками, так что половину их переломали. Мы знали, что Ум-бозеро имеет площадь 60×25 километров, пройти мимо него невозможно. Несомненно, оно находилось где-то рядом, однако оно бесследно исчезло. Напрасно Коровин и я по очереди влезали на высокие ели: кругом простиралась одна тайга. Ни Умбозера, ни истока Умбы, ни избушки гидрометриста! Только на пятый раз я разглядел за деревьями белую полоску. Идти по озеру было немного легче. Но куда идти? Было ясно, что избушку нам не найти. Населённые пункты были: Хибиногорск в 35 километрах (считая со всеми поворотами и подъёмами), на севере — рыбачий посёлок Тульилухт в 25 километрах по льду и на востоке — Умбозёрский погост (всего 6 семей) в 15 километрах. Последний пункт находился на траверзе горы Эккечепахк и елового острова, но сколько мы ни глядели, острова нигде не было видно. Собрали совет. Три человека — три разных мнения. Начальник молчал, потом решительно махнул рукой:

— Идем в погост.

Это было рискованное решение: пролети мы погост, дальше на 300 километров простиралась снежная пустыня. До самого Терского берега не встретишь ни одного человека. Тем не менее, памятуя печальную судьбу рассорившихся туристов, мы беспрекословно послушались и пошли на восток.

Было уже четыре часа пополудни, мы шли, таща на лыжах комья снега, со скоростью два километра в час. Значит могли дойти до места к 12 часам ночи, когда никакого погоста и видно-то не будет. К тому же мы почти не спали и почти ничего не ели, так как провизия, за исключением неприкосновенного запаса, кончилась.

Пройдя три часа, я остановился почистить лыжи. Товарищи прошли вперёд. С трудом разгибая спину, я взглянул на юг. Километрах в трёх от нас тянулась опушка тайги. Посередине был узкий пролив и в глубине его виднелась избушка. Я бросился догонять товарищей, но в двадцати шагах избушка уже исчезла за елями. Я стал отчаянно кричать и махать руками. Товарищи нехотя повернули назад:

— Ну, что там ещё у тебя?

— Изба гидрометриста!

А если б я остановился несколькими шагами дальше? Если бы взглянул не на юг, а в другую сторону? Эти праздные вопросы я задавал себе уже на пути к берегу. Откуда только силы взялись! Навстречу вылетели лайки, готовые нас разорвать. А мы готовы были их расцеловать. В избе были гости: несколько оленьих упряжек стояли во дворе. Гидрометрист — ижемец (коми) в порядке освоения нескольких профессий гнал самогон и снабжал им окрестных лопарей. По двору, словно куры, ходили куропатки. Кругом было несметное количество дичи.

Хозяин нас встретил радушно, накормил и налил по рюмочке. Мы как мёртвые заснули в тёплой избе. Утром лопари показали нам дорогу, которая проходит к югу от Хибинских гор, мимо «прокурорской» избы — приюта туристов, названного так в память Захарова и посёлка Тиетта. Мы рванули с устатку полсотни километров и к вечеру добрались до турбазы.

Дальше наши пути расходились. Ленинградцы продолжали поиски мест для туристских приютов, а мне пора было уезжать. Я выбрал самый дальний и трудный путь к Мурманской дороге — через перевал Чоргорр на станцию Имандра. Собственно, это было глупо, меня столько предостерегали и отговаривали, предупреждали, что никто ещё не проходил этот путь зимой. А мне «попала вожжа под хвост». Неужели струшу? И я решил идти.

Тепло распрощавшись со спутниками, я к вечеру ушёл в Тиетту, чтобы, насколько можно, сократить завтрашний переход[43].

Я решил быть благоразумным: каждый час делать привал на пять минут, ориентироваться и ставить на карте крестик, чтобы знать, сколько прошёл.

Густо валил снег. Кроме того, уже через час, на первой остановке, я вошёл в облака, как в молоко. Узкая долина Кукисёока уводила меня на север. Ни малейшей тени или пятна вверху. Вперёди был тоннель, сотканный из тумана. Разрез ущелья имел форму параболы; стоило отклониться на пару шагов в сторону, как начинался подъём. Сама долина повышалась настолько медленно, что я не чувствовал, что поднимаюсь. Через час я стал сомневаться: иду ли я по земле или вишу в пространстве, настолько нереальным казался этот беспредметный и беззвучный мир. Я чуть не заснул на ходу, убаюканный плавностью движения. Я ориентировался только по углу между лыжнёй и стрелкой компаса, так как долина загибалась дугой. Но вот и перевальные озёра. Их три. Из последнего вода ушла, образовав пещеру с потолком из льда. Хлестнул ветер, разорвав облака. Впереди ущелье Кунийока расширяется. Стены его голы и обрывисты, дно завалено разноцветными камнями, поросшими мхом, брусникой, полярной берёзкой. Всё внезапно стало красочно, ярко, залито солнцем.

В марте солнце — значит подлип. Подлый, ползучий враг лыжника, хватающий его за ноги, выматывающий силы. Второй раз за это путешествие мне пришлось вступить с ним в борьбу. Я решил перелезть через хребёт Поачвумчорр и идти по теневому склону. На это пошло часа два, но манёвр удался. Я благополучно достиг реки Петрелиуса и вдоль неё вышел к узлу долин. На северо-восток простирались еловые леса, за ними виднелась широкая плешь озера Пайкуньявр, а дальше — равнинная тайга. На западе между километровыми громадами Час-начорра и Индичвумчорра маячила еле заметная впадина — перевал Чоргорр, из которого с невероятной силой прорывался западный ветер, поднимавший с гребней и вершин клубы серебряной пыли.

Подъём на перевал казался столь трудным, а в долине было так уютно и тепло, что я подумал: «Не переночевать ли?» Но, поглядев вокруг, сразу отказался от этого намерения: весь снег был испещрён следами рысей и росомах, приходивших на водопой к горной речке. Переправляясь через неё, я подмочил лыжи и ноги, проломив ледяной мостик, чем отнюдь не облегчил восхождение.

Встречный ветер разрушал наст и гнал мне навстречу острые ледяные кристаллики. Склон, доходивший до 50° крутизны, как бы убегал со страшной скоростью из-под ног тысячью снежных змеек. На Кукисйоке не было ни одной движущейся точки, здесь же — ни одной неподвижной. Спустив наушники, я настойчиво поднимался по кулуару. Временами приходилось ложиться, чтобы переждать порыв ветра. Раза два ветер опрокидывал меня, и я скатывался метров на десять вниз. На самом верху мне пришлось палкой прорубить двухметровый карниз, чтобы взобраться на перевал.