Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

26

В Карфагене грянула политическая война с участием сотен тысяч бойцов, как наемников — политиков, так и ополченцев — простых граждан. Условия римлян казались ужасными: патриотов возмущало требование ликвидировать флот — красу и гордость государства, купцы негодовали по поводу контрибуции, а плебс бесновался из-за необходимости делиться в течение нескольких месяцев столь вздорожавшим в военных условиях продовольствием с вражеской армией. А находились и такие, которым непомерно тяжким представлялось условие, предписывающее вернуть римлянам имущество, захваченное при разграблении каравана; это были те, кто успешно нажился на том достопамятном предприятии. Категории населения, терпевшие непосредственный ущерб от реализации договора, называли себя истинными гражданами и выступали ярыми сторонниками продолжения войны до победного конца. Другие, кого притязания римлян не затрагивали напрямую, видели спасение Отечества в немедленном заключении мира. Лишь такие, у кого не было ничего материального сверх положенного природой, руководствовались духовным и старались соблюсти интересы государства, но, сбиваемые с толку шумихой, поднятой основными политическими силами, не могли выработать собственного мнения, и под действием пропаганды примыкали к одной из двух первых группировок.

Как раз в это время в столицу прибыл Ганнибал, прежде всего занявший своими наемниками башни и стены «в обеспечение защиты города от римлян».

Немало трудностей ожидало его здесь. Отрицательная энергия, которой поражение зарядило горожан, теперь обратилось главным образом на полководца. Разочарование людей в этом человеке оказалось столь же сильным, сколь непомерно велики были связываемые с ним надежды. Народ возненавидел его так же страстно, как прежде почитал. Политические противники еще больше подстрекали плебс к расправе над ним. В этой ситуации даже бывшие сторонники, представители баркидской партии, отреклись от Ганнибала, видя в нем конченную политическую фигуру, и сами чернили своего бывшего лидера в стремлении свалить их общую вину на него одного. Однако характер Ганнибала не мог позволить ему сдаться без боя, и уж если он сумел шестнадцать лет противостоять римлянам, то тем более имел право рассчитывать на успех в борьбе с карфагенянами. Причем, для этого у него было вполне достаточно не только ума и силы воли, но и материальных ресурсов. Благодаря разгрому, учиненному ему Сципионом, отпала необходимость делиться италийской добычей с наемниками, и он сделался обладателем несметных богатств. Потратив лишь незначительную часть этих средств на вербовку солдат и приобретение новых друзей, Ганнибал почувствовал себя готовым к схватке с соотечественниками. В качестве первого политического шага он намеревался купить народ щедрыми денежными подарками, но нынешние друзья отговорили его от этого мероприятия, объяснив, что таким образом он лишь уподобится всем прочим политикам. На самом же деле эти люди, тяготевшие к новому Ганнибалу, хотя и лишившемуся ореола славы, но зато озаренному блеском серебра, просто не хотели, чтобы он тратился на толпу, поскольку его деньги уже считали своими. Они убеждали Ганнибала уповать на их поддержку и не предпринимать самостоятельно каких-либо экстравагантных ходов. Но тот не внял им и неожиданно для всех эффектно воспользовался приобретенным военным опытом почти что в мирных целях. С принадлежащими ему шестью тысячами наемников он обошел прибрежные торговые города и частью силой, частью угрозой силы собрал в них большое количество зерна, которым угостил карфагенский народ. Вкусив Ганнибалова хлеба, люди вспомнили, кто их настоящий герой, и заставили приумолкнуть злые языки.

Вот после этой подготовки Ганнибал и вошел в город, чувствуя себя уже чуть ли ни победителем. Правда, поддержка плебса создавала лишь благоприятный политический фон, но не несла конкретных преимуществ. Все здесь решалось несколькими сотнями толстосумов, которые и большинстве своем были настроены против Ганнибала и подвергали его нападкам. Их упреки, облеченные в форму вопросов, звучали весьма остро. «Почему ты, опытный полководец, столь безобразно проиграл сражение?» — язвительными голосами интересовались они. «Потому, что мое войско было слабее вражеского», — ничуть не смущаясь, заявлял на это Ганнибал. «А какой же ты полководец, если вступил в генеральную битву, имея заведомо более слабое, чем у противника, как ты утверждаешь, войско, да еще вдали от собственных тылов?» — удивлялись оппоненты. «Я потому так сделал, что вы просьбами о защите ваших угодий заставили меня поспешно вступить в бой?» — ловко парировал Ганнибал. «Что же ты раньше не слушал нас, когда мы требовали оставить Сагунт и не затевать войну с Римом?» — спрашивали его. «Прежде я был молод и горяч, а теперь, с возрастом я поумнел и стал прилежнее внимать гласу большинства», — раздавалось в ответ. Для государственных людей доводы Ганнибала были прозрачны и не прикрывали сути, но непросвещенному большинству они казались вполне убедительными. И все же укоры полководцу слышались со всех сторон. Потому, стремясь поскорее обеспечить себе как можно более широкую поддержку среди аристократов, Ганнибал предпринял атаку сразу с двух направлений. Во-первых, он в меру своих возможностей обогатил самых богатых, а во-вторых, занял компромиссную позицию по отношению к соперничающим партиям и, стараясь не порывать с одними, принялся угождать другим. Последнее объяснялось тем, что прежние друзья, потерпев убыток от войн, относились к нему недоброжелательно, а бывшие враги теперь оказались явно более сильной стороной. Итак, исходя из требований настоящего момента, Ганнибал стал сторонником мира с римлянами на любых условиях. Возможно, он искренне стремился к договору; судить об этом сложно, поскольку у человека, ищущего власти в таком государстве, как Карфаген, Личность растворяется в Политике. Такими средствами Ганнибал утвердился в ряду первых государственных мужей, хотя чувствовалось, что этот успех временный, так как промежуточное, межпартийное положение не могло быть устойчивым.

Но как бы там ни было в будущем, а пока Ганнибал пребывал на виду и немало способствовал партии мира в достижении ее целей. Так, когда один из наиболее фанатичных в прошлом его сторонников выступал в совете с горячей речью, пылающей воинственными призывами, он силой прорвался на трибуну и швырнул ядовитого старичка на пол. Этот поступок произвел должный эффект, хотя и шокировал пунийских сенаторов невиданной в республиканском государстве бесцеремонностью. Кто-то на это заметил Ганнибалу, что тот находится не в казарме, среди безродных наемников, а в здании совета, в кругу высших сановников государства.

Признав перегиб в своем поведении, Ганнибал с истинно пунийской изворотливостью начал каяться, называя себя солдафоном, исполненным добрых чувств, но не культуры. Ему до поры, до времени простили этот инцидент, более того, в народе пошел слух о беспощадной борьбе полководца со злоумышлениями знати, что придало ему славу защитника народных интересов в государственном совете, потому впоследствии никто не мог бы определенно сказать: затеял ли Ганнибал этот скандал в пылу страстей по солдатской неотесанности, или пошел на него умышленно, с расчетом на скандальную популярность. Всячески привлекая к себе внимание толпы, Ганнибал старался заразить ее миролюбием. Но при этом в верхах он высказывался за мир не столь однозначно и больше твердил не о завершении войны, а лишь о перерыве в ней. «Четырнадцать лет назад я победил Рим и справедливо ожидал его капитуляции, — говорил он, — но римляне не сдались и ценою невероятных убытков привели войну к нашим жилищам. Чтобы повторить их достижение, нам придется четырнадцать лет прикладывать чудовищные усилия к почти безнадежному делу. Так уж лучше мы возьмем себе передышку и через те самые четырнадцать лет начнем новую войну под самыми стенами Рима». Подобными речами он и поддерживал компромисс между партиями войны и мира, чем в итоге помог Ганнону и Газдрубалу добиться одобрения государством договора с Римом.

При обсуждении отдельных пунктов соглашения Ганнибал оказался единственным, кто узрел коварство Сципиона, и заявил, что самым страшным требованием врага является не взыскание контрибуции и не расплата за караван, а запрещение вести войны без соизволения Рима. Правда, и он в полной мере не постиг замысел проконсула и полагал, что в дальнейшем этот пункт нетрудно будет обойти.

В конце концов было решено полностью принять условия Сципиона, поскольку все понимали, что победитель не потерпит торга. С этим и отбыли в Тунет тридцать советников, провожаемые рыданиями многотысячной толпы.

27

Явившись к Сципиону, пунийцы, как обычно, принялись роптать на жестокость судьбы, одновременно всячески намекая, что неплохо было бы снизойти к несчастным побежденным и облегчить им участь какими-либо послаблениями. Но Публий сделал грозное лицо и сурово оборвал их.