Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Увы, Публий ошибся в Ганнибале, и это была его единственная ошибка за день. Ганнибал не видел избиения своих людей, да они уже и перестали быть для него своими. Дух Эмилия Павла, предпочевшего гибель вместе с войском позорной жизни, был чужд вождю наемников, а потому Ганнибал уже давно упражнял коня в преодолении равнин и холмов. Он ударился в бегство сразу же, едва только опытным оком узрел участь загубленного им войска, и теперь его заботило лишь одно: как бы не попасться на глаза римским всадникам или — еще того страшнее — бывшим соратникам, каковые теперь были для него страшнее любого врага.

Когда у конницы не осталось иных забот, кроме как по обустройству пиршества шакалам, воронам и грифам, Гай Лелий и Масинисса подъехали к Сципиону и, взбежав на преторий, обнялись с полководцем. Вначале это сделал Лелий, но потом и Масинисса, смутившийся в первый момент, последовал его примеру.

— Почему ты дал нам задержку, Публий? — торопливо спросил Гай, хотя глаза его кричали только о победе. — Ты хотел заманить пунийцев поглубже?

— Да, Ганнибал предусмотрел пути отхода в лагерь, — устало ответил Сципион.

— Свершилось, — торжественно промолвил Лелий. — Теперь я желаю только одного: чтобы мы всегда оставались друзьями.

— И я мечтаю о том же, — на чистой латыни объявил Масинисса. Сципион задумался и после паузы тихо сознался:

— А я сейчас хочу умереть… Потому что такого дня уже не будет в моей жизни.

Все погрустнели, но тут Публий встрепенулся и со счастливой улыбкой сказал:

— Простите меня, друзья. Я, конечно же, буду жить и буду хотеть жить… ради вас и всех нас. Теперь, когда этой кровью мы омыли мир, очистив его от мерзости и грязи, жизнь стала истинным благом.

Тем временем события шли своим чередом. С присущей римлянам расчетливостью, удивительным образом уживавшейся в них с неистовым темпераментом, войско, даже в такой обстановке послушное воле полководца, разделилось, и часть манипулов отправилась к пунийскому лагерю, чтобы выбить оттуда остатки врага и завладеть добычей, а остальные продолжали сосредоточенно истреблять бегущих, будучи, благодаря справедливости установленного порядка, вполне спокойны за причитающуюся им долю трофейного добра. При столь оперативных и целенаправленных действиях лагерь был взят почти без боя, и армия Ганнибала прекратила свое существование даже формально.

В этой битве было уничтожено двадцать тысяч представителей пунийского войска, почти столько же — взято в плен. Римляне потеряли около двух тысяч воинов убитыми, и почти все победители получили различной тяжести раны, которыми великое сражение, как символами славы, отметило их на всю оставшуюся жизнь.

Римляне старательно произвели погребение павших сограждан, захоронили также карфагенских ополченцев, а трупы наемников бросили на растерзание стервятникам. Подведя как радостный, так и печальный итог битве, войско Сципиона быстрыми, насколько позволяло состояние раненых, переходами возвратилось на побережье в свой базовый лагерь.

24

Ганнибал с кучкой приближенных, избегая по дороге селений и прочих людных мест, скрываясь от всех взоров, как дикий зверь, проследовал в Гадрумет, где его бессмертное золото принялось вновь набирать себе смертных рабов. Конечно же, Ганнибал уже не мог создать войско, способное противостоять римлянам. Да такое ему и в голову не приходило, он и теперь не понимал, как можно продолжать борьбу после гибели армии, как не понял этого четырнадцать лет назад, когда, одержав блестящую победу под Каннами, спокойно ожидал капитуляции римлян. Он не представлял, что с потерей армии на войну может восстать весь народ, и не постиг этого даже на собственном италийском опыте, ибо в его понятийном аппарате не было слова «народ». Новые наемники были нужны ему для защиты от разъяренных соотечественников, а в перспективе — для придания себе веса как политической фигуре. Собрав шеститысячный отряд, он решил не дожидаться милости от сограждан, а в очередной раз навязать им собственную волю и, отважившись на крайний риск, прибыл в Карфаген.

25

Несколько последних месяцев мысли Сципиона целиком были направлены на борьбу с Ганнибалом. Тогда казалось, будто победа над вражеским войском снимет все вопросы, устранит любые сложности, но теперь стало ясно, что гораздо важнее умело воспользоваться успехом в битве, чем достичь самого этого успеха, и сделать итог главного сражения итогом всей войны. У части легатов по возвращении на взморье установилось благодушное настроение, отвратившее их интересы от подвигов меча и копья и направившее в сторону утех пиршественного стола и ложа. Таким офицерам Сципион напомнил о капуанском разгуле Ганнибала и его последствиях. «Я же — не Пуниец, — заявил по этому поводу Публий, — мне победы нужны не для пустого бахвальства, а для дела». Свои слова он тут же подтвердил действием и, отправив Гая Лелия с добычей в Рим возвестить о победе, без промедления объявил по лагерю о новом походе.

Ко времени возвращения войска из-под Нараггары, из Сардинии в Африку переправился пропретор Публий Корнелий Лентул с грузовым караваном и военным флотом в пятьдесят кораблей. Это пополнение вначале даже озадачило Сципиона, так как, увидев с приближением к своему лагерю множество новых судов, он в первый момент подумал, что сюда явился Тиберий Нерон. Но зато, узнав о прибытии друга, Сципион обрадовался и сразу же определил для эскадры Лентула новую роль в дальнейших действиях. Вместе со старой флотилией Гнея Октавия, у проконсула было восемьдесят военных кораблей, и он вознамерился блокировать Карфаген не только с суши, как поступал прежде, но и с моря.

Затея Сципиона представлялась весьма рискованной, поскольку Карфаген обладал пятьюстами военными судами. Однако проконсул решил стремительным нападением захватить врага врасплох и запереть гигантский пунийский флот в карфагенской бухте, где тот не мог развернуться во всю свою мощь, и тем самым уравнять шансы сторон.

Отрядив Гнея Октавия возглавлять морскую операцию, сам Сципион вознамерился идти на вражескую столицу с войском. Но в последний момент он передумал и поменялся с Октавием обязанностями: себе взял флот, а Гнею поручил легионы. Сципион желал усилить эскадру славой своего имени, так как даже при всех предусмотренных мерах по нейтрализации численного преимущества противника, морской бой представлял для римлян великую опасность. Вообще-то, Сципион полагал, что дело до битвы не дойдет. Карфаген, несомненно, пребывал в шоке после сокрушительного поражения и не мог помышлять о немедленном возобновлении борьбы. Поэтому двойная атака на город: и с суши, и с моря — по мысли Сципиона, должна была устрашить пунийцев и ускорить их капитуляцию. Но если бы карфагеняне все же отважились ввести в дело свой огромный флот, то римлянам пришлось бы для поддержания эскадры начать штурм карфагенских укреплений со стороны перешейка, а в крайнем случае, задержав африканцев до вечера в неудобной для боя бухте, отступить под прикрытием темноты, и только. Сципион не располагал ни морскими, ни сухопутными силами, достаточными для достижения боевого успеха, и потому предпринял военную акцию лишь в политических целях, рассчитывая на дезорганизацию врага, то есть слабость материальных ресурсов стремился восполнить психическим давлением. В такой ситуации моральной подавленности противника он и надеялся дополнительно воздействовать на него своим личным авторитетом.

Снарядив флагманскую квинкверему так, чтобы всем было ясно, кто на ней находится, Сципион во главе флотилии вышел в море и направился к Карфагену. Гней Октавий берегом повел туда же легионы.

Публий верно построил атаку устрашения: пунийцы, завидев гордого победителя в своем родном заливе, куда шестьсот лет не смел заглядывать ни один вражеский корабль, забыли и о шестикратном превосходстве собственного флота, который, правда, не мог быть полностью укомплектован гребцами, и о том, что они являются лучшими мореходами в мире. В городе поднялась паника, и вскоре навстречу римлянам вышла одна единственная квадрирема, с бортов до мачт унизанная всяческими знаками изъявления покорности и мольбы. На ней следовали послы к Сципиону. Однако проконсул не принял их, а через глашатая назначил им встречу в Тунете, в том самом дворце, в котором год назад они же лгали ему о миролюбии.

После этого Сципион велел своей эскадре притормозить, а сам на флагмане проследовал дальше и, выказав презрение многовековому морскому владычеству Карфагена, проплыл у самого входа в порт, любуясь панорамой города. У сопровождающих его римлян захватило дух от созерцания этого современного Вавилона в два, если не в три раза превосходящего Рим. Но Сципион видел Сиракузы, ненамного уступавшие Карфагену по площади, а кроме того, чувствовал себя победителем, потому сохранил невозмутимость и твердо смотрел перед собою, как бы состязаясь с городом в величавости. В сравнении с Сиракузами здесь даже с такого расстояния угадывался более напряженный жизненный ритм, ощущался зуд суетливости, которым страдало местное население, и при этом Карфаген выглядел сумрачным, громоздким, довлеющим над людьми.