Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Неподалеку от Хэнгин Шоу, перед Черным холмом, где обычно паслись стада, есть клочок земли, обнесенный каменной оградой с железными решетчатыми воротами. Там в прежние времена было кладбище прихода Болвири, основанное папистами[103] еще до того, как свет Господень озарил наше королевство. Как бы там ни было, только это старое кладбище стало излюбленным местом пастора Соулиса; здесь он часто подолгу сидел и обдумывал свои проповеди, и любовался открывавшимся оттуда видом. Местечко это было живописное, и вид был действительно очень красивый – настоящая картина!

И вот однажды взобрался мистер Соулис на Черный холм, и видит сперва двух, а там и четырех, а там и целых семь воронов, кружащих над старым кладбищем. И летают они то легко и весело, то тяжело и грузно, словно им трудно махать крыльями, и каркают без умолку, словно перекликаются друг с другом. Мистеру Соулису сразу стало ясно, что воронов встревожило что-то необычайное; однако его нелегко было напугать, не робкого он был десятка, наш пастор Соулис, а потому и пошел прямо к ограде, чтобы взглянуть. И что же он там увидел? Видит – человек сидит, или, может, то был только с виду человек; сидит он на одной из могил, рослый, плечистый и черный что сажа, словно из пекла вылез, и глаза у него очень странные. Мистер Соулис не раз слыхал рассказы о черных людях и много читал о них, но было что-то до того недоброе в человеке, которого он видел перед собой, что, как ни жарко ему было, а все же бросило его в дрожь. Однако мистер Соулис набрался духу и заговорил с ним: «Вы, вероятно, нездешний, мой друг?» – спрашивает он его. Но черный человек ничего не ответил, а только вскочил и побежал к противоположной стене кладбища, и все оглядывался на пастора; а тот стоял и смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не перескочил через ограду и не помчался вниз прямо к роще, что невдалеке от Черного холма. Мистер Соулис, сам не зная зачем, бросился за ним, но был так утомлен и обессилен жарой, что угнаться за черным человеком не мог. Тот еще раз мелькнул между березами и спустился с холма; затем пастор опять увидел, как он, хромая и ковыляя, перебрался через реку и направился к пасторскому дому.

Мистеру Соулису, ясное дело, не понравилось, что эта черная образина так бесцеремонно направляется прямо в его дом, и он пустился бежать пуще прежнего. Минуту спустя он тоже перебрался через речку, пробежал по дорожке, но никакого черного человека нигде не было видно. Пастор вышел на дорогу, осмотрелся, но и там никого не было; обошел весь сад кругом – нигде ни души!

Встревоженный и напуганный, что вполне естественно, он взялся за дверную щеколду и распахнул дверь. И на самом пороге его глазам предстала Дженет Макклоур со своей кривой шеей и таким выражением на лице, будто она не особо довольна тем, что видит его. А после он вспомнил, что когда в тот раз взглянул на нее, то почувствовал ту же холодную дрожь, какую испытал только что наверху, у кладбищенской ограды, при виде черного человека.

– Дженет, – спросил он, – не видали ли вы здесь черного человека?

– Черного человека? – пролопотала она. – Что вы, пастор, Бог с вами! Сколько ни ищи, а у нас в Болвири не сыщешь ни одного черного человека.

Само собой, говорила она не так ясно, как все люди, а шамкала, как деревенская лошаденка, когда она жует овес.

– Ну что ж, Дженет, – сказал мистер Соулис, – если здесь не было черного человека, то, значит, я говорил с самим дьяволом!

И с этими словами пастор как подкошенный опустился на стул, и трясло его будто в лихорадке, да так, что зубы у него стучали.

– Что за вздор! Как только вам не совестно, пастор? – прошамкала она и дала ему глоток бренди, которое всегда держала в запасе.

Мистер Соулис выпил, ушел в свою комнату и засел за книги. То была длинная, довольно темная комната, страшно холодная зимой и даже в самый разгар лета сырая и промозглая оттого, что дом стоял над самой водой, да и вся местность здесь была влажная и болотистая. Сел он к своему столу и стал думать обо всем, что с ним было с тех самых пор, как он поселился в Болвири, а также в то время, когда он еще жил дома, был мальчишкой и бегал по горам и купался в ручьях. А этот черный человек все не выходил у него из головы, словно припев какой-то песни. И чем больше он думал, тем больше ему думалось про черного человека. Он пытался молиться, но слова молитвы вылетали из головы, и он никак не мог их припомнить; тогда он принимался за свою книгу, но из этого тоже ничего не выходило. Временами ему казалось, что черный человек стоит рядом, и тогда он весь покрывался потом, холодным, как колодезная вода, а временами он приходил в себя и помнил обо всем этом не больше, чем новорожденный младенец.

Наконец он встал, подошел к окну и стал смотреть на воды Дьюлы. Деревья там растут густо, а вода возле пасторского домика глубокая и черная; вот смотрит он и видит, что Дженет полощет белье на берегу, подоткнув юбку. Она стояла спиной к пастору, и тот со своей стороны едва сознавал, на что он смотрит. Но вот она обернулась, и он увидел ее лицо. И при этом у него опять дрожь пробежала по всему телу, как уже дважды в тот день. И вдруг ему вспомнилось, что люди болтали, будто Дженет давно умерла, а это существо просто оборотень, принявший ее облик и вселившийся в ее тело. Тут он отступил от окна и стал пристально ее разглядывать. Смотрит он и видит, как она топчется у воды, полощет свое белье и что-то каркает про себя, вроде как напевает… И, прости Господи, какое же у нее было страшное лицо! А пела Дженет все громче и громче, но ни один рожденный от женщины человек не смог бы понять ни слова из ее песни; а иногда она начинала поглядывать искоса куда-то вниз, хотя смотреть там было не на что.

Дрожь опять пробежала по всему телу пастора Соулиса, и он почувствовал, что озноб добрался до самых костей. Это было ему предостережение свыше, но мистер Соулис все-таки винил одного себя: как можно думать так дурно о несчастной, свихнувшейся женщине, у которой никого на свете нет, кроме него. Он помолился за Дженет и за себя и выпил холодной воды – еда ему была противна, – и лег в свою холодную, неуютную постель.

Эту ночь на семнадцатое августа тысяча семьсот двенадцатого года в Болвири никто никогда не забудет! Днем стояла жара, как мы уже говорили, но к ночи стало еще жарче, было так душно, как еще никогда не бывало. Солнце село среди темных, почти черных туч, не предвещавших ничего доброго, а потом наступила такая темень, как на дне глубокого колодца. На небе не было ни звездочки; в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения; собственной ладони у себя перед носом не было видно! Даже старые люди сбрасывали с себя простыни и лежали на постелях нагие, задыхаясь от жары и духоты, потому что даже в домах дышать было нечем. Ну а со всеми теми мыслями, какие бродили в ту ночь в голове мистера Соулиса, конечно, едва ли можно было заснуть хотя бы на минуту. Он, как говорится, глаз сомкнуть не мог, а все лежал да ворочался с боку на бок, и хотя постель у него была прохладная, она жгла его, как огонь, жгла до самых костей. И когда пастор задремывал, а затем снова пробуждался, томясь между сном и дремотой, он считал часы долгой ночи и слушал заунывный вой собаки на болоте, и думал, что она воет словно по покойнику. Временами ему начинало казаться, что по комнате бродят призраки, а может, видел он и чертей. Уж не заболел ли он, так ему думалось; да он и вправду был болен, но не болезнь его пугала.