Сокровище тамплиеров - Джек Уайт

видя в нём образец паладина. Но потом, мало-помалу, я начал видеть его таким, каков он есть на самом деле. Любовь, восхищение, уважение и преданность, которые я питал по отношению к нему столько лет, обернулись привкусом уксуса и пепла. Моя душа страдала, сталкиваясь всё с новыми и новыми примерами вероломства и безмерного себялюбия этого человека. И все эти его качества нашли своё наивысшее воплощение в бесчестной расправе над сарацинскими пленниками. После такого даже весть о том, что Ричард убил моего отца, самого верного своего слугу, не пробудила во мне бурю страстей. Я верю вашему рассказу, но он нисколько меня не удивил. Мне даже кажется, что, загляни я поглубже в своё сердце, я бы понял, что уже подозревал нечто подобное... Просто старался об этом не думать.

Андре повернулся и вперил взгляд в кузена.

— Я оплакал отца, смирившись с тем, что он погиб. То, что он был убит коварным, неблагодарным другом, ничего не меняет. Убийство есть убийство.

Сен-Клер умолк, и Алек Синклер не пытался прервать молчание, поскольку видел, что добавить тут нечего. Наконец Андре заговорил сам, чуть ли не с улыбкой:

— Но теперь мне понятно, почему вы сказали, что нам следует обдумать наши дальнейшие действия. У вас имеются на этот счёт какие-нибудь соображения?

— Да. Езжай вперёд, я за тобой.

Они доехали до середины каменного поля, и рядом с башенкой, отмечавшей крышу пещеры, Сен-Клер повернул налево, на едва заметную тропу, что вела вниз, к замаскированному входу. Алек последовал за ним.

— Первый и самый очевидный путь: исчезнуть в пустыне и поселиться среди наших друзей, — заговорил Синклер. — Это нетрудно будет проделать, поскольку мы можем рассчитывать на поддержку самого великого магистра. Нужно будет только объявить ему, что мы выполняем особое, тайное задание за пределами лагеря. Роберу де Сабле даже не придётся лгать, поскольку никто не станет спрашивать у него, какому именно ордену служим мы и он сам. Все воспримут как нечто само собой разумеющееся, что мы действуем по поручению Храма. Никому и в голову не придёт в этом усомниться. То, что для такого задания выбрали именно нас, тоже никого не поразит, ведь мы оба свободно говорим по-арабски и запросто можем затеряться среди сарацин, не будучи узнанными.

— Да, но тогда нам придётся поселиться среди людей султана. Не думаю, Алек, что это меня устроит. Вы можете вообразить, что проведёте всю жизнь с Рашидом аль-Дином, под взглядом его злобных глаз, не упускающих ни единого вашего движения? Разве это жизнь — постоянно сознавать, что, даже когда Рашид аль-Дин далеко, десятки и сотни его шпионов доносят ему о каждом вашем слове и поступке? Нет, кузен, такое предложение меня не вдохновляет. Есть у вас на уме что-нибудь другое?

Они уже добрались до спуска, ведущего к пещере, но, пока шёл разговор об ассасинах, даже не сделали попытки спешиться. Теперь Андре спрыгнул с седла, Алек последовал его примеру и взял лошадь под уздцы.

— Что ж, — сказал Синклер, — мы могли бы дезертировать и двинуться по пустыне на юг, на поиски моего друга аль-Фаруха, у которого я некогда был в плену.

Андре повернулся к нему, пренебрежительно подняв бровь.

— Прекрасная идея, у неё масса достоинств. Просто удивительно, как вам так быстро удалось до неё додуматься после провала вашей первой затеи. Значит, мы должны сдаться мусульманам в плен, рискуя быть убитыми на месте в отместку за то, что христиане недавно сотворили с их братьями. Отличное предложение, просто дух захватывает!

— Я говорю серьёзно. И никто нас не убьёт. Мой друг, эмир, обладает достаточным влиянием, чтобы защитить нас и дать нам убежище среди его людей. Думаю, там ты придёшься ко двору. У эмира есть дочь Фатима, чудесная девушка, которой скоро исполнится пятнадцать. Уверен, вы друг другу понравитесь.

— Алек, я принёс обет. Вы помните?

— Если ты и впрямь стремишься к такого рода аскетизму, можешь ему предаваться и среди сарацин. У эмира есть брат, с которым они очень близки, по имени Юсуф аль-Фарух. Он человек весьма благочестивый и учёный, а в придачу — умный, остроумный и сострадательный. Он — мулла, но не похож на всех остальных мулл. Уверен, тебе он тоже понравится. Что скажешь? Отправимся на поиски аль-Фаруха?

Сен-Клер воззрился на кузена округлившимися глазами.

— Алек, вы говорите серьёзно? Скажите, что это всего лишь шутка.

Синклер пожал плечами.

— Допустим, я шучу. Думаю, тебе не помешает улыбнуться и на время отвлечься от неприятных мыслей. А шутка отлично в этом помогает... Мне показалось, ты уже не так серьёзен, как во время нашего разговора об обетах и наказаниях, виновности и возмездии, и можешь немного посмеяться. По-моему, ты упустил из виду то мелкое обстоятельство, что мы с тобой — не христиане. А об этом не стоит забывать, кузен. Ты начал говорить, как грешник, наслушавшийся священников и оттого терзаемый чувством вины. На самом же деле ты привилегированный брат ордена Сиона. Хватит раздумывать о вине, кузен, это бессмысленное понятие.

— Алек, я вовсе не думал о вине. Меня заботит честь и то, что она исчезает, словно капельки росы на плоском камне под лучами солнца.

— Ах, честь! Это золотая монета, хотя часто оказывается, что её лишь позолотили, чтобы придать ей видимость цены. Расскажи мне о чести, Андре. Поведай, много ли чести в том, что здесь творится? Посмотри.

Алек полез в свою сумку, выудил оттуда золотую монету и поднял, чтобы Андре хорошенько её рассмотрел. Потом Синклер подбросил монету так, что она завертелась, поймал и зажал в кулаке.

— Это золотой византин, отчеканенный на монетном дворе султана. Держу на него пари, что из всего воинства, с которым мы сейчас маршируем, ты не сможешь назвать с ходу даже двух десятков безупречно честных и достойных людей. Вообще-то их, наверное, куда больше двух десятков, но ты должен назвать мне имена двадцати достойных мужей, знакомых тебе лично. Начинай. Да, и не