Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава десятая
Наступил год 970 от Рождества Христова. Империя запылала. Со всех концов. На востоке подняли голову сарацины. Им оказали поддержку все мусульманские страны, и Антиохия вновь оказалась у них в руках. Пятнадцатитысячный гарнизон, оставленный там Никифором Фокой, был уничтожен. Также отпали две значимые провинции – Киликия и Финикия. На западе, в Каппадокии, поднял бунт стратиг Варда Фока, двоюродный брат покойного василевса. Он провозгласил себя императором и собрал под свои знамёна несколько тысяч видавших виды бойцов. Восстание разгоралось, охватывая всё новые города. А с севера надвигалась через Балканы армия Святослава. Кроме того, Империи грозил голод. Опять случился неурожай, да и приграничные войны со всех сторон достатка не прибавляют. В таких условиях все приказы царицы, касающиеся Дуная, были отменены. Какой там Дунай!
Взвесив все угрозы, Цимисхий счёл, что прежде всего следует ударить по Святославу, забыв про всё остальное. Его советники рассудили, что это очень логично – ведь ни мятежники, ни арабы пока что не собирались идти на Константинополь с огромным войском. А Святослав уже это делал, хоть и не с той стремительностью, которая отличала его во всех предыдущих кампаниях. Иоанн Цимисхий, напротив, действовал быстро. Он разделил свою армию на два корпуса, численностью по шестьдесят тысяч. Оба подразделения должны были выдвинуться во Фракию и удерживать там два ключевых пункта – Адрианополь и Филиппополь. Командование над первым корпусом василевс поручил доместику схол Варде Склиру, а второй корпус возглавил патрикий Пётр. Эти полководцы были известны решительностью и опытом. Они сразу выступили в поход и за трое суток осуществили план василевса, заняв все подступы к двум важнейшим городам Фракии. И вот только в эти самые дни войска Святослава, перевалив Балканский горный хребет, спустились в её долины.
Но как же так получилось, что Святослав, объявив войну, упорно откладывал боевые действия, продолжая сидеть в Преславе, и подарил Цимисхию целый месяц на подготовку к этой войне? Цимисхию следовало поблагодарить за это Марьяну. Она, в отличие от Кремены, не очень-то и плясала, не очень-то и старалась угодить князю. Она с ним просто пила. И, глядя на них, пила вся дружина. Ни угры, ни печенеги, ни Эрик с Харальдом уже даже и не пытались торопить князя. К ним тоже вдруг пришло ощущение, что война подождёт, незачем ломиться через Балканы – девочек и вина достаточно здесь, по эту сторону гор. Подобная мысль отчасти владела и Калокиром. Другую часть заполнял гашиш, который ему достал брат царя, Роман. Однажды Марьяна стала просить Святослава, чтоб он позволил ей пошутить над царскими сёстрами, у которых она когда-то была служанкой. И он позволил. Марьяна сразу ушла. Вечером Борис сказал Святославу, что его девка учит царевен гадостям.
– Моя девка? – переспросил Святослав, – а разве она не твоя рабыня?
– Уж если мы расставляем всё по местам, то тогда давай вспомним и о том, что ты – у меня в гостях, – предложил Борис, который за словом в карман не лез. Это была первая резкость, которую он позволил себе, общаясь со Святославом. Тот улыбнулся и промолчал. Борис ему нравился. На другое утро гонцы доставили весть о том, что Никифор Фока убит, и в Константинополе воцарился его племянник Цимисхий. Никто не насторожился. А что такого стряслось? Две тысячи сто второй любовник царицы решил стать мужем! Ну, хорошо, на здоровье.
Двадцать девятого декабря в Преслав прискакал Рагнар с небольшой собакой. Он рассказал подробности. Его слушали Святослав, Калокир и тысяцкие, которые не успели толком опохмелиться. Происходило всё за столом.
– Завтра выдвигаемся, – сказал князь, как только Рагнар умолк, – хотели мы здесь перезимовать, да вот не получится!
– Это верно, – вздохнул Ратмир, – надо торопиться. Но мы до завтра будем только будить половину войска! Потом два дня будем объяснять, зачем мы идём во Фракию, если можно пойти в кабак.
– Я этого тоже не понимаю, – пожал плечами Лидул, – куда так спешить? Тот царь был известный воин, а этот, может быть, дурачок! Откуда нам знать?
– Мы великолепно это узнаем, если дадим ему еще несколько дней отсрочки, – хлопнул ладонью по столу Калокир, – вы разве не поняли, что он сделал? Он посадил на цепь дьяволицу! Рагнар! Скажи, что ты о нём думаешь?
– Он опасен, – кивнул головой Рагнар, – он очень опасен. Он сразу, вмиг очаровал всех, в том числе меня! И тот план войны, который он разработал, весьма умён. К счастью, он не мог атаковать сразу – девять десятых страны ещё не признали его царём. В западных провинциях легко может вспыхнуть мятеж. Там только дай повод – и полыхнёт! Там всегда так было. И, кстати, в Таврике – то же самое. Но Цимисхий решает проблемы быстро.
– Мы выдвигаемся завтра, – повторил князь и резко поднялся, давая этим понять, что спор завершён.
Но ввиду причин, которые обозначил Ратмир, союзное войско выступило в поход лишь через три дня. Ещё две недели оно преодолевало горный хребет, так как перевалы были покрыты сугробами, и болгары-проводники клялись, что таких сугробов они не видели никогда. На второй неделе запасы дров подошли к концу. Во время ночных стоянок никто не спал, потому что можно было и не проснуться. Корма для лошадей не хватало. Воины не давали им погибать, делясь с ними хлебом. Не был обижен и Букефал. Но этот январский бросок почти деморализованной армии через горы стал испытанием и для воинов, и для их преданных животных. Вот почему Святослав спустился во Фракию лишь тогда, когда там уже закрепились на выигрышных позициях Варда Склир и патрикий Пётр, под командованием которых было сто двадцать тысяч отборных воинов.
Глава одиннадцатая
Несмотря на то, что Рагнар рассказал всю правду и о событиях ночи с десятого на одиннадцатое декабря, и о своей роли в этих событиях, и о том, почему он решил вернуться, никто не стал его осуждать или выражать ему недоверие. Все ведь видели, сколько крови он пролил под Переяславцем! И все знали, притом не только от Калокира, как он влюблён. Поэтому промолчали. Но промолчать – не значит принять. Рагнар это чувствовал. И, хоть все его боевые товарищи не отказывались с ним пить или пожимать ему руку, он понял, что у него остались только два
