Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов

- Спасибо за заботу, товарищи! - с улыбками отговаривался он. - Я чувствую, что есть еще силы. На здоровье не жалуюсь...

- Человек, Петр Петрович, всегда переоценивает свои силы, - мягко говорили ему. - И закон предусматривает, что в шестьдесят лет...

- Он предусматривает, но ничего не определяет категорически.

Наконец ему прямо сказали, что пора уходить. Он, теперь растерянный, изо всех сил пытался как-то удержаться на поверхности:

- Товарищи! Дорогие товарищи! Да мало ли секретарей райкомов в моем возрасте... Может быть, в другой район? Я в Шантаре действительно засиделся...

- И в нашей области, и повсюду в стране идет омоложение руководящих партийных кадров.

С трудом он добился, чтобы его порекомендовали хотя бы секретарем парторганизации колхоза или совхоза...

Потом он не понимал, почему через год коммунисты совхоза "Степной" не избрали его даже в партком. Не понимал, почему нынче весной директор другого совхоза, Малыгин, со злостью сказал ему:

- Не годами ты одряхлел, Петр Петрович, а умом. Кто сейчас так руководит людьми? Никого никогда не выслушаешь, кричишь на них...

- Это ты мне?! - аж задохнулся Полипов. - Мне, который тебя... вот с этой руки выкормил?

- Ты выкормил! - еще злее заговорил Малыгин, часто хворающий после фронтовых ранений человек. Невысокий ростом, с лицом, глубоко испаханным морщинами, он стоял среди только что засеянного кукурузой поля упрямо и крепко, и Полипову даже показалось, что, если толкнуть его, он даже не покачнется. - Не так выкармливают, если в это слово порядочный смысл вложить. Птицы вон выкармливают своих птенцов, а потом летать учат. Так Кружилин делал, хлестал, когда надо, когда за дело... Уму-разуму людей учил. А ты - не уму, а дурости и глупости!

- Спасибо, - желчно произнес Полипов. - Ладно, поглядим. Это поле ты засеял узкорядно. Поглядим, какие шишки на тебя за это повалятся.

- Ну и что ж? Зато с силосом будем. Будет чем зимой скот кормить.

- Значит, ты за отсталую агротехнику?

- Нет, я за передовую. Это ты за отсталую...

Так они поговорили нынешним теплым весенним днем да и поехали с поля в деревню. Ехали молча. И уже возле самой усадьбы Полипов спросил:

- По всему видать, не приживусь я и у вас? Осенью, на отчетно-выборном, не изберете меня в партком?

- Это дело коммунистов, - сухо ответил Малыгин.

- Коммунисты тебе, директору, в рот смотрят.

- Напрасно так думаешь, - усмехнулся Малыгин. - У каждого своя голова на плечах.

- Ну, а ты-то? Ты... "за" или "против" меня будешь голосовать? Честно только.

- А что же не честно? Я - против.

Так они перемолвились перед самой деревней. И когда подъехали к конюшне, Полипов уронил смешок:

- Все понятно. Ты с моей бывшей женой живешь. И тебе неловко, что я рядом.

- А вот тут ты и вовсе дурак, - сказал Малыгин и пошел прочь, велев конюху распрячь коня.

Еще прошлой осенью, когда Полипов вместе с Николаем Инютиным впервые приехал в совхоз, Малыгин спросил:

- Мне, Петр Петрович, известно - сам ты попросился в наш совхоз. Я не возражаю, но ответь: почему в наш?

- Да я же тебя сколько знаю?! Мы с тобой сработаемся.

- Я, говорю, не возражаю... Но прости, Петр Петрович... удобно тебе будет? Я женат на Полине Сергеевне.

- Этот вопрос возникал в обкоме партии и у нас... - проговорил Николай Инютин.

- Возникал, - кивнул Полипов. - И я отвечу так, как отвечал в обкоме и в райкоме, дословно. Вот что я отвечал: "Малыгин человек порядочный и государственный, а для коммунистов главное - порученное партией дело, а не личные отношения и бытовые противоречия". Так я отвечал... А личные отношения - что ж, нормальные, по-моему. Разве ты что почувствовал против себя, когда я был секретарем райкома?

- Да нет... ничего, - сказал Малыгин.

- Ну вот! А Полина Сергеевна... Сколько лет-то прошло? Два десятка лет с того дня, как я на фронт ушел, как мы расстались! Целая жизнь, и мы давно чужие...

Да, они были чужими и при встречах лишь здоровались. Только один раз Полипов немного поговорил с бывшей своей женой. Случилось это нынче в апреле, когда стаял снег, но земля была еще холодна. Полипов ехал в поле, а жена Малыгина возвращалась откуда-то в плетеном коробке и, поравнявшись, как всегда лишь кивнула головой. Но Полипов натянул вожжи.

- Полина Сергеевна! Можно на минуточку?

Она остановила мерина, он слез с ходка, подошел к ней.

- Еще раз здравствуй. Откуда ты?

- В Шантару ездила. Дочери деньги перевела, она в Москве учится, как ты знаешь... Еще кое-какие свои старушечьи дела сделала.

Да, ей тоже уже подходило под шестьдесят, кожа на лице, на шее у нее давно одрябла, вокруг глаз густая сетка морщин. Но глаза глядели на мир весело, не устало.

- Так что тебе? - спросила она, видя, что Полипов молчит.

- Видишь вот, как судьба меня под конец... в грязь вмесила? Не удивилась, что я тут, в этой дыре, оказался?

Она оглядела его, вздохнула, но ничего не ответила.

- Вспоминаешь... или хоть как-то думаешь обо мне иногда?

- Нет, - ответила она.

- Спасибо за откровенность. - В голосе его была обида. - Все-таки и со мной ты прожила немало.

- Немало... А вспомнить нечего. Я жить когда начала? Когда Малыгина встретила. Вот тогда и начала жить.

- Физически, что ли? - усмехнулся он.

В глазах у Полины Сергеевны вздрогнули злые точки.

- И физически тоже! - проговорила она резко. - Сошлась я с ним сперва от тоски по мужчине. А когда забеременела... От тебя не могла - ты бесплодный. Когда это случилось... и матерью потом стала, мир для меня открылся. Совсем другой. И Малыгин сам открылся... Он мягкий и добрый человек.

- Ну да... А я злой, - сказал он, глядя в землю, переступив с ноги на ногу. - Детей пугают такими.

- Ты? - насмешливо переспросила она. - Ты - хуже... Ну, не делай такие невинные глаза. Ты человек страшный. Никто ведь не знает, какой ты... А я знаю. Одна на всей земле. Лахновский знал, да теперь нет его, конечно, в живых. Елизавета Никандровна, жена Антона Савельева, знала...

Полипов поднял на нее сразу посеревшее, сделавшееся каменным лицо.

- Да, она догадывалась и была уверена, что это ты выдавал царской охранке ее мужа. Она работала в библиотеке перед смертью... Она и работать стала там, чтобы заставить меня признаться, чтоб я подтвердила, что это ты его выдавал... И я подтвердила!

- Ты-ы?! - простонал он, шагнув ближе, схватил дрожавшими руками вожжи, будто намереваясь вырвать их у нее.

- Убери руки! - строго произнесла она. - Что, испугался? Да, я в горячке ей это в лицо бросила... подтвердила все! Но она этого не перенесла, тут же и скончалась... Так что я виновна, выходит, в ее смерти.

Полипов сделал шаг назад, опять поглядел на грязную, не просохшую еще дорогу.

- И сильно каешься в том? - спросил он теперь негромко.

- Вроде бы я виновна... А на самом-то деле - ты, ты! - воскликнула она вместо ответа на его вопрос. - И в ее смерти ты виновен!

Крик ее, взлетев под холодное небо, где-то замолк там, потерялся.

- Не кричи, пожалуйста, - попросил он, уже успокоенный окончательно. - Не будем уточнять меру вины друг друга... скажем, за Кошкина там, за Баулина, Засухина. Ты все подталкивала меня, чтоб посадить их.

Бывшая жена Полипова слушала, презрительно изогнув высохшие губы. И когда он умолк, разомкнула их:

- Вот что, милый... Моя доля вины пусть со мной и останется. А свою ты возьми уж себе. Моя совесть пусть меня и мучает. А твоя пусть с тобой живет! Она подобрала вожжи, но прежде, чем тронуть лошадь, добавила с усмешкой: Хотя что я говорю! Тебе ж неведомо, что это за штука совесть. Вот у камня ее нет, у бревна нет. И у тебя также... Несчастный!

* * * *

Вот почему вспыхнул, как порох, Петр Петрович Полипов, когда Василий напомнил ему слова отца своего о совести. Он топтался на пожухлой траве, не вынимая рук из карманов. Он держал их там, как палки, оттягивая карманы пиджака вниз, едва не продирая их.

- Да, да, мальчишка! - еще раз воскликнул он. - Ты с какого года в партии?

- С пятьдесят первого, - ответил Василий Кружилин. - Но что это меняет?

- А я... со времен организации РСДРП! С тех времен, когда только возникла в подполье Российская социал-демократическая рабочая партия. Во времена первой русской революции я уже в царских тюрьмах сидел. Тебя еще на свете не было, а я уже по тюрьмам насиделся! И потом... все время в борьбе, все время в огне! Как порох-то пахнет, ты разве только в газетных полосах нюхал. А я пол-Отечественной... с сорок третьего на фронте! Ранение имею... Две награды боевые! Не много, но я их заслужил. А сколько я товарищей боевых потерял!

Да, ранение Петр Петрович Полипов имел, это он сказал правду. Правду он сказал и про награды, и про потерю боевых товарищей... Не сказал лишь и никогда никому не скажет, как он там, на фронте, встретился и распрощался с Лахнов-ским Арнольдом Михайловичем, тоже с товарищем своим по давним делам. Тогда, в июле сорок третьего, кривоплечий Алексей Валентик обратно перевел его за линию фронта, на советскую сторону, сказал на прощанье: "Весь фронт в движении. Ступай, дурак, в какую-нибудь часть, позвони оттуда в свою редакцию: жив, мол, материалы собираю для статьи, скоро вернусь... С каким бы удовольствием я тебя пришлепнул, идиота, да Лахновский, старый пень, не велел". Полипов так и сделал, на другой день объявился в редакции как ни в чем не бывало... Не сказал обо всем этом Петр Петрович Полипов, а Василий Кружилин этого, естественно, не знал. И никто другой не знал. И, будучи в том уверенным, во весь голос кричал Полипов: