НОЧНАЯ СМЕНА. КРЕПОСТЬ ЖИВЫХ. - Николай Берг

Зимой часть, в которой служил дед, бросили под Колпино. Голодные мерзнут сильно. Замерзли до костей, пока добрались.

Шли долго, периодически посвистывало. Оказалось - пули. Один из сержантов был убит наповал, еще не дойдя до окопов. Потом добрались до второй линии, немного погрелись в блиндаже, а получилось еще хуже - окончательно задубели и самое паршивое - сыпавшийся со стенок при взрывах песок набился в винтовки. Попал в стволы, затворы заклинил (винтовкито сдуру к стенке прислонили). А там уж и совсем на передовую линию - окопы мелкие, в дно мертвецы вмерзли и прибывшие шли по голым спинам, животам, головам - трупыто смерзлись, твердые как камни, да скользкие - как кто идет - одеждато под сапогами и валенками рвется и сползает.

Дальше была атака. (Я так понимаю сейчас, что взрывы - это видно артподготовка была).

Вылезли все разом и поползли под немецким огнем к линии их окопов. Изза густоты огня и по слабости - ни покинематографически - в рост, ни осторожно - попластунски не вышло. Поэтому все, не сговариваясь, поползли на четвереньках.

Дед с тоской думал, что делать, когда до немцев доберется - негнущимися пальцами ни гранату взвести, ни обойму зарядить - да и затвор изза песка заклинил - не передернешь.

Вдруг деда по его словам как толкнуло чтото, и он нагнул голову. И его как колом ударили - в тот же миг немецкая пуля скользнула вдоль спины, распоров наполы шинель, перебив ремень и просадив навылет ягодицу. Тут же мерзкое тепло в штанах - кровь потекла. (Я не от одного деда слышал, что при ранении эта теплая мокрядь ощущается человеком как чтото опасное и мерзкое.)

Дед пополз обратно, вначале даже обрадовавшись, что и жив остался и обратно вернуться не стыдно, съехал в окоп и заковылял туда, где сидел комбаткапитан. Рядом был фельдшер и пара искалеченных пулеметов. Дед сказал, что ранен. Фельдшер развел в стороны половинки шинели, глянул, сказал: «Повезло тебе. Идти можешь?». Дед ответил, что может. Капитан велел бросить винтовку в тупичок - ответвление окопа, где уже лежали кучей полтора десятка винтовок, и идти к санитарам. Что дед и сделал.

Оказалось, что поступил легкомысленно - за поворотом траншеи нога просто отнялась, и дед позорно повалился. Опереться было не на что, да еще и портки, распоротые сзади пулей сваливались, и их надо было придерживать. Да еще ведь и слабый, голодный. Коекак вскарабкался по стенке и волоча совсем уснувшую ногу пошкандыбал к землянке, где были санитары. Перевязали. Уложили на нары.

А потом ждали вечера - для эвакуации день не годился, все было пристреляно. Чтото санитары ели, дед попросил у них поесть, на что они ответили: «раненым в живот есть нельзя!» - «Так я ж не в живот ранен!» - «А нам виднее!»

Ну да грех их винить - сами голодные были, а таскать раненых - работа тяжеленная.

Дальше госпиталь. Злющая докторша, осмотрела деда через несколько дней после прибытия, да и то после настоятельных его просьб - от раны шел уже тяжелый запах.

Докторица мстительно просадила зондом по раневому каналу - дед аж оставшимися зубами заскрипел. Потом вынули попавшие в рану лоскутья тряпок. Отстригли омертвевшую ткань. При этом чертова баба словно специально старалась сделать побольнее.

Дед провалялся в госпитале полгода. На его счастье попал к другой докторше - и с ней дело пошло на лад. Очень трудно было восстановить функцию ноги - пуля выдрала здоровенный кусок мышц. Постепенно дед все же стал ходить, сильно хромая, но из всех сил, стараясь ходить ровно. Не хотелось к жене возвращаться после войны калекой колченогой.

Всетаки он выздоровел. А его сосед по палате, которому осколок вбил в задницу разбитую вдрызг стеклянную флягу - умер.

Из команды выздоравливающих деда забрали в артиллерию. Во взвод топографической разведки артполка.

(Cразу признаюсь - когда дед рассказывал про деятельность топографической службы - я и половины слов не понял. Одно усвоил - хоть дед и имел отношение к разведке, но в тыл к немцам не ходил, языков в одиночку не таскал. Потом, правда, вроде понял, что это была за работа.

Для успешной работы артиллерии надо как можно точнее определить - где установлены орудия. Привязать пушки к местности и максимально точно нанести эти позиции на карту. Чем точнее привязался и нанес - тем проще готовить данные к стрельбе и тем точнее будет стрельба. Учитывая, что, как правило, позиции батарей были не в цивилизованных местах, набитых геодезическими знаками и приметными ориентирами, это становилось непростой задачкой.

Мало того, все прекрасно понимали, что и противник постарается привязаться по ориентирам - и если поставить пушки возле приметного ориентира - враг этим обязательно воспользуется. Потому и наши и противник хитрили, стараясь максимально усложнить друг другу привязку целей к ориентирам.

В общем тщательная, незаметная, кропотливая работа, которую военные журналисты не видят, а кинооператоры не снимают. Видят результаты этой работы пехотинцы и танкисты, которые лезут в атаку после артподготовки. Вот тут сразу заметно - как артиллерия отстрелялась. И жители города тоже это видели. Чем лучше наши артиллеристы учились работать, тем реже и жиже становились артналеты.)

Полк принимал участие и в контрбатарейной борьбе. Только после смерти деда - я понял насколько ювелирной, филигранной была работа артиллеристов под Ленинградом.

Тем более, что каждый снаряд был большой ценностью - те артиллеристы, которые служили в Первую империалистическую любили говорить - каждый снаряд - как хорошие сапоги стоит! Одного такого ветерана (с целью подкузьмить) молодые солдаты както спросили: «Ну, это от полковушки снаряд стоит как пара сапог. А от наших сколько стоит?» На что мужик снисходительно посмотрел на зелень и ответил: «А от наших - как пара сапог со шпорами».

Подумал и добавил: «Хромовых, конечно».

Потом эта шуточка - «Пальнули, аж шпоры зазвенели» долго у артиллеристов ходила.

Но правда в шуточке была - за бесполезный расход снарядов драли нещадно. Потому старались работать на совесть. Да и не только потому - большая часть были ленинградцами, родственники в городе жили, потому ненависть что к немцам, что к финнам была осознанной, четкой, ясной. Практически у каждого ктонибудь из родственников или знакомых умер от голода или был убит при бомбежке или артобстреле. Командование части отпускало периодически особо заслуживших - домой сходить. После этого бойцы еще больше свирепели. Были и потери - одного из знакомых деда осколком свалило на пути в часть.

Деду же идти было не к кому - бабушка с сестрой и детьми успели эвакуироваться буквально в последние дни, на одном из последних эшелонов.

Помимо привязки по местности и топразведки работы и тут было много. Чем лучше окопаешься - тем меньше потери. Копали много. Опять же делали блиндажи для жилья, для служб, погреба под боезапас, капониры и много чего еще.

Были и другие задачи - для орудий оборудовались основные и запасные позиции. Естественно противник долбал по засеченным позициям. То, что долбал - было хорошо - боезапас и у немцев с финнами был не безграничным, да и нежные были дальнобойные орудия - стволы у них снашивались куда быстрее, чем у меньших калибров.

Главное - чтоб на тот момент наших орудий на обстреливаемой позиции не было. Потому использовали и макеты орудий - отстрелялись, настоящие орудия долой - на их место макеты в натуральную величину и немного - с умом демаскирнуть, когда скажем в воздухе авиакорректировщик появился. Например, как бы случайный дымок из землянки.

Правда, такие развлечения проходили только пока стояли напротив немцев. Финны практически не стреляли из дальнобоев. Политрук полка объяснял это тем, что орудия у финнов английские, а Англия, как наш верный союзник, не поставляет финнам ни боезапас, ни запчасти, потому финны в 41-42 поистрепались, а сейчас пальцы сосут.

Немцы же незамедлительно долбали по обнаруженной «батарее». Чем больше снарядов они расходовали - тем лучше. Правда, один раз веселья не получилось. Отделение не успело убраться с места ложной батареи достаточно далеко до артналета и снарядом их накрыло. Бежали всемером, разрыв здоровенной чушки был совсем рядом - но посекло деревья вокруг, сбило с ног и только тому парню, который бежал предпоследним досталось - осколок снес ему переднюю брюшную стенку - так что внутренности вывалились.

К нему подбежали, а он белый как мел, уже не в себе, смотрит сквозь товарищей и чтото быстро и тихо шепчет. Деда больше всего потрясло, когда он увидел, как раненый непослушными руками пытается засунуть вываливающиеся кишки обратно в живот - с прилипшими к ним сосновыми иголками, муравьями, травинками и прочим сором.

Бойцы уже были обстрелянные, тут же из двух деревцев и своих ремней сообразили носилки и на рыси - в ногу, чтоб не растрясти по дороге, потащили в медпункт. Фельдшер у них был толковый, но сделать ничего не смог, умер раненый. Как принесли - так и утих, посреди перевязки.