Приговор - Отохико Кага

— Что же касается старикана Аихара, то он, со свойственной ему дотошностью перечислив в заключении все важные симптомы, даже не подумал связать их с шизофренией. Он исходит из посылки, что Кусумото психически нормальный человек, и объясняет его действия, не выходя за рамки общей психологии, — дескать, предательство любовницы, этой, как её там — Мино Мияваки, привело Кусумото в отчаяние, он потерял голову, ну и так далее. Я же склонен считать, что всё это далеко не так просто. Ты знаешь, что в студенческие годы Кусумото наряжался женщиной и ходил в таком виде по городу? Он делал макияж, красил губы, обматывал шею красным шарфом и слонялся ночами по всяким злачным местам — разве подобная эксцентричность не является признаком шизофрении? Летом, в самую жару он запирался у себя в комнате и целыми днями сидел там никуда не выходя, то есть налицо симптомы аутизма. В студенческие годы ему постоянно казалось, что за ним следят, он ощущал на себе чей-то взгляд — то есть явный паранойдный синдром плюс бред преследования. Особенно бросаются в глаза отклонения, возникшие у него в последние три месяца перед преступлением, — как я уже говорил, он жил, бессмысленно соря деньгами. Шестнадцать лет назад четыреста тысяч йен были огромной суммой. Это показывает, что он уже, так сказать, встал на путь разрушения, который прямиком вёл к убийству. Да, что-что, а деструктивное влечение у Кусумото явно имелось. Ему было приятно спустить четыреста тысяч йен. А уж убить человека — тем более. Только это давало ему ощущение собственной силы, ощущение, что он живёт полной жизнью. Знаешь, я много раз перечитывал заключение Аихары и хорошо понял, в каком тупике оказался Кусумото за три месяца до преступления. Ему не только изменила любовница, его бросили братья, от него отказалась мать, с ним не водились коллеги, то есть он остался один-одинёшенек на всём белом свете. Он ведь был уверен, что никто его не принимает всерьёз, что все только и думают о том, как бы его уязвить. Он оказался один против всех. А чем это состояние полного недоверия к людям отличается от шизофренического бреда преследования? Он сделался тем, кого французские психиатры называют persecute-persecuteur (преследуемый преследователь). Такому человеку — преследуемому преследователю — всё равно, с кем иметь дело, то есть всё равно, кто будет его жертвой. Агент по продаже ценных бумаг Намикава или кто-нибудь другой — не имеет значения. Ему просто нужен некий абстрактный человек, который мог бы сыграть роль жертвы. Главное, чтобы это был представитель ненавистного ему человечества — бездушного, лживого, жестокого, эгоистичного…

— Ну… И всё же… — Тикаки решился задать вопрос, который постепенно сформировался в его голове, пока Офуруба говорил. — По-моему, если бы в момент совершения преступления у него был острый приступ шизофрении, то после ареста болезнь неуклонно прогрессировала бы. А Кусумото все долгих шестнадцать лет лишения свободы вёл себя вполне адекватно, да и в настоящий момент у него нет никаких признаков шизофрении.

— То-то и оно, это один из самых важных моментов. — Офуруба вытряхнул в пепельницу пепел из трубки и, набивая её табаком, сказал: — Здесь ведь возможны два варианта — либо развитие болезни приостановилось под влиянием тех или иных обстоятельств, либо никакой болезни у него не было изначально. У меня складывается впечатление, что преступление спровоцировало перелом в ходе болезни. Человек, страдающий бредом преследования, живёт в мире, подчинённом идее, что всё человечество — сборище преследователей, только и думающих, как бы его уничтожить. Совершив преступление, Кусумото одним прыжком перенёсся из этого в мира в другой — построенный на идее величия. Слабый человек с манией преследования в результате совершённого им убийства превратился в сильную личность с манией величия. Понимаешь, он ведь никогда не чувствовал себя так уверенно и бодро, никогда с таким удовольствием, так от души не смеялся, как после убийства. Разве не символично, что, отмываясь от крови, они с сообщником, барменом, хохотали до колик? Вокруг его дела поднялась шумиха, но газетчики свели всё к критике послевоенного поколения, интересующегося только азартными играми, танцульками, женщинами, выпивкой. Трудно представить себе что-нибудь более нелепое! К тому времени Кусумото было уже наплевать на общественное мнение. Ах его называют дешёвым нигилистом? Ладно, он им будет, и пусть думают что хотят. На публике он всегда играл, и чем большее число людей ему удавалось одурачить, тем злораднее он ухмылялся. Когда в октябре его арестовали в Киото, он, по его словам, остался совершенно равнодушным к самому факту ареста, зато ощутил безграничную свободу. Он ведь великая личность, сумевшая довести до логического конца процесс разрушения, а всякие карательные меры, которые предпринимает против него общество, ну там арест, следствие, суд, смертный приговор, — всё это жалкий фарс, не более. Пока он страдал бредом преследования, он ощущал себя связанным по рукам и ногам, но, как только он убил и преисполнился идеей собственного величия, он освободился от пут и обрёл свободу. Через убийство он приобщился к лику избранных, можно сказать, к лику святых.

— В самом деле, — с некоторой иронией проговорил Тикаки. — То есть мы имеем в его лице святого убийцу?

— Именно. — С самым серьёзным видом кивнул Офуруба. — Фу ты, выболтал тебе всё, о чём хотел говорить на сегодняшнем семинаре. Ну да ладно. Так что ты об этом думаешь?

— Что думаю? Думаю, что всё это очень интересно. Вы попытались взглянуть на преступление Кусумото с очень своеобразной точки зрения. Вот только…

— Что только? — И Офуруба, вращая глазами, уставился на Тикаки.

— А то, что в настоящее время у Кусумото нет никакой мании величия. По крайней мере, ничего такого, что позволяло бы считать его душевнобольным. Более того, я очень сомневаюсь, что у него вообще когда-либо было шизофреноподобное расстройство.

— Не знаю, не знаю. Очень уж он умён, этот Кусумото. Боюсь, он просто ловко утаивает свои симптомы, то есть я не исключаю возможности диссимуляции. В любом случае тенденция к самовозвеличиванию налицо, он явно считает себя выше других. Когда читаешь эти его «Ночные мысли», то невольно проникаешься к нему уважением — ещё бы, он и в тюрьме не падает духом, находит утешение в вере, стремится всеми силами сосредоточиться на добре… Но ежели абстрагироваться от бесчеловечно жестоких условий его существования, то его погружённость в свой внутренний мир, мир розовых религиозных иллюзий, — типичная картина выраженного аутизма. А это очень даже попахивает шизофренией.

— А знаете, примерно так же оценивает «Ночные мысли» и Аихара-сэнсэй. Он видит в них попытку самовозвеличивания, проявление «экстравагантности». Как же это… — Тикаки вытащил свой блокнот. — А вот, Verstiegenheit по Бинсвангеру. Он считает, что эта «экстравагантность» в условиях тюрьмы, то есть в условиях изоляции, является одной из форм бегства от действительности.

— Да? Неужели старик Аихара так говорил? А ведь этот термин Бинсвангера я совсем недавно упомянул в разговоре с ним. Впрочем, наш профессор большой учёный, а потому мгновенно подхватывает любую идею. Дело в том, что понятие Verstiegenheit не имеет отношения к условиям изоляции, Бинсвангер выдвигает его в работе «Формы реализации несостоявшейся личности», он там пишет, что, когда шизофреническая личность оказывается в жизненном тупике, она прибегает к Verstiegenheit как способу выхода из этого тупика. Ну да ладно, всё равно приятно, что мы с Аихарой одинаково оценили психологическое состояние автора «Ночных мыслей». А ты не заметил, что Кусумото видит реальный мир как нечто далёкое и нереальное? Разумеется, быт смертников у него описан во всех подробностях, в этом ему не откажешь. И всё же чёткость и убедительность его перо приобретает только тогда, когда он пишет о собственных переживаниях. Все эти «таинственные цветники души», «мирные пустыни», «гора Кармель» — изображены ярко и живо. А вот реальные люди у него получаются довольно-таки невыразительными. Сам посуди — в его книге полно разных персонажей — заключённые, надзиратели, начальник тюрьмы, мать, люди, которые его навещают, эти французские патеры — Шом и Пишон, монахиня, и всем им не хватает жизненности, какие-то бледные тени, не более. А эта его непоколебимая уверенность в своей близости к Богу, гипертрофированное самомнение, стремление переоценивать собственные возможности? Читать тошно! Можно подумать, что он находится в центре мироздания, а все остальные люди вращаются вокруг него! Откуда у него эта уверенность — вот в чём вопрос, и у меня есть большое подозрение, что если мы начнём докапываться до сути, то в конечном итоге упрёмся в момент убийства. Тебе не кажется, что возможность радоваться и смеяться, которую он обрёл в момент убийства, определила его дальнейшее существование, помогла ему выжить, воодушевила его?