Приговор - Отохико Кага

— Короче, по-вашему, Кусумото — душевнобольной, он был им в момент убийства и является таковым в настоящее время?

— Ну, в общем, да. Однако, если теперь, как ты говоришь, у него не наблюдается никаких признаков шизофрении, тогда можно предположить, что убийство послужило толчком к его выздоровлению. И в настоящее время от бывшего сумасшедшего осталась пустая оболочка.

— Так или иначе, вы полагаете, что мы имеем дело с преступлением, совершённым на почве шизофрении?

— Несомненно.

— Бытует мнение, что человек в начальной стадии шизофрении может совершить немотивированное убийство. Если допустить, что у Кусумото была шизофрения, значит, он подпадает именно под эту категорию?

— Ха-а… — засмеялся Офуруба. Лысина на его макушке блестела от пота. — А тебе пальца в рот не клади. «Если допустить, что у Кусумото была шизофрения…» Ты что же, принимаешь мою версию только как гипотезу?

— Да, — серьёзно сказал Тикаки.

— Мне нравится твоё упрямство. Далеко пойдёшь. Но вернёмся к предмету наших рассуждений. Мысль о том, что больные шизофренией в начальной стадии способны в состоянии аффекта совершить убийство, причём без всякого мотива, принадлежит Карлу Вильмансу, он же указывает, что в таких случаях клиническая картина характеризуется резкими перепадами настроения, постоянным состоянием тревоги. Случай Кусумото подтверждает теорию Вильманса. И, что особенно интересно, он проливает свет на положение Вильманса об отсутствии мотива. Собственно говоря, именно об этом я и хотел сегодня говорить. Основной пафос моего выступления заключается в том, что преступлению, совершённому больным в начальной стадии шизофрении, свойственна не столько немотивированность, сколько множественность мотивов, которая не поддаётся точным и однозначным формулировкам. Ещё я буду говорить о том, что преступление может самым неожиданным образом повлиять на течение болезни, более того, оно может составить альтернативу паранойдному бреду… Постой-ка… — С таким жаром говоривший Офуруба вдруг замолчал. Кто-то стучал в дверь.

— Войдите! — прокричал он.

Вошла Тидзуру Натори. Прежнее оживлённое выражение на её лице сменилось надменностью. Даже милая родинка на щеке казалась теперь просто мрачной чёрной точкой. Это она нарочно, хочет подразнить доцента, подумал Тикаки.

— Сэнсэй, вы будете сегодня использовать диапозитивы?

— А? Да, конечно. Надо же, о диапозитивах я и забыл. — Офуруба покопался в куче бумаг на столе, но, не найдя того, что ему было нужно, стал открывать все ящики подряд и рыться в них, извлекая то линейки, то карандаши. В конце концов он вытащил картонную коробку со слайдами. — Вот она. Всё мне, конечно, не удастся показать. Ну да ладно. Натори-сан, вы их показывайте в том порядке, в котором они лежат, я по ходу дела буду отбирать, какие нужно.

Забрав коробку, Натори пошла было прочь, но тут же обернулась:

— Сэнсэй, скоро начинаем.

— Как? Ещё ведь целых десять минут! — И Офуруба посмотрел на часы. — А что, народ уже собрался?

— Да, всё на месте. И профессор Мафунэ из университета Д., и профессора Абукава и Аихара.

— Что? Наш профессор уже тоже там? Чёрт! В прыткости ему не откажешь. Иду-иду. Буду вовремя, не беспокойтесь.

Тидзуру вышла, и Офуруба снова принялся шарить на столе. На этот раз не находился текст доклада. «Вот идиот!» — время от времени ругал он себя, потом вдруг заметил папку, торчащую из сумки.

— Вот он. Нарочно ведь положил в сумку, чтобы был под рукой. — Протерев носовым платком блестящую от пота лысину, Офуруба усмехнулся. — Знал бы ты, как я закрутился. С начала года у меня было уже три экспертизы, ещё надо было написать годовой отчёт и представить бюджетный план на следующий год. Плюс ко всему…

— Студенты одолевают?

— Точно, просто кошмар, у-жас… — простонал Офуруба. — Они меня доконали.

— Это которые из «Общества спасения Симпэя Коно»?

— Они самые. Эти мерзавцы утверждают, что в своём заключении я полностью проигнорировал революционное значение преступления Коно. Они организовали пикет, требуя, чтобы я публично признал свою ошибку. Ты видел этого Коно?

— Нет.

— Вам там в тюрьме, небось, вчера тоже несладко пришлось. Правда, в результате удалось разом арестовать всех главарей, так что, может, оно и к лучшему. Теперь студенты деморализованы и, надо надеяться, хотя бы на время перестанут ко мне приставать. Жалко, что ты не видел Коно! Я потерял его из виду, а мне интересно, как он там. Я встречался с ним, когда проводил экспертизу, потом мы некоторое время переписывались, но последние года два от него ни слуху ни духу. Я у него нынче не в чести!

— Строит из себя крутого революционера и постоянно конфликтует с начальством. Похоже, ему постоянно полощет мозги Митио Карасава. Помните дело о суде Линча? С психиатрической точки зрения интерес представляют весьма своеобразные формы бреда, которые у него наблюдаются. В позапрошлом году его осматривал мой приятель, терапевт. Коно устроил скандал, заявил, что, пока он спал, надзиратель через затылок ввёл ему в позвоночник проволоку. Ему сделали рентген, но он не поверил, заявил, что снимок подменили, что его нарочно подвергают травле и он будет жаловаться тюремному начальству. У него случился настоящий приступ ярости. Судя по тому, что его идеи всегда носят фантастический характер, я подозреваю у него синдром бредоподобных фантазий, описанный Бирнбаумом. Как вам кажется?

— Похоже на то. Но должны быть и другие симптомы. Ведь при этом синдроме отдельные фантастические построения со временем обычно меняются и усложняются.

— Дело в том, что у Коно помимо полиморфного бреда наблюдается постоянный паранойдный бред. Он обличает государственную власть, которая в лице своего представителя — тюремного начальства — организует его травлю, игнорирует установленные в тюрьме правила внутреннего распорядка, не обращает никакого внимания на замечания и указания служащих, утверждает, что он революционер, несправедливо арестованный и осуждённый, и что тюремное начальство не имеет права наказывать его и сажать в карцер. Правда, не совсем понятно, как это называть — паранойдным бредом или революционным? Вот в чём вопрос.

— А ты сам как думаешь? — спросил Офуруба, энергично раскуривая трубку.

— Ну, вам-то я могу признаться… — начал Тикаки, но тут ему на глаза попался собственный забинтованный палец. Тут же боль по руке перешла куда-то в область сердца, и одновременно пришло ощущение пустоты, которое периодически охватывало его, начиная со вчерашнего дня. Сердце, распадаясь на части, свинцом ухнуло вниз. Вниз, во тьму, в пустоту. Тикаки закрыл глаза. Ему вспомнилось странное явление, которое он наблюдал вчера, когда возвращался из женской зоны. Пеньковая дорожка, уходившая вперёд, как «мост цветов» в театре Кабуки, вдруг сдвинулась в сторону, и пол под ней подёрнулся лёгкой рябью. Вот и теперь — ещё миг, и земля уйдёт из-под ног, рассыплется прахом… Открыв глаза, он увидел совсем близко лицо Офурубы. Тикаки заставил себя улыбнуться.

— Болит палец?

— Есть немного.

— А что случилось?

— Да так, поранился. Ничего особенного, но рана загноилась, пришлось вскрывать.

— Так в чём ты хотел признаться?

— Да так… — Тикаки растерялся. Вряд ли ему удастся доходчиво и чётко описать то ощущение, которое неоднократно возникало у него вчера — в коридоре, в ординаторской, в больничном корпусе: ощущение, что его затягивает куда-то в топкую серую пустоту. Он решил поделиться лишь своими выводами в предельно обобщённом виде.

— В общем-то ничего особенного. Просто человек, работающий тюремным врачом, непременно должен стоять на стороне государственной власти, хочет он этого или нет. В последнее время это всё больше меня тяготит. С другой стороны, разве лучше, если бы в тюрьме вообще не было врачей? Подобные размышления и выбивают меня из колеи…

Надо было высказаться более определённо, подумал Тикаки. Ведь его прежде всего волновало — в состоянии ли врач, особенно психиатр, должным образом выполнять свои обязанности в тюрьме. Он хорошо помнил свою растерянность, когда человек, который с утра до вечера, не разгибаясь, рисовал бесконечные эскизы космических кораблей, заявил: «У меня очень ответственная работа», и у него не нашлось веских оснований для опровержения этого заявления.

— С таким нечётким пониманием собственного места в жизни невозможно противостоять напору современных студентов, — сказал Офуруба. — Они ведь всегда ведут дискуссию, исходя из того, что их позиция диаметрально противоположна позиции противника. Золотая середина — понятие для них абсолютно чуждое.

— Да, наверное. И всё же…

Зазвонил телефон. Офуруба быстро схватил трубку. Тикаки взглянул на часы. Два часа двенадцать минут.