Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Их любят, о них говорят - Федор Раззаков

Вспоминает А. Герман: «Лапшина» начали просматривать в 10 часов утра, а в 4 часа началось обсуждение в Госкино. Ну что там было обсуждать? Потом меня вызвали в объединение. Там сидели Масленников, Фрижа Гукасян, директор студии Аксенов, Машеджинова и многие другие. Меня спросили: «Что я имею сказать?» Я встал и сказал: «Делаю первое заявление: Ермаш и Павленок — враги народа, которые будут выметены метлою на свалку истории». И сел. «Так, — произнес Аксенов. — Может, вы еще что-нибудь хотите сказать?»

«Пожалуйста. У меня есть второе заявление. У нас в стране не сажают художников. Пока. А когда будут сажать, то еще неизвестно, кого посадят первым — вас или меня. Я художник и имею право на ошибку, а вы, между прочим, вы, Виталий Евгеньевич, знаете, что художественный совет меня проверял. Так что прошу об этом не забывать. А во-вторых, прошу не забывать, что вам всем будет легче, если вы поймете: никто никогда со мной поделать ничего не сможет. Ни-че-го! Я писательский сынок, и максимум неприятностей, которые вы можете мне доставить, это заставить меня продать отцовскую дачу. Все. Больше ничего». И тогда Масленников заорал: «Что ты здесь выпендриваешься! Мы все здесь твои друзья!» Я говорю: «Если вы мои друзья, почему вы здесь расселись-то? Чего вы так на меня все? Надо искать какой-то выход! Прежде всего достаньте из сейфа копию и сдайте в монтажную, если вы мои друзья!» Вот они мне копию и вернули. Я все восстановил. Все! Поставил старую перезапись, и все это сделал тихо. У меня был замечательный монтажер, очень честный человек. Мы вечерами, ночами работали…»

Между тем «Лапшину» в течение года не давали «зеленый свет». Причем его всей душой не принимали не только чиновники, но и многие коллеги Германа. Например, Сергей Герасимов и Тамара Макарова, которые негодовали при встрече с Германом: «Как ты смел?! Как ты мог?! Что ты сделал с нашей жизнью, с нашей юностью — не было такого! Не было! Не такая жизнь была, не такие люди! Улицы были солнечные, чистые! Да ты сам вспомни, разве такая у твоих родителей была квартира?» Но Герман парировал эти выпады: «Именно такая, Сергей Аполлинариевич. Это у вас воспоминания о ней другие, а я воспроизвел именно ту квартиру, в которой мы тогда с мамой и папой жили. Именно ту — по домашним, по семейным фотографиям…»

Еще один фрагмент из воспоминаний А. Германа: «Лапшина» посмотрели мои коллеги Элем Климов и Андрей Смирнов. Они в тот момент не разговаривали из-за какой-то ссоры, сидели в разных углах. И вот встает Элем, говорит: «Мы тебя так уважали, это тупик, это катастрофа, это бред сивой кобылы, ты ушел весь абсолютно в формализм. Я даже не спорю, что ты эти формальные приемы ловко делаешь, но это тупик и полная дрянь. Ты завалился со страшной силой, и тебе это надо признать». Встает Андрей и кричит: «Мы с ним не здороваемся три года, но, если моя точка зрения дословно совпадает с его точкой зрения, ты обязан согласиться. Это катастрофа. Ты же мизансценировать умел на «Двадцати днях», куда все это делось? Все какая-то вертушка, «броуновское движение» опять».

Я говорю: «Ну а что делать, если вы два идиота, ну тогда как быть? Может так совпасть, что вы, два Сумарокова, сторонники трех единств, остались в восемнадцатом веке?» Но какое было прекрасное время: мы поехали доругиваться ко мне домой, сидели до шести утра и разругались в пух и прах. Но при этом Элем мне звонил, чтобы я представил его картину «Иди и смотри», а мой фильм они считали полным говном. Когда же фильм посмотрел Ролан Быков — на предмет озвучивания, то вообще ничего не понял: где милиционеры, где бандиты, чего я от него хочу и почему так крутится камера?..»

И все же справедливость восторжествовала. В 1985 году в стране подули другие ветры и к власти в Кремле пришел новый руководитель — Михаил Горбачев. Ситуация в искусстве стала меняться, и первым это почувствовал Алексей Герман. Было дано «добро» на выход сразу двух его картин — «Лапшина» и многострадальной «Операции «С Новым годом!» («Проверка на дорогах»). Вот как он сам об этом вспоминает:

«Я лежал сильно больной, у меня температура была 40 градусов, и вдруг надо мной возникает директор объединения, а потом исчезает. Я зову Светлану, спрашиваю: «Что это?» А она говорит: «Это Конько приходил. Тебя Ермаш вызывает». Я говорю в полубреду: «Это он хочет принять «Операцию «С Новым годом!» Я сразу понял. Я поеду, я поеду». Меня уложили. А потом приезжаю к Ермашу, и он действительно мне говорит: «Ну что, буду смотреть «Операцию» на предмет выпуска». Я говорю: «Филипп Тимофеевич, посмотрите вот сейчас, в эти дни. Завтра посмотрите, в пятницу». Он отвечает: «Нет, не могу в пятницу». А я говорю: «Я вас очень прошу. У меня пятница — хороший день. Вы посмотрите, и вам понравится. А понедельник у меня плохой день, вам не понравится». Мне пришлось хитрить еще и потому, что у меня была премьера «Лапшина» в Свердловске, и я очень хотел туда поехать. Он говорит: «Нет, это мракобесие. Советский режиссер — а мракобес, какие-то религиозные фокусы затеял. Это все бред собачий, и я ее буду смотреть именно в понедельник. И картину приму. Понял? В понедельник, в понедельник, в понедельник». И ушел.

И «Операцию «С Новым годом!» поставил на коллегию. Насколько я знаю, Г. Чухрай выступал на коллегии положительно. Павленок же всегда был против этой картины. Он както сказал: «Пока я жив, эта картина на экраны не выйдет. Пока я жив». За что он ее так ненавидел, я не знаю. Почему-то воздержался Кулиджанов. До сих пор не могу понять, почему. Я ведь его младший коллега… Уже было понятно, что решение принято. И можно было высказаться, ничем не рискуя…»

Хотя «Мой друг Иван Лапшин» выпустили в прокат в количестве всего лишь 118 копий, его посмотрели свыше миллиона зрителей. Одним из них был и автор этих строк. До сих пор вспоминаю то впечатление, которое произвел на меня фильм. Это был шок, потому что ничего подобного до этого я на экране не видел. Спустя несколько дней после первого просмотра я сходил на фильм еще раз — и вновь ушел ошеломленный. Я не мог понять, как можно ТАК снимать кино, которое и художественным назвать нельзя, скорее — хроникальным. А ведь в фильме помимо неизвестных актеров (А. Болтнева, Ю. Кузнецова) играли актеры знаменитые (А. Миронов, Н. Русланова, А. Жарков), которые абсолютно не воспринимались как актеры, а выглядели на экране живыми людьми. Все эти посторонние шумы, длинные коридоры, лишние люди в кадре и т. д. и т. п. — все это не вызывало у меня раздражения, наоборот, воспринималось как нечто вполне естественное, необходимое. Однако не стану утверждать, что мою точку зрения разделяли все остальные зрители. Во время двух просмотров фильма я видел, как толпы людей покидают зал, не досмотрев картину. Многие из них вслух чертыхались, называли увиденное «бредом» и «тягомотиной». Затем эти люди писали возмущенные письма в газеты (в «Известиях», например, было опубликовано коллективное письмо, в котором его авторы требовали Германа… сжечь), некоторые выступали с гневными речами по телевидению. А вот «Проверку на дорогах» большинство зрителей приняли иначе — намного спокойнее. Многие даже поражались, как мог один и тот же режиссер снять два таких разных фильма — «Лапшина» и «Проверку».