Лазарит - Симона Вилар

— Как сюзерен, я имею право целовать своих прелестных вассалок! — весело заявил он.

Джоанна не отстранилась. Значит, успокоилась и убедилась, что не заразна. Уильям мог бы развеять и последние сомнения сестры, сообщив, что ее любовник — вовсе не лазарит. Но на вопрос о том, кто он в действительности, по-прежнему не было ответа. Ассасин? Лазутчик Саладина или одного из эмиров? Во всяком случае он не был прокаженным, а личина лазарита понадобилась ему, чтобы оставаться неузнанным. Но зачем он скрывал лицо? Не потому ли, что он, Уильям, мог его опознать?.. И какова дерзость: негодяй угрожал покрыть позором доброе имя его сестры!

О встрече с мнимым лазаритом и ночном поединке Уильям не стал рассказывать Джоанне. Однако велел своим людям обшарить окрестности Темпла и весь город. Впрочем, обнаружить незнакомца так и не удалось. И как искать того, чьи приметы неизвестны. Рослый голубоглазый воин? Да их тысячи в Акре! Шрамы от ожогов слева на груди? Да, в этом кое-что было — половина крестоносцев ходят полураздетыми от жары, и такая отметина может броситься кому-нибудь в глаза. Его люди тщательно осматривали многих воинов, в особенности тех, за кого не могли поручиться их командиры. Тамплиеры обходили частные дома и монастыри, где обосновались крестоносцы, проверка коснулась даже братьев-госпитальеров.

Тщетно. И столь же бесплодными оказались поиски недавно сбежавших сарацинских невольников. Горожане охотно отвечали на расспросы, не сообщая ничего дельного, позволяли обыскивать их дома и хозяйственные постройки, угодливо кланялись и улыбались, но кто мог поручиться, что эти улыбки — искренние? За годы жизни в Святой земле Уильям научился не доверять местным жителям. Точно так же он не верил и в благородство Саладина. Король Ричард рассчитывал, что пленники-сарацины будут своевременно выкуплены, а тем временем лазутчики маршала в стане Саладина доносили, что нет никаких признаков, что султан готовится выполнить условие заключенного между воюющими сторонами договора.

И снова смех с той стороны, где расположились англичане.

— Похоже, мы уже можем покинуть эту адову сковороду, — весело воскликнул граф Лестер, разворачивая коня. За ним тронулась свита, качнулось и поплыло древко со львами Плантагенетов на алом полотнище.

— Милорд, пока еще вам надлежит оставаться здесь! — звучно потребовал де Сабле. — Вы не должны выказывать неуважение к королю Франции!

— Тут уж моей вины нет, раз он сам себя поставил в такое положение. Чего только о нем не болтают в Акре и в лагере за стенами.

Продолжая посмеиваться, граф напел песенку, сложенную английскими крестоносцами:

Эх, да что там, пускай! Слава Богу, убрался!И какою же скверною он оказался!Нет других чтоб сдержать! Он и сам наутек,Да еще и толпу за собою увлек!..

— Милорд Лестер! — возмущенно воскликнул епископ Бове, укоризненно тряся головой в пропотевшей камилавке. — Мне придется доложить королю Ричарду о вашем неподобающем поведении! Речь идет об августейшей особе!

Лестер с досадой поправил капюшон светлой накидки и, осадив коня, вернулся на место. Заняли прежние позиции и его спутники. На узкой полосе набережной из-за этого вышло некоторое замешательство, утомленный жарой конь под Обри де Ринелем заупрямился, и, успокаивая его, рыцарь оказался прямо перед своим родичем — маршалом де Шампером. Уильям холодно следил за его усилиями, а лицо Обри исказила гримаса неприязни и смущения. И все же, когда де Ринель уже отъезжал, маршал окликнул его:

— Милорд Обри!

За этим восклицанием последовал повелительный жест. Обри покорно приблизился. Он явно побаивался маршала, знавшего его позорную тайну.

— Мне надо переговорить с вами, милорд, — произнес по-английски де Шампер, отъезжая в сторону, где их разговор не могли слышать окружающие.

Не глядя на мужа сестры и машинально поглаживая гриву своей лошади, Уильям следил за кораблем короля Филиппа — тот уже разворачивался близ Мушиной башни.

Обри молча ждал с таким видом, словно вот-вот отдаст Богу душу от жары. Он ссутулился, свесил голову, а его длинные желтые волосы упали на лицо, скрыв его черты.

— Милорд Обри, я ничего не сообщил Джоанне, — начал маршал. — И никому другому. Что было — то прошло. Надеюсь, вы сумеете обуздать свои дурные наклонности и не дадите мне повода думать, что ваше заигрывание с молодым Лестером — нечто иное, нежели проявление дружбы, связывающей двух рыцарей.

Обри резко выпрямился, ударил себя кулаком в грудь и заговорил торопливым полушепотом: он-де уже принес покаяние, исполнил епитимью и теперь готов доблестью смыть свои грехи в бою. О нет, он не станет больше грешить и умоляет мессира Уильяма…

— Будет уместнее умолять святого Петра, когда вы окажетесь у врат рая, — прервал его речь тамплиер. — Я дал слово скрыть вашу постыдную тайну, и мне вполне достаточно, если муж моей сестры станет вести себя как благородный рыцарь, для которого честь так же свята, как и вера. Но я бы хотел просить вас быть внимательнее к вашей супруге. Ибо вы слишком явно избегаете ее…

— Ничего подобного! Это она держится со мной отчужденно. Я даже решил было, что ей стало известно от вас…

— Довольно! Не вынуждайте меня повторяться. Джоанна ничего не знает, и вы должны вести себя с ней как добрый супруг. Она ваша жена перед Богом и людьми, и ваш брак необходимо сохранить во что бы то ни стало. Будьте же с нею добры и приветливы. Ей здесь одиноко, и станет еще более одиноко после того, как ее покинут люди из Незерби. Ей будет не на кого опереться, кроме вас.

— С чего вы взяли, что ее саксы уезжают?

Маршал откинул капюшон, покрывавший его голову, и устремил пристальный взгляд на Обри де Ринеля. Тот отвел глаза.

— Разве супруга не говорила вам, что ее люди тоскуют по Англии и она намерена отправить их домой?

Обри пожал плечами и заметил: несмотря на то что они сейчас мало общаются с супругой, если бы речь действительно шла об отъезде саксов из Незерби, она бы непременно его уведомила. Еще сегодня утром он беседовал с одним из них, но тот не упоминал ни о чем подобном. Эти люди дерзки, вспыльчивы и безраздельно преданы Джоанне, но ни в грош не ставят самого лорда. Ни один из них не пожелает оставить свою госпожу, как бы ни томила их тоска по заливным лугам в окрестностях Незерби!

Далее Уильям уже не слушал. Он машинально провожал взглядом еще одну большую галеру под французским флагом, покидавшую порт вслед за флагманским судном. Ветер уже наполнил ее паруса, слаженно взлетали и опускались весла, а за кормой на синей поверхности моря пенился кильватерный след. За галерой, блестя свежеосмоленными бортами, выстраивались другие суда — поменьше.