Лазарит - Симона Вилар

— Ступайте к госпоже, — велел он служанкам. — Попробуйте ее успокоить.

Но где там! Джоанна лежала ничком на груде подушек и рыдала так, словно ее сердце готово было выскочить из груди.

— Оставьте меня! — отмахивалась она от хлопочущих вокруг нее женщин. — Ради Пречистой Девы, оставьте! Уходите прочь!

Она проплакала до глубокой ночи.

ГЛАВА 22

Люди начали прибывать на корабли, стоявшие в порту, еще с вечера — как только спала жара. Заплатить шкиперам и переночевать на судне казалось им куда предпочтительнее, чем толкаться спозаранку в толпе, которая непременно возникнет, когда начнется общая посадка.

Небольшая венецианская галея «Легкая кошка», с капитаном которой заранее сговорился Сабир, была одной из множества, стоявших в гавани Акры. Эйрик поднялся на ее палубу в обличье рыцаря, покидающего Палестину, небрежно кивнув на свою свиту:

— Эти со мной!

С этими словами он протянул помощнику капитана свиток подорожной.

Тот был явно не силен в грамоте, но его фонарь осветил печать ордена Храма, и этого оказалось достаточно. Пересчитав пассажиров, моряк буркнул, что в плавании будет немало хлопот с детьми, но могучий рыжеволосый крестоносец выглядел слишком внушительно, чтобы с ним задираться. К тому же заплатил он щедро, и это решило все дело. Лицо венецианца расплылось в улыбке.

— Сюда, сеньор, прошу, — он указал рыцарю место у основания мачты между рядами скамей для гребцов. — Сейчас принесут пару овчин, чтобы ваша супруга и ее младенец расположились с удобством.

Супругу крестоносца изображала Леа, и венецианца ничуть не удивляло, что она одета как сарацинка: многие франки находили местных девушек привлекательными и порой женились на них, предварительно обратив в свою веру. При супруге рыцаря была пожилая служанка и еще двое детей — пухленькая девочка-подросток и славный мальчуган. Не удержавшись, помощник шкипера даже потрепал малыша по курчавой головке, лишь мельком взглянув на слуг рыцаря — молодого голубоглазого франка и пару сарацин, один из которых был худощав и черен, как головешка, а второй — грузен и неповоротлив.

— Завтра на рассвете явится капитан Себастьяно, я доложу ему о вас, ну а там начнут собираться прочие пассажиры. Никто не потревожит вас до того, как орденская стража и таможенники начнут осмотр судов.

— Что скажете, друзья? — обратился к Сабиру и Мартину рыжий. — Клянусь богами старой родины, кажется, обошлось.

— Это станет ясно лишь тогда, когда стражники проверят нашу подорожную, — негромко отозвался Мартин.

Он помог госпоже Сарре расположиться на овчине и устроил Леа с малюткой. Женщины покинули свой дом, чтобы больше никогда в него не возвращаться, и хотя госпожа Сарра, по ее словам, взяла только самое необходимое, им пришлось нанять повозку, чтобы доставить ее тюки в порт.

— Малыш, а Лузиньян не хватится тебя раньше времени? — поинтересовался Эйрик, принимаясь жевать кусок козьего сыра, извлеченный из кожаной сумы.

Он не уточнил, какому из Лузиньянов может срочно понадобиться Мартин Фиц-Годфри, но это и без того было ясно. Гвидо в последнее время занят по горло водворением акрских пуленов в их собственные дома, освободившиеся после отъезда французских рыцарей, — а у коннетабля Мартин испросил разрешения покинуть резиденцию Иерусалимского короля до утра, якобы для того, чтобы сходить к женщине.

Амори не возражал: верный аскалонец исправно нес службу, отчего бы ему и не потешиться с красоткой? И хотя Ричард по-прежнему следил, чтобы шлюх в город не допускали, в здешних борделях нашлось немало продажных гурий, и сутенеры в чалмах вечно вертелись в местах скопления крестоносцев, расхваливая их прелести.

Сабир выглядел невозмутимо. Устроившись на носу галеи лицом к Мекке, он начал молиться, и Муса тотчас последовал его примеру. Сарра что-то тихонько напевала детям, пока те не уснули. Но сама еврейка не спала, и Мартин слышал, как и она вполголоса молится. Даже Эйрик что-то бурчал под нос — то ли старинные стихи, сложенные скальдами, то ли языческие заговоры.

Мартин считал излишним тратить время на молитвы, ибо душа его не ощущала присутствия Бога в этом мире. Прислонившись спиной к планширу в нескольких шагах от спавших на палубе матросов, он молча наблюдал за вышагивавшими по набережной стражниками.

Ночь стояла тихая и звездная, из-за крепостных стен медленно всплывала луна, море искрилось серебром, и острые силуэты корабельных мачт на его фоне казались густым лесом. Более крупные суда, стоявшие на рейде, маячили в отдалении, словно черные тени. Прибойные волны, приходившие со стороны открытого моря, с рокотом разбивались о камни мола. В самом порту было сравнительно спокойно, галея лишь слегка покачивалась, под ее днищем тихо плескалась вода. Из города изредка доносились стук подков по мостовой, далекая перекличка стражи, где-то в порту горел костер, оттуда слышался перезвон струн.

Все вокруг было полно покоя, но в сердце Мартина не было тишины. Он знал: еще одно испытание, последнее, — и все они окажутся в безопасности. Но это испытание еще предстояло пройти. С рассветом начнется досмотр кораблей, прибудут сюда и те, кто отправляется с графом Неверским в Тир, а среди них — пленники из числа защитников Акры, согласившиеся принять крещение.

Удивительно — но таких оказалось немало. Подземные темницы крепости оказались убедительным доводом в пользу веры Христовой, и священники дюжинами вели новообращенных к купелям. Мартин лишь посмеивался над легковерием франков, считавших, что, окатившись водицей и произнеся формулу отречения, сарацины тотчас станут добрыми христианами. Но в этом был убежден даже сам Ричард Львиное Сердце, дозволивший отпускать на волю тех, кто чистосердечно отрекся от своего лжепророка Мухаммада. Должно быть, никто не объяснил королю, что этим новообращенным, получившим свободу, достаточно всего один раз произнести шахаду:[151] «Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, и еще свидетельствую, что Мухаммад — посланник Аллаха», чтобы вернуться в лоно ислама. И, конечно же, снова взяться за сабли.

Время тянулось невыносимо медленно. Мартин гадал, сколько еще пассажиров утром поднимутся на борт «Легкой кошки», и надеялся, что в этой толпе таможенникам будет не до того, чтобы вчитываться в каждую подорожную. Если же сюда доставят еще и раненых французов, начнется сущее столпотворение.

В эти минуты он был готов размышлять о чем угодно, чтобы подспудный страх снова не овладел его душой. Этот страх сидел в нем с той минуты, когда он снова встретился со своим заклятым врагом де Шампером и понял, что того не так-то просто заставить подчиниться. Маршал ордена помешан на личной чести, безоглядно храбр и очень умен. А теперь, зная о том, что Мартин в Акре и пытается ускользнуть, он начнет действовать, и предсказать его поступки и намерения крайне сложно. Догадывается ли храмовник, что в облачении лазарита с ним говорил тот самый Арно де Бетсан, которого он некогда вздернул на дыбу, а палачи оставили страшные рубцы на теле узника?