Домби и сын - Чарльз Диккенс

Капитанъ пробормоталъ что-то насчетъ темноты, господствовавшей въ магазинѣ, и относительно того, что передъ каминомъ очень весело. Онъ притворилъ дверь, которая до той поры была отворена совсѣмъ, и занялъ свое мѣсто. Флоренса постоянно слѣдила теперь за его взоромъ и не спускала глазъ съ его лица.

— Такъ вотъ видите ли, въ чемъ исторія. Одинъ корабль отвалилъ недавно изъ лондонской гавани при попутномъ вѣтрѣ и чудесной погодѣ, — да не робѣйте, моя радость, что съ вами? — Корабль отчалилъ только за границу, и больше ничего.

Выраженіе на лицѣ Флоренсы ужасно растревожило капитана, который и безъ того былъ почти такъ же взволнованъ, какь и она.

— Что же? Разсказывать или нѣтъ?

— Да, да, сдѣлайте милость!

Капитанъ откашлялся, вытерь лобъ и мродолжалъ съ нервнымъ раздраженіемъ:

— И вотъ этотъ несчастный корабль былъ настигнутъ черезъ нѣсколько дней такою дурною погодой, какая случается только разъ въ двадцать лѣтъ, моя радость, не болѣе. На берегу ураганы съ корнемъ вырывали лѣса, сдували цѣлые города, и были на морѣ въ тѣхъ широтахъ такіе вѣтры, что ни одинъ корабль, даже самый крѣпкій, не могъ устоять противъ нихъ. Нѣсколько сутокъ, говорили мнѣ, несчастный корабль велъ себя отлично, исполнялъ свою должность храбро, моя радость; но при одномъ ударѣ почти всѣ его болверки были сбиты, руль и мачты сорваны, лучшіе матросы выброшены черезъ бортъ, и онъ былъ оставленъ на произволь ураіана, который между тѣмъ часъ отъ часу злился все сильнѣе и сильнѣе, вздымая волны огромными горами, вертѣвшими и разбивавшими этотъ несчастный корабль, какъ хрупкую раковину. Каждое черное пятно въ этихъ водяныхъ горахъ было обломкомъ корабля или живого человѣка, и вотъ, моя радость, погибъ весь экипажъ, разбился вдребезги несчастный корабль, и никогда не покроются зеленой муравой могилы людей, перелетѣвшихь черезъ бортъ въ пучины глубокаго моря.

— Они не всѣ погибли! — вскричала Флоренса, — кто-нибудь спасся? Кто же это?

— На борту этого несчастнаго корабля, — продолжалъ капитанъ, вставая со стула и дѣлая рукою энергическіе жесты, былъ одинъ юноша, прекрасный юноша, — такъ мнѣ разсказывали, — который въ своемъ дѣтствѣ любилъ читать и разговаривать о храбрыхъ подвигахъ во время кораблекрушеній — я слышалъ его, о! сколько разъ я его слышалъ! — И вотъ онъ припомнилъ эти подвиги въ свой роковой часъ, и въ ту пору, какъ самыя дюжія головы, самые старые и опытные моряки оробѣли, потерявъ присутствіе духа, онъ, то есть, этотъ прекрасный юноша, пребылъ твердъ и веселъ. Не потому остался онъ веселымъ, что некого ему было жалѣть и любить на сухомъ пути, a потому, что онъ родился на свѣтъ такимъ веселымъ. Какъ сейчасъ смотрю на его лицо, когда былъ онъ только что ребенкомъ… ахъ, что это былъ за ребенокъ! Благослови его Богъ!

— И онъ спасся! — вскричала Флоренса. — Спасся ли? говорите, говорите!

— Этотъ храбрый парень… — сказалъ каписганъ — Да смотрите на меня прямѣе! Не загляіывайте туда…

Флоренса едва имѣла силу повторить — отчего же?

— Оттого, что тамъ ничего нѣтъ, моя радость, — сказалъ капитанъ. — Не робѣйте и держите голову противъ вѣтра, — все пойдетъ хорошо. Будьте тверды Вальтера ради, котораго мы всѣ такъ любимъ. — Долго этотъ парень работалъ изо всѣхъ силъ наравнѣ съ самыми лучшими мореходцами, и весь экипажъ слушался его, какъ адмирала, потому что онъ одинъ только не боялся ничего и не произносилъ никакихъ жалобъ; но, наконецъ, настало время, когда не было уже никакой работы, и вотъ они, то есть, этотъ прекрасный юноша, да помощникъ капитана, да еще одинъ матросъ — они только и оставались еще въ живыхъ изъ всего экипажа — привязали себя къ корабельному обломку и понеслись по волнамъ глубокаго моря.

— Они спаслись! — вскричала Флоренса.

— Дни и ночи носились они по этимъ безконечнымъ водамъ, пока, наконецъ… ахъ, да не смотрите же туда, изумрудъ мой драгоцѣнный! Тамъ рѣшительно ничего нѣтъ! — пока, наконецъ, не наѣхалъ на нихъ одинъ корабль и не принялъ ихъ на бортъ: двое еще дышали, a одинъ былъ мертвый.

— Который?… — воскликнула Флоренса.

— Не тотъ прекрасный юноша, о комъ моя рѣчь.

— О, слава Богу! слава Богу!

— Аминь! — возразилъ капитанъ. — Не робѣйте, моя радость, и держитесь крѣпче! Еще съ минуту, не больше. — На этомъ кораблѣ они совершили длинное путешествіе, чуть ли не по всему протяженію карты, и во время этого путешествія матросъ умеръ, a тотъ молодой человѣкъ остался въ живыхъ и…

Не зная самъ, что дѣлаетъ, капитанъ Куттль воткнулъ на оконечность своего кркжа кусокъ булки и, приставивъ его къ огню, безпрестанно началъ оглядываться на Флоренсу съ величайшимъ волненіемъ на лицѣ. Булка горѣла вмѣсто топлива.

— Остался въ живыхъ, и?… — повторила Флоренса.

— И воротился на родину на томъ же кораблѣ и… не робѣйте, моя радость… и вышелъ на берегъ, и въ одно утро тихонько подоигелъ къ дверямъ своего дома, чтобы сдѣлать наблюденіе надъ своими друзьями, которые считали его потонувшимъ, какъ, вдругъ, онъ отвалилъ опять, когда неожиданно…

— Неожиданно залаяла собака? — добавила Флоренса съ живосгью.

— Да, — проревѣлъ капитанъ. — Держись крѣпче! Смѣлѣй! Не оглядывайтесь покамѣстъ — смотрите вотъ сюда: на стѣну!

На стѣнѣ подлѣ нея обрисовалась тѣнь человѣка. Флоренса отскочила, оглянулась и испустила пронзительный крикъ: позади нея стоялъ Вальтеръ Гэй!

Ея братъ вышель изъ-за могилы! ея братъ спасся отъ кораблекрушенія и явился къ ней, своей сестрѣ! Флоренса бросилась въ объятія Вальтера Гэя. Въ немъ одномъ, казалось, сосредоточились всѣ ея надежды, и онъ былъ для нея естественнымъ покровителемъ. — "Помни Вальтера, милый папа, я любилъ Вальтера"! — Воспоминаніе о жалобномъ умоляющемъ голоскѣ, произносившемъ эти слова, отзывалось въ ея душѣ, какъ музыка среди ночной тишины. — "О, да будетъ благословенно возвращеніе твое, милый Вальтеръ, для этой пораженной груди!" — Она чувствовала эти слова, хотя не могла произнести ихъ, и держала милаго брата въ своихъ чистыхъ объятіяхъ.

Капитанъ, въ припадкѣ умственнаго бреда, попробовалъ обтереть свой лобъ почернѣвшимъ кускомъ булки, все еще прицѣпленнымъ къ его крюку; но находя, что субстанція этого сорта не совсѣмъ соотвѣтствовала такой цѣли, положилъ ее въ тулью своей лощеыой шляпы, которую и надѣлъ не безь нѣкотораго затрудненія на свою голову, чтобы тѣмъ удобнѣе пропѣть извѣстную балладу о похожденіяхъ любезной Пегги; но концертъ, съ первой ноты, потянулся очень дурно, и бѣдный музыкантъ удалился въ магазинъ, откуда опять воротился черезъ нѣсколько минутъ съ испачканнымъ лицомъ и совсѣмъ измятымъ воротникомъ рубашки, какъ будто ея вовсе и не крахмалили. Затѣмъ онъ произнесъ съ нѣкоторою торжественностью слѣдующія слова:

— Любезнѣйшій Вальтеръ, здѣсь хранится собственность, которую я желалъ бы вручить вамъ обоимъ!

Капитанъ поспѣшно вынулъ свои большіе часы, чайныя ложки, сахарные щипчики, жестяную чайницу и, схвативъ Вальтерову шляпу, размѣстилъ въ ней всѣ эти статьи накопленнаго имущества; но вручая Вальтеру этотъ странный ящикъ, онъ до того переполнился сильными ощущеніями, что опрометью бросился опять въ магазинъ въ намѣреніи на этотъ разъ пробыть тамъ какъ можно долѣе.

Но Вальтеръ отыскалъ его и привелъ назадъ, и теперь вся заботливость капитана обратиласъ на Флоренсу, чтобы ея здоровье не потерпѣло отъ сильныхъ потрясеній. Это обстоятельство онъ до того принялъ къ сердцу, что сдѣлался совершенно благоразумнымъ и запретилъ на нѣсколько дней всякіе дальнѣйшіе намеки на приключенія Вальтера. Послѣ этого капитанъ нашелъ въ себѣ довольно присутствія духа, чтобы освободить свою шляпу отъ зажаренаго хлѣба и занять мѣсто за чайнымъ столикомъ; но когда Вальтеръ облокотился на его плечо съ одной стороны, между тѣмъ, какъ Флоренса со слезами нашептывала ему благодарныя привѣтствія, съ другой, капитанъ вдругъ опять вышмыгнулъ изъ гостиной и пропадалъ больше десяти минутъ.

Но никогда во всю жизнь лицо капитана не сіяло такимъ лучезарнымъ блескомъ, какъ теперь, когда онъ, наконецъ, съ рѣшительнымъ видомъ усѣлся за столъ и началъ переводить свои глаза то съ Вальтера на Флоренсу, то съ Флоренсы на Вальтера. И этотъ эффектъ отнюдь не былъ произведенъ или увеличенъ тѣмъ обстоятельствомъ, что въ послѣдніе полчаса капитанъ съ неутомимою дѣятельностью полировалъ свои щеки и глаза рукавами своего камзола; напротивъ, это было исключительно дѣйствіемъ его внутреннихъ волненій. Слава и восторгъ распространялись по всему существу капитана, и на его лицѣ была самая торжественная иллюминація.

Гордость, съ какою капитанъ смотрѣлъ на бронзовыя щеки и мужественные глаза обрѣтеннаго юноши, съ какою видѣлъ благородный пламень его юности и всѣ блистательныя качества, засіявшія еще разъ на его свѣжемъ, здоровомъ и пылкомъ лицѣ, — эта гордость, казалось, проникала живительными лучами въ его собственный организмъ. Удивленіе и симпатія, съ какими онъ поворачивалъ свои глаза на Флоренсу, которой красота, граціозность и невинность пріобрѣли въ немъ вѣрнѣйшаго и усерднѣйшаго изъ всевозможныхъ рьщарей, могли бы въ этомъ отношеніи оказать на него равносилыюе вліяніе; но полнота пламени, распространявшагося вокругъ него, могла только возникнуть отъ созерцанія ихъ обоихъ и отъ всѣхъ тѣхъ образовъ, которые, происходя отъ этой совокупности, создались въ его головѣ.