Домби и сын - Чарльз Диккенс

Флоренса отвѣчала, что она безъ всякаго затрудненія можеть сойти сама, и капитанъ, послѣ нѣкоторыхъ довольно сильныхъ отговорокъ, показывавшихъ его очевидное сомнѣніе въ правилахъ истиннаго гостепріимства, принужденъ былъ предоставить молодую дѣвушку ея собственному произволу. Очутившись въ маленькой гостиной, онъ немедленно принялся жарить y камина курицу, уже давно лежавшую для этой цѣли на жаровнѣ. Чтобы наилучшимъ образомъ окончить эту стряпню, онъ скинулъ свой камзолъ, засучилъ рубашечные рукава и надѣлъ свою лощеную шляпу, безъ помощи которой не приступалъ вообще ни къ какому предпріятію, трудному или легкому.

Освѣживъ свою голову и пылающее лицо въ холодной водѣ, приготовленной капитаномъ въ продолженіе ея сна, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобы привести въ порядокъ свои растрепанные волосы. Тогда она увидѣла — первый и послѣдній разъ — на своей груди багровое пятно.

Ея слезы при видѣ этого опять полились ручьями. Ей было стыдно, ей было страшно; но не было въ ея сердцѣ ненависти и гнѣва противъ отца. Она простила ему все, едва понимая въ этомъ нужду, и старалась о немъ не думать, какъ не думала о домѣ, изъ котораго бѣжала, и онъ былъ для нея потерянъ разъ навсегда. Не было въ этомъ мірѣ м-ра Павла Домби для Флоренсы Домби.

Что дѣлать и куда дѣваться, Флоренса, бѣдная, неопытная Флоренса еще не думала объ этомъ. Впрочемъ, она мечтала отыскать гдѣ-нибудь маленькихъ сестеръ, которыхъ она станетъ воспитывать подъ какимъ-нибудь вымышленнымъ именемъ: онѣ вырастутъ, эти сестры, счастливыя и довольныя, подъ ея надзоромъ, полюбятъ ее, выйдутъ замужъ, возьмуть къ себѣ свою прежнюю гувернантку и, быть можетъ, современемъ поручатъ ей воспитаніе своихъ собственныхъ дочерей. Проходятъ годы, десятки лѣтъ, и y почтенной воспитательницы чужихъ дѣтей сѣдѣютъ волосы, и она становится старухой, и уноситъ въ мрачную могилу тайну своей жизни, и не осталось на свѣтѣ ннкакихъ слѣдовъ отъ Флоренсы Домби… Страиная будущность! грустная будущность! Но всѣ эти грезы носились передъ ней въ гусгомъ туманѣ, и она ни въ чемъ не отдавала себѣ яснаго отчета. Она знала только одно, что не было для нея отца на этомъ свѣтѣ, не было клочка земли, гдѣ могла бы пріютиться Флоренса Домби!

Весь денежный запасъ въ ея кошелькѣ ограничивался нѣсколькими гинеями, и часть ихъ нужно было употребить на покупку гардероба, такъ какъ y нея было съ собой одно только платье. Но этотъ пунктъ ее не слишкомъ безпокоилъ: ребенокъ въ мірскихъ дѣлахъ, она не понимала и не могла понять, что значитъ не имѣть денегъ, и притомъ другія, болѣе важныя мысли заслоняли отъ нея предметы этого рода. Въ головѣ ея мыслительная машина работала съ какою-то особой торопливостью, и казалось ей, что промчались цѣлые мѣсяцы послѣ ея бѣгства. Но мало-по-малу она успокоилась, привела въ порядокъ свои мысли, отерла слезы и отправилась внизъ къ своему единственному покровителю.

Капитанъ разостлалъ съ большимъ стараніемъ бѣлую скатерть и приготовлялъ какой-то яичный соусъ въ маленькой кострюлѣ, поворачивая въ то же время очень усердно жирную курицу, которую онъ жарилъ на вертелѣ передъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на диванѣ, который для большаго комфорта былъ переставленъ въ теплый уголокъ, капитанъ продолжалъ свою стряпню съ необыкновеннымъ искусствомъ. Онъ кипятилъ горячую жижицу въ другой маленькой кострюлѣ, варилъ картофель въ третьей, не забывалъ яичнаго соуса въ первой и продолжалъ поворачивать жаркое своимъ крюкомъ, который, смотря по надобности, замѣнялъ для него и ложку, и вилку. Независимо отъ всего этого, капитанъ сторожилъ бдительнымъ окомъ миніатюрную сковородку, въ которой кипятились и мелодично пищали жирныя сосиски, слава и вѣнецъ поварского творчества, — и словомъ, не было во всей подсолнечной кухарки, равной по таланту и усердію капитану Куттлю, на которомъ блистала во всей красотѣ его лощеная шляпа… Впрочемъ, трудно сказать, лицо или шляпа горѣли теперь болѣе торжественнымъ блескомъ.

Когда, наконецъ, обѣдъ былъ приготовленъ, капитанъ началъ хлопотать около стола съ безпримѣрнымъ усердіемъ и ревностью. Прежде всего онъ скинулъ шляпу и надѣлъ свой фракъ. Затѣмъ онъ пододвинулъ столъ къ дивану, гдѣ сидѣла Флоренса, прочиталъ молитву, развинтилъ свой крюкъ, привязалъ къ нему вилку и поставилъ первое блюдо.

— Высокорожденная барышня-дѣвица, — сказалъ капитанъ, — развеселитесь и старайтесь кушать какъ можно больше. Здѣсь ливеръ, здѣсь спаржа, a вотъ картофель!

Все это капитанъ расположилъ на блюдѣ въ симметрическомъ порядкѣ, полилъ горячей жижей и поставилъ передъ своей прекрасной гостьей.

— Вотъ цѣлый рядъ мертвыхъ свѣтилъ лежитъ передъ вами, высокорожденная барышня-дѣвица, — замѣтилъ капитанъ ободрительнымъ тономъ, — и все устроено въ порядкѣ. Попробуйте перекусить, моя радость. О, если бы Вальтеръ былъ здѣсь!..

— Ахъ, если бы теперь онъ былъ моимъ братомъ! — воскликнула Флоренса.

— Не говорите этого, моя радость! — сказалъ капитанъ. — Вальтеръ былъ природнымъ вашимь другомъ, самымъ искреннимъ, самымъ близкимъ другомъ: не правда ли, моя радость?

Флоренсѣ нечего было отвѣчать. Она только сказала: "О, милый, милый Павелъ! о, Вальтеръ!".

— Самыя доски, по которымъ она ходила, — бормоталъ капитанъ, разсматривая съ нѣжнымъ умиленіемъ ея унылое лицо, — бѣдный Вальтеръ цѣнилъ высоко, такъ высоко, какъ жаждущій олень источники водные. Вижу его, какъ теперь, за столомъ y дяди въ тотъ самый день, когда только что его записали въ конторскія книги Домби и Сына; какъ онъ говорилъ тогда о ней! Боже мой, какъ онъ говорилъ! Лицо его рдѣло, какъ маковъ цвѣтъ, и глаза покрывались скромною росою! Да, прекрасный былъ юноша! Ну, a если бы теперь онъ былъ здѣсь, высокорожденная барышня-дѣвица, то есть, если бы онъ мотъ быть здѣсь… но онъ утонулъ, бѣдный Вальтеръ, не правда ли?

Флоренса покачала головой.

— Да, да, онъ утонулъ, — продолжалъ капитанъ. — Что бишь я началъ говорить? Такъ вотъ, если бы онъ былъ здѣсь, онъ сталъ бы просить васъ, изумрудъ мой драгоцѣнный, покушать и полакомиться, чтобы здоровье ваше подкрѣпилось. Поэтому, высокорожденная барышня-дѣвица, ведите себя такъ, какъ бы Вальтеръ былъ уже здѣсь, и держите противъ вѣтра вашу милую головку.

Флоренса, изъ угожденія капитану, начала кушать. Капитанъ между тѣмъ, забывая, по-видимому, собственный обѣдъ, положилъ свой ножикъ и вилку и пододвинулъ свой стулъ къ дивану.

— Вальтеръ былъ красивый мальчикъ, не правда ли, моя радость?

Флоренса согласилась, и капитанъ сидѣлъ молча нѣсколько минутъ, опустивъ подбородокъ на свою руку. Глаза его неподвижно были обращены на гостью.

— И вѣдь онъ былъ храбрый юноша, моя гадость, не такъ ли?

Флоренса отвѣчала слезами.

— И вотъ, моя красавица, онъ утонулъ, — продолжалъ капитанъ растроганнымъ голосомъ. — Такъ или нѣтъ?

Флоренса продолжала плакать.

— Онъ былъ постарше васъ, высокорожденная барышнядѣвица; но сначала вѣдь вы оба были дѣтьми, не правда ли?

Флоренса отвѣчала — да!

— A теперь утонулъ бѣдный Вальтеръ, утонулъ, и нѣтъ о немъ ни слуху, ни духу; не такъ ли?

Повтореніе этого вопроса было любопытнымъ источникомъ утѣшенія, но только, казалось, для одного капитана, такъ какъ онъ одинъ безпрестанно возвращался къ этой темѣ. Флоренса отодвинула отъ себя свой непочатый обѣдъ, и, облокотившись на диванъ, подала капитану свою руку, чувствуя, что она противъ воли опечалила своего друга. Капитанъ между тѣмъ, пожимая ея руку съ какою-то особенного нѣжностью, забылъ, повидимому, и обѣдъ, и аппетитъ своей гостьи, и почтенное чело его проникалось больше и больше сочувственною мыслью. Еще и еще повторялъ онъ: "Бѣдный Вальтеръ! милый Ваяьтеръ! Да, онъ утонулъ. Не правдали?" — И непремѣнно хотѣлось ему, чтобы Флоренса отвѣчала на этотъ безконечный вопросъ; иначе, казалось, оборвалась бы цѣпь его оригинальныхъ размышленій.

Курица и сосиски простыли, и яичный соусъ застылъ до послѣдней степени густоты, прежде чѣмъ добрый капитанъ припомнилъ, что они сидѣли за столомь; но, разъ обративъ вниманіе на этотъ пунктъ, онъ принялся за свои блюда вмѣстѣ съ Діотеномъ, при помощи котораго роскошный пиръ быстро подошелъ къ желанному концу. Когда Флоренса начала убирать со стола, выметать очагъ и приводить въ порядокъ мебель маленькой гостиной, восторгъ и удивленіе капитана могли сначала равняться только горячности его протеста противъ этой хлопотливости молодой дѣвушки, a потомъ мало-по-малу эти чувства возвысились до такой степени, что онъ самъ ничего не сталъ дѣлать и только съ безмолвнымъ изумленіемъ смотрѣлъ на Флоренсу, какъ на прекрасную волшебницу, которая каждый день совершаетъ для него эти чудеса; при этомъ красный экваторъ на челѣ капитана запылалъ съ новой силой, выражая его неописуемое удивленіе.

Но когда Флоренса, продолжая хозяйственныя хлопоты, сняла съ каминной полки его трубку и попросила его курить, добрый капитанъ былъ до того ошеломленъ этимъ неожиданнымъ вниманіемъ, что нѣсколько минутъ держалъ чубукъ такимъ образомъ, какъ будто эта рѣдкость первый разъ попалась въ его руки. Потомъ, когда Флоренса вынула изъ комода бутылку съ ромомъ и приготовила для него совершеннѣйшій стаканъ грогу, поставленный передъ нимъ на маленькомъ столикѣ, его носъ, всегда румяный, поблѣднѣлъ какъ алебастръ, и онъ почувствовалъ себя на седьмомъ небѣ. Упоенный этимъ блаженствомъ, невиданнымъ и неслыханнымъ до той поры, капитанъ машинально набилъ трубку, и лишь только протянулъ свою лапу къ фосфорнымъ спичкамъ, Флоренса, къ довершенію его изумленія, уже держала надъ табакомъ зажженную бумагу, такъ что онъ не имѣлъ ни времени, ни силы предотвратить этой услуги. Когда, наконецъ, Флоренса, послѣ всѣхъ этихъ хлопотъ, заняла свое мѣсто на диванѣ и принялась смотрѣть на него съ граціозной, любящей улыбкой, капитань увидѣлъ очень ясно, что сиротствующее сердце молодой дѣвушки обращалось къ нему съ такою же искренностью, какъ ея лицо, — увидѣлъ это капитанъ, и табачный дымъ засѣлъ въ его горлѣ, ослѣпилъ его глаза, ослѣпилъ до того, что капитанъ Куттль заплакалъ!