Домби и сын - Чарльз Диккенс

— Капитанъ Куттль! вы ли это? — воскликнула Флоренса, приподнимаясь немного съ импровизированной постели.

— Да, моя радость, да! это я, капитань Куттль, мореходъ; да благословенъ будетъ Богъ отцовъ нашихъ нынѣ, и присно, и во вѣки! Да, это я, высокорожденная барышня-дѣвица!

Капитанъ долго придумывалъ, какимъ бы приличнымъ именемъ величать Флоренсу, и, наконецъ, остановился на этомъ замысловатомъ титулѣ высокорожденной барышни-дѣвицы.

— Здѣсь ли дядя Вальтера?

— Здѣсь, моя радость… То есть, его уже давно — охъ, какъ давно! — не видать на этой гавани, высокорожденная дѣвица! Никто здѣсь слыхомъ не слыхалъ о дядѣ Соломонѣ съ той поры, какъ онъ отчалилъ отсюда послѣ бѣднаго Вальтера. Но хотя онъ потерянъ для зрѣнія, — продолжалъ капитанъ въ видѣ цитаты, — Англія, родной очагъ и красавицы никогда его не забудутъ!

— Развѣ вы здѣсь живете?

— Точно такъ, моя высокорожденная дѣвица.

— О капитанъ Куттль! — воскликнула Флоренса, всплеснувъ руками, — спасите меня! Укройте меня здѣсь, и пусть никто не знаеть, гдѣ я. Послѣ, когда смогу, я скажу вамъ, что случилось. Мнѣ не къ кому больше идти. О, не отсылайте меня, капитанъ Куттль!

— Отсылать васъ, высокорожденная дѣвица! — забасилъ капитанъ, — васъ, радость моего сердца! Нѣтъ, дядя Куттль, посторонись маленько! Мы поставимъ брамъ-стеньги и запремъ дверь двойнымъ ключемъ.

Съ этими словами капитанъ, расиоряжаясь одновременно и рукой, и крюкомъ, выдвинулъ изъ-за угла огромный ставень, прикрылъ имъ дверь и заперъ ее наикрѣпчайшимъ образомъ.

Воротившись послѣ этой экспедиціи къ Флоренсѣ, онъ взялъ ея руку и поцѣловалъ сь необыкновенною нѣжностью. Безпомощное положеніе дѣвушки, ея обращеніе къ нему, и довѣрчивость, выраженная съ такою дѣтскою простотою, неописуемая печаль на ея лицѣ, душевная мука, которую она, очевидно, терпѣла и терпитъ, знакомство съ ея прошлой исторіей и теперешній ея видъ, унылый, безнадежный, безотрадный, — все это такъ подѣйствовало на добраго капитана, что онъ, казалось, готовъ былъ растаять отъ состраданія и нѣжности.

— Высокорожденная барышня-дѣвица, — сказалъ капитанъ Куттль, полируя ногтемъ свою переносицу до тѣхъ поръ, пока она не засіяла на подобіе красной вычищенной мѣди, — не извольте говорить ни одного слова Эдуарду Куттлю до тѣхъ поръ, пока не станетъ гладкимъ и ровнымъ путь вашей жизни; a это придетъ не сегодня и не завтра. Что же касается до того, чтобы васъ выдать, или донести, гдѣ вы поселились, то — забвенна буди десница моя, и блажени есте, егда рекутъ всякъ золъ глаголъ, глаголъ, глаголъ, — пріищите этотъ текстъ въ вашемъ катехизисѣ и положите закладку.

Все это капитанъ выговорилъ, не переводя духу и съ большою торжественностью. Приводя текстъ, онъ снялъ съ головы свою лощеную шляпу и устремилъ набожный взоръ въ потолочное окно.

Флоренсѣ оставалось только поблагодарить своего друга и еще разъ показать ему свою довѣрчивость. Она такъ и сдѣлала. Прильнувъ къ этому грубому творенію, сдѣлавшемуся теперь единственнымъ убѣжищемъ для ея страждущаго сердца, она положила свою голову на его честное лицо, обвилась руками вокругъ его шеи и, наконецъ, въ избыткѣ благодарности, хотѣла стать передъ нимъ на колѣни, но тотъ, угадавъ это намѣреніе, поддержалъ ее съ вѣжливостью истиннаго рьщаря.

— Крѣпче, ребята, крѣпче! — забасилъ капитанъ. — , Вы слишкомъ слабы, высокорожденная барышня-дѣвица, чтобы стоять на ногахь, позвольте, я опять положу васъ здѣсь. Вотъ такъ, вотъ такъ!

Искусный живописецъ дорого бы далъ, чтобы посмотрѣть, какимъ образомъ капитанъ укладывалъ ее на диванъ и прикрывалъ своимъ камзоломъ.

— Теперь вамъ надобно позавтракать, высокорожденная барышня-дѣвица, a заодно покушаетъ и ваша собака. Потомъ вы пойдете наверхъ въ Соломонову комнату и уснете тамъ.

Говоря о Діогенѣ, капитанъ гладилъ его по спинѣ, и вѣрный песь принималъ эти ласки съ граціознымъ вниманіемъ. Во время обморока своей хозяйки, онъ, очевидно, колебался между двумя намѣреніями: помѣрять ли съ капитаномъ свои силы, или безь дальнѣйшихь околичностей предложить ему свою дружбу, и это столкновеніе противоположныхъ чувствъ выражалось разнохарактернымъ маханіемъ хвоста, явственнымъ обнаруженіемъ клыковъ и такимъ ворчаніемъ, которое, по его усмотрѣнію должно было означать гнѣвъ или милость. Но теперь всѣ его сомнѣнія исчезли. Было ясно, что онъ считаль капитана любезнѣйшимъ изъ друзей и такимъ человѣкомъ, который своимъ знакомствомъ сдѣлаетъ честь любой собакѣ, проникнутой сознаніемъ собственныхъ достоинствъ.

Признавъ очевидность такихъ заключеній, Діогенъ усердно началъ помогать капитану, когда тотъ готовилъ завтракъ, и вообще принималъ живѣйшее участіе въ его хозяйствѣ. Впрочемъ, напрасно добрый капитанъ заботился объ угощеніи: Флоренса не кушала чаю и не дотронулась до жирныхъ буттербротовъ: грусть и слезы заглушили ея аппетитъ.

— Ну, дѣлать нечего! — сказалъ сострадательный капитанъ. — Вамъ надо отдохнуть, моя радость, и чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше. A ты, любезный, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Діогену, — кушай теперь свою порцію и отиравляйся служить своей госпожѣ.

Но хотя Діогенъ давно острилъ зубы на лакомое блюдо, которое, казалось, заранѣе пожиралъ глазами, однако теперь, когда жирный супъ стоялъ передъ его мордой, онъ, вмѣсто того, чтобы броситься на него съ жадностью, вдругъ насторожилъ уши, подскочилъ къ дверямъ магазина, залаялъ и, приставивъ морду къ едва замѣтной щели, принялся теребить доску съ неистовствомъ звѣрскаго отчаянія.

— Неужели тамъ кто-нибудь есть? — спросила встревоженная Флоренса.

— Никого нѣтъ, моя радость, — отвѣчалъ капитанъ. — Кому тамъ быть? Не бойтесь ничего, ненаглядное мое сокровище. Это кто-нибудь прошелъ мимо магазина.

Діогенъ думалъ иначе. Онъ лаялъ теперь съ упорнѣйшею злобой и безъ всякаго милосердія теребилъ дверь. Пріостановившись на минуту, онъ опять насторожилъ уши, и въ его мозгу, казалось, возникло новое несомнѣнное убѣжденіе, потому что онъ вдругъ принялся работать и мордой, и ногами, рѣшившйсь, во что бы ни стало, добраться до невидимаго непріятеля. Искушаемый въ то же время соблазнительнымъ кускомъ, онъ отступилъ отъ двери съ весьма нерѣшительнымъ видомъ и чрезъ минуту бросился опять къ мѣсту атаки, не успѣвъ отвѣдать своей порціи.

— Не подслушиваютъ ли тамъ, капитанъ Куттль? — шепнула Флоренса. — Можетъ, меня кто-нибудь видѣлъ, слѣдилъ за мною…

— Ужъ не ваша ли молодая женщина? — сказалъ капитанъ, озаренный свѣтлой идеей.

— Сусанна, вы думаете? — возразила Флоренса, покачавъ головой. — Нѣтъ! Сусанна давно отъ меня ушла.

— Не дезертировала, я надѣюсь? Какъ это можно говорить о ней, моя радость! — воскликнулъ капитанъ съ нѣкоторымъ испугомъ.

— О нѣтъ, нѣтъ! она была вѣрнѣйшимъ моимъ другомъ.

У капитана отлегло отъ сердца, и, выражая свое удовольствіе, онъ снялъ свою лощеную шляпу, скомкалъ въ рукѣ платокъ на подобіе шарика и, вытирая свой лобъ, замѣтилъ съ довольнымъ видомъ, что онъ это очень хорошо зналъ.

— Такъ вотъ, ты теперь спокоенъ, пріятель, — сказалъ капитанъ, обращаясь къ Діогену. — Тамъ никого не было, моя радость, не тревожьтесь!

Однако Діогенъ не совсѣмъ былъ увѣренъ въ этомъ. Съ минуты на минуту дверь еще продолжала привлекать его вниманіе: онъ обнюхивалъ ее, ворчалъ про себя и, очевидно, былъ слишкомъ занятъ своими подозрѣніями. Это обстоятельство, въ связи съ усталостью Флоренсы, заставило капитана немедленно заняться приготовленіемъ для ея отдыха Соломоновой спальни. Онъ торопливо взобрзлся на чердакъ и сдѣлалъ всевозможныя приготовленія, какія только могъ придумать на скорую руку.

И точно, Соломонова спальни мигомъ приняла изящнѣйшій видъ. Капитанъ, какъ человѣкъ порядочный, привыкъ все устраивать на военную ногу, и на этомъ основаніи Соломонова постель превратилась въ корабельную койку, покрытую со всѣхъ сторонъ бѣлымъ, какъ снѣгъ, бѣльемъ. По такой же изобрѣтательности, капитанъ сумѣлъ изъ маленькаго рабочаго столика соорудить родъ жертвенника, на которомъ въ правильной симметріи расположены были: сахарные щипчики, двѣ чайные ложечки изъ чистаго серебра, горшокъ съ цвѣтами, телескопъ, серебряные часики, гребенка, пѣсенникъ и другія рѣдкія бездѣлки этого сорта. Закрывъ, наконецъ, окно и разостлавъ на полу самый лучшій коверъ, капитанъ обозрѣлъ всѣ эти приготовленія съ великимъ восторгомъ и сошелъ опять въ маленькую гостиную, чтобы повести Флоренсу въ ея прелестную каюту.

Ничто не могло увѣрить капитана, что Флоренса сама можеть идти наверхъ, a еслибъ и такъ, онъ счелъ бы оскорбительнымъ нарушеніемъ гостепріимства допустить такой казусъ. Поэтому онъ учтиво заключилъ Флоренсу въ объятія, взобрался съ нею наверхъ и, положивъ ее въ постель, прикрылъ своимъ параднымъ камзоломъ.