Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко - Лев Белоусов

Круг сексуального общения Муссолини в 30-е годы по сравнению с предшествовавшим периодом сузился, а возможности расширились. Дело в том, что доступ к диктатору стал более сложным, а количество женщин, желавших получить аудиенцию, многократно возросло. Дуче не жалел для них своего рабочего времени и, по обыкновению, не покидал рабочего места. Ему не нужно было рыскать в поисках партнерш — они сами писали ему письма с выражением любви и мольбами о встрече. Таких писем в канцелярию главы правительства приходили сотни. Специальные помощники дуче их сортировали: послания от знакомых женщин, а также тех, кто писал слишком часто, даже не вскрывали и адресату не передавали. Письма незнакомок тщательно изучались. Из них отбирали лишь самую интересную часть, которая ложилась на стол Муссолини. Он делал окончательный выбор по одному ему известным критериям, после чего в дело вступала полиция. Она тщательно проверяла претенденток, в том числе на предмет венерических заболеваний, после чего они допускались во дворец «Венеция» к объекту своей страсти.

Муссолини переехал в эту резиденцию в самом центре Рима в 1929 году. Ее величие должно было соответствовать величию замыслов и свершений фашизма. Дворец строился в XIV–XV веках, затем был продан Венецианской республике (отсюда название), позже перешел во владение австрийской династии Габсбургов, а в годы Первой мировой войны подвергся экспроприации итальянским правительством. Дуче расположился в самом большом помещении дворца — зале «Маппамондо» («Карты мира»), имевшем 20 метров в длину и 13 в ширину. По одной стене зала тянулись два ряда высоких окон, выходивших на площадь Венеции, на другой были нарисованы колонны, углублявшие перспективу помещения. Массивная инкрустированная люстра, расписной потолок, мозаичный пол с изображением женщин и детей в натуральную величину, огромный камин, закрытый литой узорчатой решеткой, и никакой мебели, за исключением стоявшего в дальнем левом углу старинного письменного стола и двух стульев в средневековом стиле «Савонарола», предназначавшихся для особо почетных гостей. Именно здесь, в гулкой тиши зала (Муссолини запретил водителям гудеть на площади в клаксон, чтобы не мешать сосредоточенной работе мысли!), ему грезились новые захваченные земли, военные походы и штурмы, рост могущества Италии и его личной славы.

Но вот дверь бесшумно отворялась, и секретарь докладывал об очередном посетителе или посетительнице. Дуче быстро склонялся над письменным столом: каждый входивший должен был видеть, что вождь неустанно трудится на благо отчизны. Даже по вечерам, уходя из кабинета, Муссолини оставлял включенной настольную лампу, чтобы свет был виден со стороны площади, и хотя по Риму сразу поползли слухи, что комната при этом пуста, дуче своей привычки не изменил.

Пустынное величие зала оглушало впервые в него входивших, но озираться по сторонам было особенно некогда. Взгляд сразу приковывал лысый череп человека, склонившегося над письменным столом. Дуче медленно поднимал голову и впивался своими выпученными глазами в визитера, которому предстояло под этим пристальным взором преодолеть разделявшие их 18 метров. Вошедший (так, видимо, полагал Муссолини) должен был испытывать содрогание и внутренний трепет. Во всяком случае, сцена была рассчитана именно на такой эффект, и, по всей вероятности, он нередко бывал достигнут. Как-то раз дуче полушутя признался: «Подлинный секрет сохранения власти состоит в том, чтобы целый день сидеть за этим столом». Один из его биографов подсчитал, что за весь период своего правления Муссолини дал около 130 тысяч индивидуальных аудиенций. Если визит наносила женщина, то никому, даже личному секретарю, нельзя было ни под каким предлогом входить в кабинет.

Общение с дамами не занимало много времени. Действуя по старой привычке «женщина на день», дуче поначалу недолго беседовал с ними, а затем, оставшись в зале или перейдя в небольшую заднюю комнату, без всяких церемоний приступал к «делу». Его манера «общения» не изменилась: та же нахрапистость, грубость, напор, те же сильные, наглые руки, срывающие белье, настырные колени, не позволяющие сдвинуть ноги, толстые губы и рот, извергающий то крики и проклятия, то слова благодарности. Но уже не было в такие минуты ни отголосков лирики, как прежде, ни музыкальных упражнений на скрипке. Некоторые из женщин после любовных утех просили у Муссолини денег, и он не раздумывая отдавал им то, что находил в кармане. Иные обращались за материальной поддержкой позже. Тогда дуче отправлял им по почте какую-нибудь книгу, вложив деньги между страницами. Но он никогда не делал этого дважды. Среди визитерш бывали и такие, кто жаждал отдать Муссолини свое тело не только и не столько ради удовольствия или денег, сколько ради популистского трюка, рождающего дешевую сенсацию. Общение дуче с одной из таких дам чуть было не привело к международному скандалу.

В 1937 году в Италии появилась французская актриса Магда Корабеф. Светлолицая и большеглазая, привлекавшая мужчин своей пышной грудью и стройными бедрами, она была известна публике под псевдонимом «мадемуазель Фонтанж». Эта дама не отличалась особым актерским дарованием, но славилась своими экстравагантными выходками, несдержанным, взбалмошным характером, умением закатывать истерики, шокировать «свет» и привлекать к себе внимание скабрезностями. В Рим она приехала по поручению газеты «Либерте» с целью взять у Муссолини интервью. Однако с первых же дней пребывания в столице «мадемуазель Фонтанж» начала распространять слух, что ее главной целью является сам дуче, с которым она жаждет вступить в половую связь. На прием к Муссолини ей удалось попасть без особого труда. Дуче ее не разочаровал. Она была восхищена его сексуальной манерой и не преминула испытать ее на себе еще несколько раз. «Я прожила в Риме почти два месяца, — с гордостью заявляла она впоследствии, — и за это время дуче поимел меня двадцать раз».

Откровения подобного рода, неоднократно высказывавшиеся публично и рано или поздно становившиеся достоянием прессы, в первую очередь иностранной, не могли понравиться ни фашистским чиновникам, ни самому Муссолини. Дальнейшее пребывание актрисы в столице стало приобретать скандальный оттенок. Ее нужно было тихо, без лишнего шума выдворить из Италии, и дуче дал соответствующее поручение полиции и министерству иностранных дел, которое уведомило об этом французское посольство. Магде в деликатной форме, а затем все более настойчиво предлагали подобру-поздорову убраться восвояси. Однако французские дипломаты, в том числе посол граф де Шамбурн, не учли в своих стараниях особенностей характера «пылкой влюбленной»: каждая новая попытка нажима лишь усиливала ее сопротивление. Дело дошло до того, что сначала Магда попыталась отравиться (или сыграла эту роль), а затем выстрелила в посла, который якобы лишил ее любви «самого замечательного человека в мире». Она отнюдь не намеревалась причинить ему сильный вред — граф де Шамбурн был легко ранен, возмутительница спокойствия арестована и осуждена на один год тюремного заключения, а публика, с интересом наблюдавшая весь этот спектакль, приведена в полный восторг. Неуравновешенная и подверженная резким порывам чувств, Магда Корабеф, видимо, действительно испытывала к Муссолини сильное влечение. У нее дома нашли более трехсот его фотографий, но ни одна из них не была подарена самим диктатором.

Муссолини вообще ничего не дарил своим любовницам. Он считал это проявлением излишней сентиментальности и лишь самым близким из них мог изредка презентовать пару чулок или духи. В его представлении общение с «великим человеком» уже само по себе награда, и многие из женщин, переспавших с дуче, именно так к этому и относились.

Подарки, даже в дни рождения и на Рождество, почти не получали и близкие: жена, дети, брат и сестра. Не потому, что Муссолини не хотел никого баловать, а потому, что он был слишком далек от этого. «Отец не принадлежал семье», — напишет впоследствии в книге воспоминаний старший сын дуче Витторио, но «не из-за чрезмерной загруженности работой, а из-за склада своего характера». Он всегда жил в себе и для себя, был одинок, никогда не имел близких друзей и физически не выносил людей, чем-то ему неприятных. «Я любил многих женщин, но так и не познал тепла настоящей дружбы, — писал на склоне лет дуче. — Я имею в виду сильные и прочные узы близкой дружбы между двумя мужчинами. С той поры, как скончался Арнальдо, я уже никогда не испытывал такого чувства».

Арнальдо искренне и глубоко восхищался старшим братом, хотя был полной его противоположностью. Спокойный, уравновешенный, ревностный католик, он любил вкусно и обильно поесть, сходить в театр, был предан любимой жене Аугусте и двум детям (их первый ребенок умер в возрасте одного года от лейкемии). Как-то раз Арнальдо преподнес супруге в подарок золотой браслет с выгравированным на нем ликторским знаком. Украшение так понравилось Муссолини, что вопреки обыкновению он решил подарить такое же Ракеле. Каково же было его удивление, когда Ракеле, получив браслет, не выказала особого восторга и не оценила должным образом порыв супруга. Она заявила, что никогда не имела драгоценностей и не любила их. Это была правда. Во всяком случае, ни на одной из дошедших до нас фотографий на Ракеле нет других украшений, кроме обручального кольца, простеньких бус и сережек. Не было у нее и дорогих мехов. Она вполне обходилась своей единственной шубой, купленной еще в годы войны за восемьсот лир. Однако справедливости ради следует отметить, что хороший мех, будучи элементом роскоши, не являлся предметом первой необходимости — зимой в Риме не каждый год выпадают дни, когда можно надеть шубу даже на легкое платье.