Короткие истории долгого полугода - Владислав Март

внутри и арматурины замаскированной под держатель для бра. Высота потолков не украшает жилище потому как там, в серой высоте, проложена масса коммуникаций. Такие дома не имеют придомовой территории, в них нельзя прописаться в советском смысле слова, а значит нельзя прикрепиться к поликлинике, встать на очередь в детсад, попасть в школу, привиться от коронавируса, качать права на соблюдение различных прав москвича, вроде сбора мусора, пластиковой горки, новой парковки, зоны для выгула собак. Тарифы за всё соответствуют нежилым помещениям, свет, вода, оплачиваются так как будто это офис, без разделения на день-ночь, без малейших признаков экономии. Будто жители сутками варят мет и шьют трусы на продажу. Будучи на старте несколько дешевле обычных квартир, апартаменты берут своё потом. Когда захочешь разделить пятно жилья на комнаты, скрыть этот высокий потолок с пожарными трубами, как в заводской столовой, когда захочешь обычный коридор после входа в квартиру или не дай бог, ванну, джакузи или фикус в горшке. Всё здесь неудобно для переделки, запрещено или ограничено. Всё за свой счёт. В дома такие набирается специфический экипаж. Что это за люди, которым не нужна социальная сфера, дети, дерево за окном? Это молодые грубые приезжие или отселенные от старших беспокойные учащиеся, все эти носители тёмных очков зимой, любители айфонов и одноразовой посуды, делающие дом ещё больше похожим на общежитие. Кто-то инвестирует в такое жильё для сдачи, кто-то живёт тут вынужденно, никто не живёт там постоянно и с душой. Жители всех республик и кажущиеся наркоманами молодожители новой Москвы – типичные пассажиры апартаментов. Нижние этажи заняли самые неуспешные офисы, планктон которых, возможно, там же и ночует. Редкие нормальные люди чувствуют себя в таких человейниках нехорошо. И хочется им назад в подъезды, пахнущие едой, к орущим детям, маленьким собачкам в лифтах с зеркалами, пробираться к своей тёплой двери мимо выставленных сапог и лыж, слушать музыку соседей. Быть в доме полном вещей и людей, смотреть из окна как соседские дебилы ломают качели, как инвалид идёт в поликлинику, а яжматери сидят у подъезда, тренируются, привыкают к скамейкам, чтобы с них позже клеймить проходящих проститутками. Это оказывается ламповей и теплопроводней, чем атмосфера апартаментов, вкопанных в новых кварталах города. Часто люди в обычных домах становятся солидарными по вопросам бытия, учатся не курить и не сверлить с 13 до 15, а может даже сообща закупать еду и вещи, открывать двери курьерам и одолжить соль, лопату. Они пишут депутатам и сражаются за свой уют, за квартиру полную чудес и чудаков. Каковы отношения между проживающими в апартаментах мне точно неизвестно. Навряд ли там постоянный состав и большее уважение к ближнему. Отдельные наши новые знакомые приспособились к жизни в таких местах и не выглядят несчастными. Потому что все мы, обитатели квадратных метров, видим за окном красивые домики с сотками и заборами, и разница наша размывается в сравнении с мансардой успешного человека.* * *

Чтобы посмотреть как живут люди я пользуюсь командировками. Тверь, это когда идёшь вдоль широкой оживлённой улицы с сотней пешеходов, многополосным движением, долго идёшь, но не видишь ни одного кафе или чего-то напоминающего его. Ларьки-шаурмячные и закрытые рестораны времён сельских свадеб в городе. Тверь, это когда в нескольких ТЦ подряд нет фуд-корта и туалетов. Когда лучшее место перекусить в районе – это пятачок в «Глобусе» с публичной микроволновкой. Где люди в верхней одежде то ли пережидают свою жизнь, то ли молятся на беляши. Тверь, это когда от закрытого мужского туалета в огромном магазине указатель ведёт на улицу. Когда для того чтобы заехать на территорию противотуберкулёзного диспансера нужен танк или трактор, так как дорога используется для съёмок фильмов ужасов про чудовищ марсианских кратеров. Тверь-весенняя, это когда губка для обуви теряет смысл. Смысл сохраняют только запасные носки. Завершив дела с врачами и администраторами я вышел на волю, дальше от луж и брошенных спиленных деревьев, вдаль от деревянных бараков, уже было смотрел в сторону очередного бессмысленного ТЦ, как вдруг пошёл дождь. На вот это всё сверху ещё и пошёл дождь. Я смог укрыться в старом здании вокзала в ожидании поезда в Москву. Из-за непогоды пришёл сильно заранее. Но внутри не оказалось человеческого кафе, туалета и магазина, и всё зарательное время я просто закрывал глаза и слушал музыку в наушниках. Жаль, что нос закрыть было нельзя. Казалось, что через дверь туалета, где настежь открыты окна, доносилась вонь не только собственного вокзального туалета, но и всех туалетов города. Этот шлюз вёл ко мне. На инстинктах я занял точку в дальнем зале, где Николай номер 2 тоже искал укрытия в 19-м веке. Кабинет-музей императора якобы находился за стеной от меня. Я не пошёл смотреть на четыре стены человека, который просрал войну и страну. Я уже оказался облеплен старыми и очень бедными людьми, которые казалось ждали не поезда, а смерти, пахли сыростью и распадом, вертели в сухих пальцах полустёршиеся билеты и чеки неизвестно на что и от какого года. Может быть они встречали ещё царя, а здесь, на вокзале, ждут пока достроится квартира, что обещал им Горбачёв. Мимо продефилировала квадратная с закруглёнными краями, как пуфик в мебельном салоне, девушка-женщина с перекисно-белыми волосами на маленькой голове на короткой шее в розовой куртке, розовой юбке и розовых сетчатых чулках. Возможно, кроссовки тоже был розовыми, но я ослеп к тому времени. Я попытался спрятаться от Твери в зале досмотра перед «Сапсаном», странно, но перед посадкой в скоростной поезд есть дополнительный осмотр, как будто я могу подцепить что-то между досмотром на входе в вокзал и досмотром на выходе. Но меня вежливо выгнали. Находится там можно только за полчаса до посадки. Я вернулся страдать в туалетосферу. Я выпил кофе у некрасивой девушки с бумажным колпаком на голове и рассмотрел плакат у медицинского кабинета. На плакате люди улыбались, а текст не рекомендовал мне посещать другие страны и трогать рукой лицо для моей же безопасности. Я подчинился, не поеду, не трону. Я стал отвериваться, смиряться. В конце концов поезд с московскими питерцами и питерскими москвичами унёс меня. Появились вокруг люди с гаджетами, люди с водой без газа, люди с улыбками. Затем я ехал в такси домой от Ленинградского дольше, чем ехал от Твери до Москвы. Но это было уже другое. Пахло вафельной разметкой и каршерингом, люди были злые, но эффективные, огоньки реклам ушедших компаний ярко озаряли маршрут. Командировка закончилась.

* * *

Зима упиралась в этом апреле