Короткие истории долгого полугода - Владислав Март

тверской области стоят как ели опоры линий электропередач. Раскинули треугольные лапы и бренчат на концах кисточками-шишками, закалёнными стеклянными изоляторами. Все ели-ЛЭП стоят анфас к поезду, их отлично видно, шеренга, ряд. Провода в тумане не различаются, оттого и похожи на высокие ели. Стоят над туманом. Как-будто в Замкадье наступил уже апокалипсис и мы несёмся в скоростном и не останавливаемся не оттого, что хотим быстрее, а оттого, что жизнь осталась только в Москве и Питере. Посередине – железные ели и болото дышащее туманом. Пронеслась мимо окна деревня, ржавый кран перешагивал через дом, у избы ржал непослушный бортовой ЗиЛ. Трактора, как совет старейшин собрались кругом под фонарём. Ещё одна деревня без людей, ещё одна бетонка станции, где никто не останавливается и снова ели-великаны на широко расставленных ногах. Нет проводов, только туман. Внутри «Сапсана» дорогой кофе и чай спорят, кто горячее. «У вас натуральный или растворимый?» – слышу вдруг громко. Моя Яндекс.Музыка умолкла, потеряла интернет. Вздрагиваю. Вместо приятной беседы в подкасте о том, что редактирование генома должно идти в ногу с редактированием этики я слышу спор о качестве кофе. Оказывается, соседка по ряду разговаривает с невидимым собеседником через вкладыши в ушах, где-то за спиной мяукает кот, по телевизору под потолком убивают пушечными ядрами декабристов. Ели-ЛЭП обиделись, я отвлёкся от них, и они перестали стоять. За стеклом начался простодождь. Впрочем, дождь в «Сапсане» в отличие от обычного заоконного идёт не вертикально, а горизонтально. Скорость разматывает поток капель по стеклу слева-направо в моём случае, разбивает струйки, сливает, и хоть те, подчиняясь гравитации уходят понемногу вниз, дождь откровенно горизонтальный. Вода тумана, вода кофе, вода дождя, мы едем под водой в город на воде. Поздно вечером по приезду встречаю Вову Питерского. Назначаю ему встречу в «О, Куба!» на Рубинштейна. Как замечает Вова, питерцы бухают на Некрасова, на Рубинштейна только москвичи. Я, получается, москвич. Это не мешает мне усадить его в кабриолет-бьюик посередине зала. Мы в центре внимания как гости в Царской ложе театра. Розовые стены и сине-зелёные стулья очень точно передают цвета Кубы. Тот, кто делал дизайн понимал о чём речь, видел те стены и те стулья, те машины и цвет океана. Входящие в ресторан обращают на нас внимания. Два гея в кабриолете? Мажоры? О чём думают входящие, мне всё равно, я громко смеюсь и делюсь новостями. Интеллигентный Вова, кивает на мой пересказ войны, заявляет мне: «Я ж ватник, что я могу сказать». Очень смешно из уст интеллектуала от искусства. Мы не виделись с ноября. Друг пересказывает Хазина, кушает ропавьеху, его уже можно назвать вегетарианцем. Выходя в туалет, я нечаянно шумно хлопаю дверью машины, ресторан оборачивается, мне смешно, я рад тому, что приехал. Впереди смена рутины, театр, чайки, вычурные питерские бездомные, вечный бекон и омлет отельного завтрака. И нет рядом голых стальных елей с болот, нет горизонтального дождя и апокалипсиса, я доехал. Это Питер, он выдержит, он не прогнётся под патриотов и зомби. Если только случайно забухает и проспит революцию.* * *

Шесть утра, проветриваю номер в «Холидей Инн». Опять туман. Он очень избирательно прячет дома на горизонте. Отсекает все новые многоэтажки, все эти эконом- и бизнес-ЖК, кутает их и обрушает за сцену. Оставляет туман, старые дома и высокие трубы угольных котелен. Смотрю через стекло как будто в прошлое. Так всё в трубах было здесь сто лет назад. Вовсе это не трубы. Это вентиляционные шахты ада под Питером. Там, где лежат тысячи солдат, крепостных и гумилёвых. Там куда вечное правительство закопает временное правительство. Куда положат погибших за украинскую пшеницу и погибших за коронавирус, за вариант один, вариант два, вариант три, вариант четыре, вариант пять.

* * *

Маленький пример кризиса в копилку. На медицинской выставке представители фармкомпаний покупают в перерывах не кофе, а чёрный маркер с широким носиком, этакий текстовыделитель, только текстозачёркиватель. Стоят и заштриховывают на промо материалах о препаратах QR-коды ведущие в Инстаграмм и Фейсбук, где находились странички о лекарствах. Теперь нельзя. Каждое промо исчиркано, чёрное пятно кризиса на каждой яркой бумажке. Да и кофе-то раньше не покупали, а брали бесплатно на соседнем стенде. Там напиток, тут печенье, так и доживали до обеда. Врачи, кроме обычных вопросов задают новый, будут ли в наличие наши замечательные таблетки. Разработаны и изготовлены они частично в партнёрстве с европейцами. Доедут ли до наших пациентов? Сколько будут стоить? Успокаиваем, рассказываем о невозможности санкций на лекарства. Хотя, что в этом мире осталось невозможным? Невозможный снег хлопьями в конце апреля сразу после яркого солнца? Наступает вечер, и… Нате, пожалуйста. Снег засыпает скамейки в парках, музыкантов на Невском, прилипает к деревьям, к моим векам. Все с визгом прячутся в кофейни и арки. Снега хватает на снежки, на попадание в рот, на залипание солнечных очков прохожих, на всех хватит сюрпризов этого мира. Хлопья, как перья разорванной подушки. Небо над Питером – курица, отряхнувшаяся на нас. Захожу в каждый второй магазин по улице чтобы отогреть пальцы. Нераспроданные фарфоровые ёлочные игрушки на витринах сувенирных смотрятся уже бодрее, думают, что пришёл ноябрь и скоро реинкарнация. Я ныряю в очередную дверь и это уже финиш забега, Александрийский театр, дают «Рождение Сталина». Ничего большего в этот вторник я не обнаружил и, в надежде на постопостмодерн, присел в партере на краю долгого ряда красных стульев. Но и до этого момента, Петербург мне ещё раз напомнил, где я нахожусь. К слоняющимся по узким коридорам театра командировочникам обратился пожилой человек в камзоле: «Прошу пройти в царское фойе, после первого звонка вы сможете попасть в зал». В Царское Фойе, Карл, можете пройти. Топчитесь не там, где советники и гвардейцы до вас, топчитесь в царском фойе. Это не дед в камзоле говорит, это его устами Питер говорит. Вы, правнуки свергнувших режим, идите и наследите, будьте достойны предков. В царское потянулись тюменские тётки. В царском к их удивлению обнаружился буфет. В царское поместилась сотня мещан и начала топтать обстановку. Недолго им радоваться присутствию, с первым звонком, как с первым криком петуха, ждёт их Сталин. Начнётся сюр перехода из царского фойе в рабочий Тифлис. К сожалению, весь сюр и постмодерн взял себе в тот день апрельский снегопад. Спектакль оказался крепкой богатой драмой, пересказом становления Сосо-революционера, словесной пьесой на половину состоящей из грузинских песен и смерти. Ничего нового, но театр не для слабаков. Аплодисменты до завершения сорвали только мальчишки-газетчики, что заполняли паузу смены декораций