Воскресный ребёнок - Гудрун Мебс

Хочется укусить сестру Франциску за ноги. Хочется укусить саму себя! Зайчик, наверное, совсем испорчен. Зайчик! Мой единственный друг, мой советчик! Вон он лежит под окном, одно ухо наполовину оторвано. Что я наделала!

И вдруг лицо у меня становится мокрым, вода сама бежит из глаз. И из носа. Я её не вытираю.

А сестра Франциска говорит и говорит…

– Мы видим, – говорит она, – что у тебя с фрау Фидлер возник очень близкий контакт.

Контакт! Это в электрической розетке «контакт». А мы друг друга любим! Я её люблю! А она меня – нет!..

Иначе не оставила бы меня тут одну. Если б я была Уллой, то никогда бы не оставила меня одну в интернате на воскресенье. Сестра Франциска говорит дальше, будто не замечая, что я плачу.

– Мы считаем, что это замечательно, – она гладит меня по голове, будто прочла мои мысли. Я дёргаю головой. Не надо меня гладить! Ей – не надо. И никому другому!

– Мы очень хотим, чтобы у каждого нашего ребёнка всё было хорошо, – говорит она.

Вовсе я не её ребёнок. Я – воскресный ребёнок. Уллин воскресный ребёнок! И у меня не всё хорошо. И не будет хорошо – ни сегодня, ни завтра, ни вообще никогда. Это точно!

– Недавно у нас был разговор с фрау Фидлер и её другом, – продолжает сестра Франциска.

Я прислушиваюсь… Разговор? Значит, Улла была здесь? И не зашла ко мне?!

– Я попросила её прийти, – голос сестры Франциски звучит настойчиво и спокойно. – Надо было поговорить о тебе.

Улла была здесь! И Кристиан! Его тоже позвали?! И они говорили обо мне, а мне прийти не разрешили. Это подло! Я бы так никогда не сделала! Я бы меня позвала!

Предательница! Я утыкаюсь головой в коленки и сжимаю кулаки. Чтобы снова не заорать. А плакать я и так уже плачу.

– Сейчас я скажу тебе кое-что, о чём говорить вообще-то не собиралась, – голос сестры Франциски доносится как будто издалека. – Ещё долго не собиралась.

Зачем тогда она это говорит? И пусть не говорит! Мне всё равно…

– Я хочу, чтобы ты меня выслушала, – просит она и вдруг поднимает меня с пола. Сил брыкаться и защищаться нет. И вот я уже у неё на коленях. Кажется, последний раз такое было, когда я была ещё маленькой. Лицо сестры Франциски совсем близко, на нём много морщин, оно нисколечко не похоже на Уллино… Я утыкаюсь ей в плечо. Чтобы не видеть лица. Если его не видеть, а просто ощущать, что сидишь на коленях, можно на чуть-чуть представить, что я на коленях у Уллы. Хотя, конечно, они не такие широкие.

– Послушай, – тихо говорит сестра Франциска мне прямо в волосы. – Послушай меня. Мы вместе с фрау Фидлер и её другом обсуждали, что может быть… что возможно было бы… удочерение.

Голове щекотно, когда она так шепчет. Что она бормочет? Что-что она сказала?! Не понимаю… Голова такая пустая… Сестра Франциска покачивает меня туда-сюда, как маленькую. Хочу быть маленькой… Маленькой девочкой Уллы…

Тихо спрашиваю, уткнувшись в плечо сестры Франциски:

– Почему она не пришла?

– Потому что мы решили так: будет лучше, если сегодня фрау Фидлер со своим другом выяснит всё об удочерении. И пока что всем лучше сделать паузу, взять время на размышление, – отвечает сестра Франциска и гладит меня по голове.

О чём, о чём она говорит? Что надо выяснить? У… удочерение?..

Я выпрямляюсь. У‑до-че-ре-ни‑е… До меня начинает доходить… Неужели она про меня?.. Этого не может быть!

У некоторых детей из интерната появились настоящие родители, которые взяли их насовсем. И они больше к нам не возвращались. Только иногда приходили в гости. Их удочерили. Или усыновили.

Я тихо шепчу:

– Удочерить…

– Да, – говорит сестра Франциска. – Удочерить. Ты понимаешь, что это такое?

Да-да, я понимаю! Это самое-самое-самое замечательное! Тогда у тебя есть родители – навсегда!

Я поднимаю голову.

– Так вот, – сестра Франциска смотрит мне в глаза, – фрау Фидлер очень хотела бы тебя удочерить.

И она говорит что-то ещё, а я больше не могу слушать. Просто не могу. В животе всё сжимается.

Улла хочет меня удочерить! Она хочет, чтобы у неё всегда был ребёнок, а не только по воскресеньям. Она хочет… Наверное, лицо у меня было очень странным, потому что сестра Франциска вдруг заговорила быстро-быстро. Она сказала:

– Теперь я должна тебе сказать: не думай, что всё получится так уж легко. Ещё вообще ничего не решено. Случай фрау Фидлер, несомненно, трудный. Послушай меня! Может даже быть, что это невозможно. Ты слушаешь? Скорее всего, она и её друг, чтобы им разрешили тебя удочерить, должны пожениться. А это фрау Фидлер и её друг должны решить между собой, понимаешь? И даже если они решат пожениться, всё это может занять очень много времени. Я не хочу давать тебе ложную надежду. Возможно, из этого вообще ничего не выйдет. И что тогда?

Сестра Франциска меня встряхивает, я болтаюсь у неё в руках, как тряпичная кукла.

Я слушала её очень внимательно. Да-да.

Меня удочерят! Улла меня удочерит. И вдобавок у нас будет Кристиан. Но это ничего. Улла станет моей настоящей мамой. Совсем настоящей! Навсегда!

Кажется, я всё ещё плачу. Но по-другому. Теперь я плачу совсем по-другому! Сестра Франциска прижимает меня к своей большой мягкой груди и говорит:

– Ах, малыш! Я так за тебя переживаю, так надеюсь, что всё получится. Ну а вдруг нет? Такое тоже может быть, и к этому надо быть готовым. Ах ты, мой малыш…

Он вдруг звучит очень странно, голос сестры Франциски. В нём слышатся слёзы. Такого никогда не было! И ей совсем не надо плакать. Всё получится! Это точно! Если Улла этого хочет, и я хочу, и Кристиан нам поможет, то всё получится. Наверняка. И плакать не нужно. Нужно просто ждать! Ведь сестра Франциска сама так сказала. Может быть, довольно долго. Но зато потом!.. Ждать я умею. Очень хорошо умею. Для меня это легче лёгкого. И к тому же я – ребёнок воскресный. А воскресные дети – они особенно счастливые. Это точно!

Больше всего мне хотелось просто сидеть и просто ждать своего счастья. Весь понедельник. И весь вторник. И среду. И дальше… До тех пор, пока Улла не придёт и не заберёт меня. Чтобы я могла остаться с ней. Насовсем.

Но пока что она меня не забрала.

А просто так сидеть и ждать невозможно. Нужно ведь ходить в школу. К сожалению. Пропускать можно, только когда болеешь. Кажется, я уже немножко болею. От ожидания. Я сразу сказала об этом сестре Франциске – что я как-то странно себя чувствую. Как будто сейчас взлечу… Теперь я могу ей сказать про такое. Потому что она поймёт, я уверена. В последнее время она смотрит на меня по-другому – совсем не так, как раньше. Я знаю почему. У нас есть общая тайна…

Но идти в школу мне всё-таки пришлось.

Сестра Франциска сказала, что время проходит быстрее, если всё делать как обычно. И что «взлетать» пока никуда не надо. Потому что потом можно больно удариться о «жёсткую реальность». Так она сказала. Что это значит, я не знаю.

Андреа про удочерение я ничего не говорила. И другим тоже. Сначала я сама должна быть во всём уверена. Совершенно уверена! И тогда уж расскажу. Или ещё лучше – просто возьму Зайчика и все свои вещи, а когда Андреа спросит, небрежно скажу: «Меня удочерили, если хочешь знать. Пока!»

Вот она удивится! И обзавидуется.

Когда я обо всём этом думаю, мне становится очень горячо. В животе и в голове. Удочерение – это самое-самое-самое лучшее, что только может быть на свете! Сестра Линда, кажется, тоже кое-что знает. Перед сном она целует меня два раза. Это очень приятно, потому что в этот момент я потихоньку представляю, что меня целует Улла. Хотя у Уллы это получается не так влажно.

Я думаю, что сестра Линда будет по мне скучать. Судя по тому, как она сейчас со мной обращается – так, как будто я скоро отсюда уйду. Каждый раз, когда у неё есть возможность, она гладит меня по голове. Я стараюсь, чтобы такая возможность появлялась почаще. Потому что когда тебя гладят по голове – это так же приятно, как когда целуют.

Я закрываю глаза и представляю себе Уллу… Мою воскресную маму. Нет, мою настоящую маму!

Что она сейчас делает? Может, уже обустраивает квартиру? Мне же нужна кровать. А у неё кровать только одна. Придётся покупать. Наверное, кровать стоит дорого. А денег у Уллы мало. Если она не сможет купить кровать, то и я не смогу к ней переехать. Мне не разрешат, это точно. Потому что в интернате хотят, чтобы мне жилось хорошо. А без кровати – какое же это «хорошее житьё»? Это не хозяйство, а так, ерунда, как говорит сестра Франциска.

Вот у Кристиана, у него деньги есть. Ведь у него есть настоящая работа. И машина. В кафе он без звука заплатил за наши торты. Кристиан наверняка даст Улле денег, чтобы купить кровать. У женатых людей деньги всё равно общие.

А Кристиан должен на нас жениться! То есть, конечно, на Улле, но в придачу он получит и меня тоже. И мы будем жить все вместе. Втроём. Тогда ему тоже нужна кровать. Это уже обойдётся довольно дорого. Надеюсь, денег у Кристиана хватит. Можно ведь спросить. Но я не знаю точно, где он живёт. Только то, что недалеко от Уллы, где-то за углом.