Воскресный ребёнок - Гудрун Мебс

Уллину книжку я не читала. Только надпись на первой странице. Я смотрела на неё каждый вечер и читала её Зайчику. Теперь он знает её наизусть. И я тоже. Книга лежит у меня под подушкой, я на ней сплю.

Чтобы время шло быстрее, я часто играла с Карли. Больше всего ему нравятся всякие глупые игры для совсем маленьких. Например, «Мама – режет – одуванчик – и – отрежет – тебе – пальчик». Надо положить пальцы на стол и растопырить их. Потом говорить эту считалку по слогам и по очереди легонько ударять по пальцам. На последнем слоге «чик» тот палец, на который он пришёлся, подгибается – его отрезали! Не по-настоящему, конечно, это же игра. А потом всё сначала. И так до тех пор, пока все пальцы не будут «отрезаны». У кого остался последний целый палец – тот и победил. Карли всегда ужасно радуется, когда его пальчик «отрезают». До него не доходит, что чем больше целых пальцев – тем лучше!

А ещё мы с ним строили из лего. Я умею делать автомобиль с прицепом и половинку экскаватора – на большее деталей не хватает. Карли это ужасно нравится. Дай ему волю, я бы вечно строила этот половинчатый экскаватор. Но столько времени у меня, конечно, не было. Я ему пообещала, что буду строить пол-экскаватора раз в день. А за это он должен обещать, что не придёт в воскресенье в холл и не будет дотрагиваться до Уллы. Потому что Улла – моя! Я же не виновата, что у него такой нет. Я заставила Карли дать клятву. Обычную, не Зайчиковую. Зайчиковая клятва – это совсем другое. Она только для меня.

Карли поклялся, пуская слюни и глупо улыбаясь. Только, я думаю, он ничего не понял. Но всё равно – клятва есть клятва.

И я даже разрешила ему помогать мне с пирогом.

Андреа очень удивлялась, чего это я постоянно вожусь с Карли. И опять стала что-то бормотать про «парочку», но очень тихо. Вообще-то она вела себя на удивление мирно. Книжка и автограф сделали своё дело – она больше ко мне не придиралась, и один раз мы даже поменялись кроватями.

Но всё равно воскресенье никак не наступало!

Бывает, что дни пролетают в одно мгновение. Только встанешь, не успеешь оглянуться, как уже вечер и пора ложиться спать. А есть дни, которые тянутся и тянутся – целую вечность. Как Карли, который вечно тянет кота за хвост, когда ему надо идти мыться.

Эта неделя была как раз такая – неделя-тянучка. В субботу стало чуть-чуть полегче, потому что можно было заняться выпечкой. Вместе с сестрой Линдой и Карли. Карли сильно мешал, но я ведь обещала, что разрешу ему помогать. Для пирога он слепил розочки из теста. И сам их съел. Украшать ими мой пирог я не позволила.

Потом я ещё раз быстренько собрала ему половинку экскаватора. Чтобы в воскресенье он не ходил в холл и не трогал Уллу.

И воскресенье в конце концов наступило…

Я сижу в холле и жду. Как всегда. На коленях у меня пирог. Сестра Линда упаковала его в серебряную бумагу. Получилось очень красиво. Я крепко его держу и радуюсь. Улле и воскресенью. Если вспомнить мои прежние воскресенья – ой-ой-ой, ну и тоска! Не происходило ни-че-го. Моё старое воскресенье было бледным и скучным, и я ждала только одного – чтобы оно поскорее закончилось. А новое воскресенье – краснощёкое и румяное. И наполнено до краёв! Оно как пальто с карманами, набитыми до отказа. У моего воскресенья много-много карманов, и в каждом что-то есть – интересное, смешное или приятное. Ну в общем, обязательно какой-нибудь сюрприз!

Расскажу про это Карли, ему можно. А вот Андреа надо мной только посмеётся.

Карли в холле нет. Вот и молодец! Но Уллы тоже нет. Опять опаздывает, растяпа недогадливая! А ведь сегодня её ждёт мой сюрприз! Вот она удивится!

Я вскочу ей навстречу и брошусь на шею. Я уже совсем этого не стесняюсь. И сразу отдам ей пирог. И она обрадуется! Потом мы вместе отнесём его домой и вместе съедим, сидя на лохматом матрасе. Я буду пить какао из своей чашки-тарелки. Какао из порошка – так безопаснее, с настоящим какао у нас вечно трудности.

А когда придёт Кристиан, ему тоже достанется кусочек. Только сначала я его немножко отругаю, потому что он не взял меня в издательство. Само издательство мне, может, и не так уж интересно, но вот когда тебя забирают из интерната – это другое дело!

Уже полдесятого. Уллы всё нет. Так сильно она никогда ещё не опаздывала. Всегда приходила поздно, но не ТАК поздно… Но она придёт. Обязательно!

Вот по лестнице спускается сестра Линда. Я поднимаю пирог повыше и улыбаюсь ей. Ведь мы его вместе пекли. Но сестра Линда в ответ не улыбается. Она останавливается и говорит:

– Ах ты боже мой!

По-настоящему испуганно говорит. И я понимаю, что это она не про пирог, а про что-то другое. Про что-то плохое, наверное, это…

Сестра Линда садится рядом со мной и говорит:

– Мне очень жаль, но фрау Фидлер сегодня не придёт, потому что…

Тут я зажимаю уши. Пирог падает на пол… Фрау Фидлер не придёт… Улла не придёт! И не заберёт меня!

Сестра Линда отдирает мне руки от ушей:

– Ну пожалуйста, послушай меня…

Я вырываюсь. Не хочу ничего слышать! Бегу наверх, в нашу комнату. Сестра Линда бежит за мной, но я захлопываю дверь у неё перед носом. Крепко-крепко. Не хочу ничего слышать! Не хочу её видеть! Раз Улла не придёт, не хочу видеть никого!

Сестра Линда остаётся за дверью. Я бросаюсь на кровать и хватаю Зайчика. Улла не придёт. Она оставила меня здесь одну. На всё воскресенье. На всё длинное-предлинное воскресенье! Почему? Она меня больше не хочет? Но я ведь испекла ей пирог! До следующего воскресенья он совсем зачерствеет…

И кто знает, заберёт ли она меня в следующее воскресенье. Кто знает, заберёт ли она меня вообще когда-нибудь…

А если сегодня она не придёт, пусть тогда вообще никогда больше не приходит!

Теперь я знаю. Теперь я всё поняла! Она больше не придёт. Она больше меня не хочет. Она поняла, что больше любит Кристиана. И хочет жить с ним.

Во всём виноват Кристиан! Это сразу было понятно. Чёртов Кристиан! Я бью Зайчиком об кровать и ору: «Чёртов Кристиан!» Со всей силы рву Зайчику ухо. Он, конечно, не виноват, но вот Кристиан… Он виноват! И Улла виновата, что не забрала меня. Хочу к Улле! Прямо сейчас! Она должна меня забрать – сейчас, немедленно! Нельзя же всё воскресенье проторчать в интернате. Я не хочу, не хочу, не хочу!..

Я ору «Улла!» и швыряю Зайчика в дальний угол.

И вдруг входит сестра Линда. Откуда она взялась? Всё ясно – подслушивала. Она говорит:

– Ну перестань! Ведёшь себя так, будто тут у нас тюрьма какая-то!

Никак я себя не веду! А интернат – он и есть тюрьма!

Сестра Линда садится рядом и пытается взять меня на руки. Этого только не хватало! Я ей не дамся. Брать меня на руки может только Улла. Пусть Улла возьмёт меня на руки!

Я бью сестру Линду. Мне не стыдно, ни капельки! И кричу:

– Уйди! Уйди!

Но она не уходит, и я снова её бью. Прямо в живот! Чтоб ей было больно по-настоящему! Сестра Линда вдруг бледнеет и хватается за живот, но ничего не говорит. Потом встаёт…

Она стоит передо мной, такая большая, совсем не похожая на Уллу! Хочется что-нибудь сделать, чтобы она взорвалась! Чтобы весь интернат взорвался!..

Я снова кричу, кричу изо всех сил:

– Уходи!

И она уходит, оставляя дверь открытой. А мне всё равно! Я кричу, и ничто меня не остановит…

Сестра Линда снова в комнате. Нет, это не она. Это сестра Франциска. Мне всё равно. Я кричу. Мне надо кричать, иначе я лопну… Я кричу долго… Вдруг сестра Франциска говорит:

– Всё, хватит!

Она берёт меня за руку, стягивает с кровати и вдруг хлопает по щекам – слева и справа… Не сильно. Раньше она никогда так не делала! От ужаса я закрываю рот.

– Ну вот, – говорит сестра Франциска и отпускает меня. Я сползаю на пол. Как пустой мешок. И сижу не шевелясь. Ноги вдруг стали ватными. Голова тоже. Я сижу на полу перед сестрой Франциской. Мне плохо. Пусть она уйдёт. Тогда я возьму Зайчика, заползу под одеяло и никогда-никогда больше не встану…

– Можно с тобой поговорить? – спрашивает сестра Франциска.

Если сейчас она опять скажет про чашечку чая, я снова заору. И буду орать, пока не пропадёт голос. Но про чай она ничего не говорит, садится на кровать и повторяет:

– Я хочу с тобой поговорить.

Ну давай… Всё равно я не слушаю. Никогда и никого больше слушать не буду! Всё равно слышишь одну только ложь.

Я так и сижу на полу, тихо как мышка. Хочу только одного – пусть скажет, что хочет, и поскорей уйдёт.

Сестра Франциска начинает говорить. Очень спокойно, но довольно громко. Мне хочется залезть под кровать. Но не получится. Путь преграждают её толстые ноги. Как можно жить с такими толстыми ногами?! У Уллы они намного тоньше. Почти как у меня. Но мне больше никогда не увидеть тонкие ноги Уллы! Я это знаю.