Бенони (пер. Ганзен) - Кнут Гамсун

Маккъ отошелъ къ окну и задумался.

— Въ старину говорили, что женской хитрости конца нѣтъ. А я такъ думаю, въ ней столько концовъ и петель!.. — изрекъ Бенони.

Макку не къ лицу было вести долгіе разговоры и выслушивать изліянія какого бы то ни было Бенони, и онъ, отвернувшись отъ окна, отрѣзалъ: — Я поговорю съ Розой.

Въ сердцѣ Бенони мелькнулъ лучъ надежды. — Вотъ, вотъ; спасибо вамъ!

Маккъ кивнулъ въ знакъ того, что больше толковать не о чемъ, и взялся за перо.

— А еще насчетъ музыки и прочаго… Мнѣ, вѣдь, ничего этого не нужно, ежели…

— Дай же мнѣ поговорить съ Розой, — сказалъ Маккъ.

— Да, да. А насчетъ банка?..

— Отложимъ.

Бенони пошелъ къ дверямъ, повертѣлъ въ рукахъ свою шляпу и нерѣшительно протянулъ:

— Да-а… Счастливо оставаться.

Бенони вернулся домой, совсѣмъ упавъ духомъ. Никогда еще не было ему такъ грустно. На другой день онъ опять зашелъ къ Макку — нѣтъ ли чего новаго? — но Маккъ даже не успѣлъ поговорить съ крестницей. Бенони это показалось страннымъ; но, можетъ статься, Маккъ хочетъ дѣйствовать на нее исподволь? Бенони подождалъ еще два дня и отправился къ Макку въ самомъ напряженномъ состояніи духа. Теперь онъ зналъ, что Розы больше нѣтъ въ Сирилундѣ,- онъ самъ видѣлъ, какъ она шла по дорогѣ къ общественному лѣсу.

Маккъ встрѣтилъ его, покачивая головой. — Не пойму, что такое съ Розой.

— Такъ вы говорили съ ней?

— И не разъ. Могу сказать, что всячески старался за тебя, но…

— Да, да, — сказалъ Бенони совсѣмъ подавленный. — Конецъ всему.

Маккъ задумался у окна. А Бенони тѣмъ временемъ разгорячился и набрался гордости. — Она хотѣла вернуть мнѣ золотое кольцо и золотой крестъ. Не трудись, говорю, — что твое, то твое. Небось, и безъ того хватитъ у меня во что одѣться, и съ голоду не помру, — говорю. Ха-ха-ха! Небось, хватитъ у меня на кашу съ прихлебкой, — говорю.

Бенони опять разсмѣялся раздражительно и отрывисто. А подъ прихлебкой онъ разумѣлъ глотокъ молока къ кашѣ.

— Ну, я еще не пустилъ въ ходъ послѣдняго, главнаго своего козыря, — сказалъ Маккъ, оборачиваясь. — Небось, тогда поддастся! — прибавилъ онъ, опять подавая Бенони надежду.

— Не скажете — какой?

Маккъ только кивнулъ, поджавъ губы.

— Не прогнѣвайтесь, какой такой козырь?

Тутъ Маккъ уже отмахнулся, — безъ разговоровъ, дескать, — и прибавилъ:- Предоставь это мнѣ… Кстати: ты тутъ насчетъ банка толковалъ; хочешь что ли взять свой вкладъ изъ оборота?

— Не знаю… У меня въ головѣ такая меланхолія…

— Нѣтъ, ты лучше говори прямо. Я тутъ хлопочу за тебя, мнѣ нуженъ покой, чтобы хорошенько все обдумать, такъ надо порѣшить насчетъ денегъ — такъ или этакъ.

— Но прогнѣвайтесь, — я оставлю деньги; мнѣ ихъ пока не нужно.

Бенони смекнулъ, что не слѣдуетъ заходить далеко сразу; надо выждать, пока Маккъ договорится съ Розой до чего-нибудь. У него все еще оставалась надежда; Маккъ — воротила!

Выходя изъ конторы, Бенони замѣтилъ, что одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ, Стенъ, прибиваетъ объявленіе къ стѣнѣ около лавки.

— Что новаго? — спросилъ Бенони.

Стенъ Лавочникъ что-то пробурчалъ въ отвѣтъ.

Бенони разглядѣлъ, что это было оповѣщеніе о тингѣ, и пріостановился было прочесть день и число. Онъ подозрѣвалъ, что бѣдняга Стенъ точитъ на него зубъ еще съ зимы, когда они торговали вмѣстѣ въ лавкѣ, а потому и рѣшилъ больше не разспрашивать его. Но Стену, видно, не къ спѣху было; онъ положилъ свою изсиня-красную лапищу на объявленіе и такъ обстоятельно вколачивалъ каждый гвоздикъ, пропуская его сквозь клочки кожи, что конца этому не предвидѣлось. Въ прежнее время Бенони безъ всякихъ церемоній отпихнулъ бы тщедушнаго Стена Лавочника, но теперь онъ былъ такъ глубоко потрясенъ и униженъ, что не смѣлъ ни съ кѣмъ ссориться. Такъ и пришлось ему уйти, не узнавъ числа.

Да, воистину, Господь низвергъ его въ бездну! Вотъ онъ теперь богатъ; сколько у него добра, а раздѣлить его не съ кѣмъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Роза уйдетъ отъ него. Ахъ, не заноситься бы ему такъ высоко, не забирать себѣ въ голову жениться на ней. Да и могло ли это дѣло кончиться добромъ? Вѣдь онъ сразу началъ съ обмана, — насчетъ того, что было тогда въ общественномъ лѣсу, въ пещерѣ, когда еще онъ былъ почтальономъ… О, эти незабвенные дни, когда онъ ходилъ съ почтовой сумкой, разносилъ людямъ письма и былъ въ ладахъ со всѣми! Въ зимнее время общественный лѣсъ былъ такой тихій, бѣлый, весь залитый сѣвернымъ сіяніемъ; а лѣтомъ въ немъ стоялъ ароматъ сосенъ и черемухи — просто наслажденіе! Подышать этимъ воздухомъ все равно что поѣсть крѣпкихъ яицъ морскихъ птицъ.

XV

Бенони пережилъ нѣсколько тяжелыхъ дней; онъ осунулся и поблѣднѣлъ; его медвѣжье здоровье поддалось. Онъ заглядывалъ въ многочисленные ящички розоваго рабочаго столика и говорилъ себѣ: — На что мнѣ это? — перетиралъ серебро, обмахивалъ пыль съ клавесина и говорилъ такъ же безнадежно:- На кой прахъ мнѣ все это? — онъ пытался было самъ играть, призывалъ свою работницу и заставлялъ ее осторожно перебирать клавиши, но музыки изъ этого не выходило, и онъ говорилъ:- Ассэ; еще придетъ кто-нибудь, услышитъ насъ…

И ночью ему не давали покоя мысли… Экая бѣда! Развѣ нельзя взять за себя другую? И онъ перебиралъ въ умѣ всѣхъ мѣстныхъ дѣвушекъ. Да, онъ могъ считать себя завиднымъ женихомъ для любой. Врядъ ли которая отказала бы Бенони Гартвигсену, ха-ха! Небось, онѣ всѣ знали, что у него хватитъ и на молоко и на кашу и на всякую тамъ мануфактуру, — ха-ха! Онъ зналъ и по опыту — и когда искалъ любовныхъ утѣхъ, и на рождественскихъ вечеринкахъ, и на сборищахъ у церкви — что его ухаживанія не останутся безъ отвѣта. Но для чего же тогда обзавелся онъ господскимъ домомъ, и музыкой, и швейнымъ столикомъ, и столовымъ серебромъ? И какъ задерутъ носъ всѣ люди, увидавъ, что онъ спустился до нихъ, взялъ за себя дѣвушку изъ простого званія! Тогда и Роза мотнетъ головой и скажетъ:- «вотъ эта ему подъ стать!» Нѣтъ, ужъ такого удовольствія онъ ей не доставитъ!..

Бенони оставалось съ горя удариться въ набожность или запить. Или выбрать между жизнью и смертью. Но въ немъ было такъ мало порочныхъ задатковъ, онъ былъ человѣкъ средній, хорошій малый. Могъ онъ также пуститься въ море… Вотъ это бы какъ разъ пришлось по душѣ Розѣ, этой безсовѣстной, безсердечной дѣвушкѣ! И Бенони мрачно заявилъ своей работницѣ:- Не надо ничего готовить къ ужину.

— Вѣрно, опять въ гости пойдете въ Сирилундъ?

— Нѣтъ. Гм… Но мнѣ не захочется ѣсть.

— Чудеса! — вырвалось у той.

— Не могу я быть голоднымъ во всякое время, — съ раздраженіемъ сказалъ Бенони. — Невозможное дѣло!..

— Да, да.

— Когда-нибудь всѣ помремъ, — прибавилъ онъ.

— Помремъ?

— Ну да, и ты тоже. Небось, не думаешь объ этомъ.

Работница созналась, что, къ несчастью, мало думаетъ о смерти, но все-таки надѣется когда-нибудь предстать бѣлѣе снѣга, омывшись въ крови агнца…

— Ну да, это ежели взять вообще… — отвѣтилъ Бенони. — Но я думаю теперь насчетъ крушенья и смерти въ морѣ.

Да, это она тоже могла понять, — у нея былъ зять морякъ…

— Такъ тебѣ незачѣмъ хлопотать объ ужинѣ,- прервалъ ее Бенони.

Онъ отправился въ Сирилундъ. Зачѣмъ? Если его тянуло пуститься въ море, то вѣдь море было прямо противъ его дома. Бенони бросилъ взглядъ кругомъ, на пристань, на Сирилундскую усадьбу, на сушильныя площадки, около которыхъ стояли на якорѣ суда, — часть всего этого богатства принадлежала ему; онъ вѣдь былъ компаньономъ Макка. Бенони зашелъ въ усадебный дворъ и вызвалъ Свена Дозорнаго.

Свенъ все жилъ въ Сирилундѣ. Вернувшись на «Фунтусѣ» съ Лофотенскихъ промысловъ и получивъ расчетъ, онъ, однако, не нашелъ въ себѣ силъ уѣхать отъ Элленъ Горничной, такъ она ему полюбилась. Ему стоило только сѣсть на почтовый пароходъ, чтобы уѣхать отъ нея на югъ, а онъ вмѣсто того опять пошелъ къ Макку въ контору и сталъ просить, чтобы тотъ оставилъ его у себя.

— Но къ чему я тебя приставлю? — сказалъ Маккъ и задумался.

— Къ чему хотите, — отвѣтилъ Свенъ Дозорный, учтиво кланяясь. — Мало ли у васъ дѣла въ такомъ большомъ хозяйствѣ? Садъ привести въ порядокъ, во дворѣ гдѣ покрасить, гдѣ почистить, а то можетъ понадобиться и стекло вставить…

Макку парень понравился своимъ веселымъ нравомъ и учтивостью, поэтому онъ и задумался, а Свенъ продолжалъ:- Потомъ, эти двое стариковъ; они, вѣдь, одной ногой въ могилѣ; гдѣ имъ колоть и таскать дрова? Монсъ, говорятъ, три недѣли только и дѣлаетъ, что лежитъ да ѣстъ. Ему не встать больше. А Фредрикъ Менза сидитъ возлѣ него да ругается, что тотъ не встаетъ. А и самъ никуда ужъ не годится. Намедни Элленъ Горничной самой пришлось таскать дрова… Господи, ты Боже мой! Ну, много ли она сдѣлаетъ своими невинными ручками!..

— А работники? — спросилъ Маккъ.