Надежда умирает последней - Тесс Герритсен

– Пистолет, автоматический. И несколько обойм к нему.

– А что, если у меня нет пистолета?

– Тогда достанешь.

Она покачала головой:

– Это тебе не прежние времена. Знаешь, что здесь творится? Непросто стало.

Речь ее прервалась, она опустила взгляд на руки, покрытые чуть заметной паутинкой.

– Сайгон стал адским местом.

– И в аду можно неплохо жить, я могу это устроить.

Она задумалась. Он читал ее мысли, глядя ей в глаза, словно в открытое окно. Она переводила взгляд с предмета на предмет из тех сокровищ, что он привез из Бангкока, потом сглотнула – во рту все еще приятно покалывало от шампанского. И наконец произнесла:

– Пистолет, говоришь? А зачем он тебе?

– Надо убрать кое-кого.

– Вьетнамца?

– Американца, вернее, американку.

Глаза ее сверкнули. Похоже, взыграло любопытство. А может быть, ревность.

Она гордо подняла подбородок:

– Твоя подружка?

Он отрицательно помотал головой.

– Зачем тогда тебе ее убивать?

Он пожал плечами:

– Это сделка. Заказчик хорошо заплатит, а я могу взять тебя в долю.

– Ну да, это как в прошлый раз, что ли? – выпалила она.

Он виновато покачал головой.

– Шантель, Шантель, – вздохнул он, – ты же знаешь, у меня не было выбора, это был последний самолет из Сайгона, и мне необходимо было на него попасть.

Он дотронулся до ее лица – оно уже не было таким шелковистым, как раньше. Все эта французская кровь: не по силам ей годы палящего солнца.

– Обещаю, на этот раз я заплачу тебе.

Она подумала еще, глядя то на него, то на шампанское.

– Ну а что, если сразу достать не получится?

– Тогда придется как-то выкручиваться, но мне понадобится помощник. Такой, чтобы я мог ему доверять, чтобы не болтал.

Он помолчал.

– А что твой двоюродный брат, у него по-прежнему туго с деньгами?

Их взгляды встретились. Он улыбнулся ей, протяжно и многозначительно. Затем наполнил ее бокал.

– Икру открывай, – произнесла она.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала Вилли.

Гай, ошеломленный и полусонный, стоял в проходе, щурясь от рассветного солнца.

Он был взъерошен, небрит, в полотенце на бедрах.

Она старалась смотреть ему в лицо, но взгляд неизбежно соскользывал ниже, на грудь, густо поросшую коричневыми вьющимися волосами, на узловатый шрам вверху живота.

Он в недоумении покачал головой:

– Вчера вечером нельзя было мне об этом сказать? Нужно было ждать до рассвета?

– Гай, уже восемь часов.

Он зевнул:

– Да ну?

– Ложился бы ты спать в человеческое время.

– А я когда, по-твоему, лег?

Он развязно прислонился к дверному косяку и широко улыбнулся.

– Может, я лег вовсе не для того, чтобы спать.

О боги! У него что там, женщина? Взгляд ее сам собой скользнул мимо него, в темноту комнаты. Постель в беспорядке, но пустая.

– А-а! Поймал тебя! – сказал он и рассмеялся.

– Все ясно, помощи от тебя ждать бесполезно. – Она повернулась и собралась уйти.

– Вилли, да стой же ты! – Он взял ее за локоть и повернул к себе. – Ты это серьезно, насчет помощи?

– Забудь. Я была дурой, что понадеялась.

– Не далее как вчера легче было дождаться второго пришествия, чем твоей просьбы о помощи, и вот на тебе, тут как тут. Что это вдруг?

Она не сразу ответила. В глаза так и лезло сползающее полотенце на его бедрах. Слава богу, он вовремя подхватил его и затянул потуже. Наконец, она покачала головой и вздохнула:

– Ты был прав. Все происходит так, как ты предсказывал. Чиновники отказываются разговаривать со мной, телефоны молчат, когда я звоню. Чуть только они видят меня в приемной, как тут же прячутся под столы.

– Может быть, тебе не хватает терпения? Подожди недельку.

– Еще неделю? Нет, не пойдет.

– Отчего же?

– Ты что, не слышал? На носу день рождения Хо Ши Мина.

Гай воздел взгляд в небо:

– Ах да, как же я забыл!

– Что же мне делать теперь?

Он задумался, стоя в проходе и расчесывая небритый подбородок, и, наконец, кивнул:

– Это надо обговорить.

Она сидела в его номере на краешке кровати, немного нервничая, пока он одевался в ванной. Судя по разворошенной постели, этот человек явно спал неспокойно. Простыня была скинута с кровати, подушки вдавлены в стенку изголовья. Ее взгляд остановился на тумбочке с папками. На верхней из них было выведено: «Задание «Фрайер Так». Рассекречено».

Любопытно. Она раскрыла папку.

– Так уж в этой стране заведено, – раздавался его голос из ванной, – если тебе надо попасть из точки А в точку Б, то ты делаешь сначала два шага налево, потом два шага направо, потом разворачиваешься и идешь спиной вперед.

– И что же мне теперь делать?

– Шагай в сторону, в одну, в другую.

Он вышел из ванной, одетый и гладко выбритый. Заметив на тумбочке раскрытую папку, он без лишней суеты закрыл ее.

– Виноват, но не для посторонних глаз, – сказал он и сгреб папки в дипломат. Затем он развернулся к ней и спросил: – Ну, рассказывай, что еще у тебя на уме?

– В каком смысле?

– У меня есть ощущение, что ты что-то недоговариваешь. На дворе восемь часов утра, неужто ты в такую рань уже успела схватиться с бюрократами? Что заставило тебя изменить мнение обо мне?

– О нет, мнения я не изменила, ты как был, так и остался охотником за головами.

Это было сказано с таким отвращением, что хотелось поморщиться.

– Да, но теперь ты не против составить мне компанию, что так вдруг?

Она опустила голову, глядя на колени, затем неохотно вытащила из сумочки сложенный листок.

– Вот это я нашла сегодня утром у себя под дверью.

Он развернул листок. Размашистым почерком на нем было написано: «Смерть янки!» Один вид двух этих слов снова привел ее в ярость. Пару минут назад она показала листок мистеру Айнху, и он лишь покачал головой в знак сожаления. Но Гай как-никак американец, уж он-то должен разделить ее негодование.

Он протянул ей записку обратно:

– Ну и что?

– Ну и что? – Она вытаращила на него глаза. – Мне суют записки с пожеланием смерти, вьетнамские власти, все как один, испаряются при одном упоминании моего имени, этот Айнх чуть ли не приказывает идти с ним на осмотр лакокрасочной фабрики, а ты говоришь только «ну и что»?

Сочувственно кряхтя, он уселся рядом с ней. «Чего это он так близко подсел», – подумала она, пытаясь унять дрожь в своей ноге от соприкосновения с его. Было непросто сидеть прямо, под его весом матрас прогнулся, и ее тянуло в его сторону.

– Начнем с того, что это не обязательно воспринимать как личную угрозу. Скорее это поступок политического характера.

– Скажите пожалуйста, какая мелочь, – приторным голоском сказала она.

– А экскурсия на фабрику – это как поход к зубному: тебе не хочется, но остальные считают, что надо. Что до министерства иностранных дел, прими они тебя – все равно ничего путного от этих бюрократов не узнала бы. Кстати о бюрократах, где твоя нянька?