Мыс Раманон - Анатолий Ткаченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чья-то рука потащила за край Петькину тетрадь. Он глянул — дежурный стоял у парты с горой тетрадей, ждал, когда Петька поставит точку. Петьке хотелось перечитать сочинение, но все шумели, хлопали партами, и Стелла Ивановна уже не читала книгу, а смотрела в окно и нетерпеливо хмурилась. Вероятно, был звонок. Петька сразу забыл про все, что написал, бросил дежурному тетрадь и побежал за Василием Степиным — дать ему в коридоре одну горячую за Старика.
— Труш, — сказал Глеб Самохин от порога, ловко метнув пузатый портфель на свою койку,— ты опять сочинение писал? Смешно. Эта училка совсем не перевоспиталась. В прошлом году нас замучила сочинениями. Мне-то ерунда. Я, как Чехов, на любую тему, даже про чернилку могу. А ты «два» оторвал? Чувак. Про огород и бабку не можешь сочинить?.. Летом жил у бабушки, у бабушки огород, на огороде капуста... Сочинять надо, понимаешь? Выдумывать, как писатели. Ну, если по-нашему, — врать. Ври на «пять». Только не очень длинно — меньше ошибок. Понял?
Петька понял. За это и нравился ему Глеб. Все он запросто знает. Глебу, пожалуй, и учиться не надо.
Глеб вертелся на стуле, обкусывая зубами ногти на чернильных пальцах, косился в маленькое зеркало, которое бабка Сидорченка повесила повыше и с таким наклоном, что чудилось: вот-вот оно упадет. Глеб выпячивал грудь, пучил глаза, опустив нижнюю губу, делал пессимистическое выражение. Когда это ему надоело, сказал:
— Учащимся полагается свежий воздух. И духовная пища тоже. Согласен? Сегодня два варианта. Номер один — крутить пластинки у одной девочки. Мать с отцом в кино уйдут. Чай будет. Станцевать можно. Чудно танцует девочка. Номер два — кино «Ночи Кабирии». Заграничное. Про любовь и воров. Рассказывал тебе.
Петьке не хотелось к девочке. Он страшно стеснялся с ними. Он просто молчал и потел. До того молчал и потел, что балдой делался, злился и убегал. А если не убегал, еще хуже было: ему казалось, что он пьяный мужик, и он начинал идиотски хохотать. Лапал скатерти и занавески, говорил гадости. А на другой день противно было все это вспоминать.
Отсчитали пятьдесят копеек, пошли в кино. Хорошо идти в кино. Рядом длинный Глеб. С ним всегда можно молчать. С ним можно поругаться, если надоест молчать, купить бутылку «Сахалинского освежающего», который, говорят, страшно тонизирует, потому что на корнях реликтовой аралии настоян, разделить сто граммов конфет, съесть у бабки Сидорченки вчерашние прокисшие щи. Глеб никогда не жадничает, не просит лишнего.
У кассы Глеб поднялся на цыпочки, так, что стали видны порванные на пятках носки, изогнулся, влез головой в окно и грубовато сказал:
— Два билетика, деушка.
Наступило молчание. Петька не смотрел на афишу — пусть не думают, что это его касается: «Детям до 16 лет...» Это детям, которые с матерями живут, которых молоком утром поят, которые говорят: «Папочка, купи велосипед» А другие сами в столовую ходят, платят за квартиру бабке Сидорченке, продают корюшку...
Хлопнуло деревянное корытце в окошке, и Глеб выдернул оттуда два билета. Петька не удивился. Которые сами ловят корюшку... Потом, может, в космос полетят.
Теперь легче. Дождались, чтобы скопилась очередь, Петька стал на носки, прикрыл глаза шапкой, пошел, качаясь, подальше от контролерши, а Глеб сунул билеты. Получилось по-человечески — просто и толково. Только когда пробирались во второй ряд, чуть не попали на глаза Стелле Ивановне: она стояла в самом проходе и разговаривала с родительницей Зиночки-льдинки. Зашли с другой стороны, сели и, пока горел свет, не снимали шапок, не вертели головами. У Петьки вспотела спина, ему казалось, что вот сейчас кто-нибудь толкнет сзади, скажет: «Ну-ка, дошестнадцатилетний...»
Но погас свет, и по экрану побежала девушка с большими черными глазами, худенькая и очень нервная. Через минуту здоровенный парень толкнул ее в речку, схватил сумочку с деньгами, убежал. Девушку спасли, когда она совсем тонула... Вот она сидит на крыльце в своей Италии, обхватив руками плечи, смотрит из-подо лба черными несчастными глазами. Девушка хочет познакомиться с хорошим человеком, выйти замуж... В Италии живет Пепе, который из рассказа М. Горького, он поет песенку «Санта Лючия», ходит по берегу в широких краденых штанах, бросает в мальчишек яблоки. Теперь Пепе уже вырос, конечно, работает в Риме и, может, скоро увидит Кабирию. Познакомится с ней и женится. Он не станет сумочку отнимать... Девушка отлично танцует, ее приглашают капиталисты, но все равно ей хочется кушать и выйти замуж. Потом ее привез домой богатый киноартист, ей так было хорошо у него. Она здорово наелась... Пепе каждый день будет кормить ее досыта. Много работать и кормить. Они купят себе домик у моря, возле тех камней, по которым прыгал Пепе, и лодку купят. (Пепе будет петь песни и рыбачить, Кабирия — продавать рыбу богатым и готовить обеды. Потом Пепе сделает революцию, прогонит капиталистов в Америку, а Кабирия станет заведующей детсадом, и детишки будут петь песню про космонавта Гагарина... К девушке уже пристал другой тип, она смотрит на него черными несчастными глазами и не может угадать, что это просто тип. Такой никогда не сделает революции, такой только к девчонкам приставать умеет. Он сейчас вытворит какую-нибудь гадость. Он уже повел ее куда-то. Он ее ведет, но сейчас что-нибудь... Вот он выхватил у нее сумочку и убежал. И ничего больше. И только огромные, на весь экран, глаза Кабирии...
Загорелся свет. Петька стал искать шапку, она оказалась на полу, прижатая ногой Глеба. Долго, пожалуй, Петька искал шапку, потому что Глеб толкнул его плечом: надо выбираться, пока у зрителей глаза не привыкли к свету.
Вместе с теплым паром, пахнущим духами, мехом, резиновыми ботами, вывалились на улицу. Было лунно и бело. Иней замутил землю, крыши домов, деревья, иней был похож на пролившиеся дождем и застывшие на земле лунные лучи. Море светилось ровно, казалось занемевшим, и красные огни на столбах у рыбокомбината, падая вниз, широко расплывались, как на чистом льду.
Сначала не говорили. Не говорили и когда шли по улице. Около дома Сидорченки Глеб отошел к забору, помолчал и из темноты сказал:
— Вот гады!..
Вернулся, показал кулак:
— Попробовали б они у меня...
И еще сказал Петьке:
— Запишись в секцию бокса. Чтобы таких гадов лупить. Сколько раз встретишь, столько врежь.
Было еще не поздно, но уроки решили сделать утром: бабка уже спала, свет действовал ей на нервы. Потихоньку легли, съели прихваченный Глебом на кухне кусок пирога с рыбой, и Глеб уснул, высунув из-под одеяла ноги.
Петька не мог спать. Сев на кровати, он до хруста сжимал кулаки, бил в темноту — сшибал с ног гадов.
Петька любил географию. И Стелла Ивановна, наверное, тоже любила географию, потому что она рисовала на клочках бумаги колючие горы, пушистые деревья и черные, как змейки, речки. Петька видел ее рисунки, когда выходил к доске, а раз подобрал после урока две сопки, два дерева и кусочек ручья. Сложил вместе — получилась картинка; внизу было написано: «Весна». Еще Стелла Ивановна рисует море: проведет черту, снизу затушует все, а сверху крючков наставит — это чайки. Может, Стелле Ивановне лучше быть географичкой? Тогда бы она на доске рисовала.
За окном идет снег, белый на черную землю. Если долго смотреть, слепнут глаза. К нижним стеклам уже налипли снежинки — получились зеркала, в них можно смотреться. Когда первый снег — делать ничего не хочется; надо просто бегать по двору или сидеть и смотреть в окошко.
Стелла Ивановна говорит:
— Учение о звуках речи называется фонетикой. Слова нашей речи состоят из звуков. Например, слово «ты» состоит... — она подходит к окну, на минуту замолкает, щурится, — состоит из двух звуков: «т» и «ы», а слово «дом»... — Она выводит на доске «дом», снова подходит к окну; темное платье у неё испачкано спереди мелом, и кажется, что оно осыпано снежинками. — В образовании звуков речи, — тихо говорит Стелла Ивановна, — участвуют легкие, дыхательное горло, гортань...
Петька вздыхает с шипением, «согласным звуком», смотрит в свою тетрадь. Под сочинением красным карандашом красивыми сердитыми буквами написано:
«Что за чепуха? Чтоб этого больше не было!»
Правильно написано. Только почему двойки нет? Надо бы и двойку, еще пожирней первой. Петька не обидится. Сам виноват: начнет сочинение, а потом чепуха всякая лезет. Надо же просто: «У бабушки был огород...» Зачем эти всякие старики, хромой Иннокентьев, «Оскол», брючки у капитанской жены?.. Петьке хочется попросить Стеллу Ивановну, чтобы она никогда не заставляла его писать сочинения. Пусть ставит сразу двойку Он как-нибудь исправит на диктанте или по устному. Петька и сам не станет больше писать. Все равно у него не получится, как у Зиночки-льдинки. Ее сочинение вывесят в стенгазете. Умно у нее про родителей, все по порядку: сначала они перевыполняют план на рыбокомбинате, потом дома отец читает газету, а мать готовит ужин, потом они проверяют Зиночкины тетради, потом Зиночка помогает им мыть посуду... И никакой чепухи. Даже у Василя Степина «3» в тетради. Он на тройку сочиняет. Из него тоже может со временем выйти писатель. Он такой сонный и тихий, будто всегда про себя сочиняет.