Павел Филонов: реальность и мифы - Людмила Правоверова

Из дневника Е. А. Серебряковой. 1928 год[275]. Вчера поздно вечером пришел от имени Баскакова Лукстынь, с предложением П[авлу] Н[иколаевичу] взять на себя декорировать театр в особняке Шувалова, куда переезжает Дом печати[276]. П[авел] Николаевич] согласился. «Это дело пролетарское, Дом печати дело наше, печать, так сказать, 7 или 10 держава…» Лукстынь просил П[авла] Николаевича] поговорить с Баскаковым] по телефону, так как он с волнением ждет ответа. <…>

Вечером его сестра Д[уня] пришла и принесла ему немного денег… П[авел] Н[иколаевич] от денег отказывался, но ему объяснили, что это в долг и после он отдаст.

П[авел] Николаевич] просит меня никогда не говорить Дуне, что ему плохо. «Спросит — скажите: хорошо». До поры до времени исполняю его просьбу, но когда уже невмоготу и у меня нечего одолжить, я при случае, на ее вопрос «как живет брат?» — отвечаю: «да так, по-прежнему» или «хорошего мало». Она сейчас же чувствует, притащит каких-либо продуктов и немного денег в долг. Он ее очень любит, больше других сестер. Он считает, что ее нужно поддержать, п[отому] ч[то] она дело делает, готовится к роли певицы. Раза три-четыре уже выступала и удачно…[277]

П[авел] Н[иколаевич] не унывает, он непоколебимо верит, что что-либо и подвернется.

14 декабря (1926) 1928 года[278]. Предложение П[авел] Н[иколаевич] принял всецело, а также план театра, приготовленный Гурвичем, кое-что П[авел] Н[иколаевич] там изменил. Только 3-го дня стали там работать — готовить холсты. П[авел] Н[иколаевич] с утра уходит уже третий день. Целый день ничего не ест. Ученики в 2 смены уходят обедать. П[авел] Н[иколаевич] разводит и краски и клей. Ученики ведь еще не так опытны. Боюсь, что он там будет все время с ними проводить, а по ночам свои работы делать. Он окончательно истощится. Он предложил своих учеников (для оформления Д[ома] п[ечати] брат предложил своих учеников. — Е.Г.), а сам отказался. Когда ученики узнали, что он денег не возьмет, то они заявили, что тогда они отказываются работать. Но Павел Николаевич их убедил. Они получат по 50 рублей на человека и даровой завтрак.

За время работы коллектива по оформлению Дома печати брат постоянно находился там, руководил работами, помогал не только словом, но и делом. На многих работах можно видеть куски, сделанные его рукою. Оформляя, работая, они в то же время и учились. Но так как свою работу, которую вел дома, он не хотел оставлять, то, приходя домой поздно вечером, а то и ночью, — садился работать, отрывая для этого время, положенное для сна. Сроки были очень жесткие, размах работы большой, некоторые работы были по два и три метра! Многие ученики оставались в Доме печати ночевать.

Утомление брата было невероятно. Его поддерживало только то, что он дал нам честное слово приходить обедать, и мы старались «питать» его, пользуясь этим редким случаем. Жили мы буквально в пяти минутах ходьбы от Дома печати. Работали они там, если не ошибаюсь, около трех месяцев.

Однажды, придя, хотя это не то слово, обедать, он сел за стол и когда ел «второе», голова его упала прямо в тарелку!

До такой степени он был утомлен, обессилен!

Сидел он за столом во время еды не совсем обычно. Левой рукой, которая локтем упиралась в колено, он поддерживал голову, а правой ел, вяло, через силу, несмотря на то, что сестра и я старалась накормить повкуснее, попитательнее.

И Екат[ерина] Алекс[андровна] и мы очень боялись за него, не могли дождаться, когда же кончится это «самоистязание». Но, к нашему горю, а к радости брата и коллектива, — им продлили срок сдачи работ.

Из дневника Е. А. Серебряковой. 2 октября 1927 года. Чем все это кончится? Сегодня на Морской[279] Павел Николаевич с учениками развешивал картины[280]. На дворе холодно, вьюга, ветер, а он в тонюсеньком пальтишке до колен и в заплатанных нитяных брюках… Так вот он пришел домой холодный. Меня не было дома. Зашла к нему, а он лежит по голову укрытый. А комната у него нетопленая. И так он долго пролежал. Я к нему несколько раз забегала, предлагала зайти ко мне согреться. Говорил, что хочет сегодня посидеть у себя. Часов в одиннадцать пришел, посидел минут сорок, очень мало говорил, выпил стакан чаю, а от хлеба отказался. Между прочим сказал, когда я заметила, что вы совсем замерзли там, развешивая картины: «Мне ничего — выпил чаю, съел ситного и хорошо».

У него всего тридцать копеек. Продал свои суконные брюки, топор, пилу. Избавился от всего, что куплено не на его трудовые деньги, взятые у сестры в долг. Книги, подаренные ему Ольгой (О. К. Матюшиной. — Л.П.) или приобретенные, он все подарил сестре своей Кате. Он уверен, что когда у него не останется ни одной ниточки из старого, то все будет приобретаться на личные средства и что так или иначе, а средства эти у него появятся. Сестра Дуня в счет будущего давала ему ежемесячно по двадцать рублей, уже два месяца ему не дает, потому что ее муж без места. У меня он, кроме чая и хлеба, и то не всегда хлеб ест, ничего не хочет есть, кроме как в торжественных случаях, на именинах или при знакомстве с невестой Пети или на вечеринке по случаю женитьбы.

<…> Предложили ему читать лекции учителям рисования. 31-го был первый урок. Будут они два раза в месяц, ГУБОНО платить будет по 6 рублей в час или за урок. И когда я высказала сожаление, так как надеялась, что будет по два раза в неделю, он рассердился, что я подхожу с этой точки зрения к вопросу, и до этого как пошел, он мне сказал, что если надо, то он будет по 6 часов с ними работать, не считаясь с платой. Чем все это окончится? Зима, холодно, голодно. Что он придумает?! Можно надеяться только на чудо.

Я не могу понять. Мы с ним дружны, а помочь ему никак не могу. У сестры возьмет, а у меня не возьмет. И чем больше меня любит, тем упорнее отказывается. Раньше, бывало, иногда ел у меня. А теперь никак не могу заставить. Как только предложу — рассердится и грозит уйти и больше не приходить или же сразу убежит. Из-за еды поссорились 28 сентября, в день моего отъезда в Москву. Он ушел из дома и со мной не попрощался. Оказывается, он несколько часов бродил расстроенный по городу. Он считает провокацией с моей стороны, если я предложу ему поесть. Снова предстоят тяжелые дни. У него последние тридцать копеек. У сестры он редко бывает, а то иногда закусит.

Был здесь во время 15-й конференции Луначарский. Видел в Доме печати картины учеников Павла Николаевича. Они ему чрезвычайно понравились.

6 ноября 1927 года. Сегодня открылась на улице Герцена, 38 Юбилейная выставка изобразительного искусства. Видела ее мимоходом, т. к. торопилась убедиться: сняли портрет Ленина по приказу Эссена, писанный Лукстынем (школа Филонова) и купленный Домом печати. Дело в том, что картины учеников Филонова жюри выставки приняло заочно, зная картины по вы[став]ке Дома печати, тогда меньшинство жюри решило после постановления этого посмотреть картины, хотя они им уже знакомы. Явились в Д[ом] п[ечати] с этой целью Наумов, Рылов и Манизер или Неймарк. Картины им очень понравились, о чем они и заявили. Но в это время пришел из Пролеткульта художник Андреев, о чем-то с каждым из них пошептался, после чего они сказали, что всех вещей они пропустить не могут, и часть вещей предложили отвести и принялись писать об этом протокол. А Гурвич при других учениках П[авла] Н[иколаевича] напомнил, что незадолго они приняли все вещи годными. Они сконфузились и решили принять все вещи, что и запротоколили[281].

Позже пришел П[авел] Н[иколаевич] и встретился с Баскаковым[282] и Верхотурским[283]. В[ерхотур]ский выразил желание познакомиться с П[авлом] Н[иколаевичем], сказал, что слышал от Луначарского о работах учеников, которые Луначарский расхваливал и говорил, что эти работы, как и большевизм, пугают некоторых и что европейцы будут приезжать знакомиться с ними.

Июнь — июль 1928 (?)… Мы с П[авлом] Н[иколаевичем] с 18-го не видимся, он на меня рассердился, что хлеб лежал под зеленью, что «так можно столбняк получить». Я и не подумала об этом, правда, и овощи положила на его и мой хлеб. Он ушел, не зайдя ко мне. Куда бы мы ни уходили, мы друг к другу заходим. Вечером возвратился и тоже не зашел. И с тех пор мы не видимся. Вчера встретились в коридоре, поздоровался, я ему ответила. Должна сказать, что замечание сделал спокойно. Он очень опрятный. Сколько бы раз не вышел из своей комнаты, он, возвратясь, моет руки. Никогда не ест, не мывши рук. Недоволен, если я стакан трону и ложечку.

23 марта 37 года. Пять часов. Плохо глядит Паня, цвет землистый, ест мало. Порою мне кажется, что он отвык сразу съесть побольше. Хозяйство много берет. Каждое утро обязательно моет пол — сколько ведер воды перетащит за день. Ведь я не могу.