Русская мать - Ален Боске
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Ни за что. Вы меня обкрадываете.
- Без твоей подписи денег не получить. А если не получить - чем платить твоей хозяйке?
- А сколько твоя женушка прикарманит моих денег?
- Мне надо отвечать?
- Ишь, какой хитрый.
- Хочешь, найми адвоката.
- Только адвоката мне не хватало! Да ни за что!
- Тогда доверяй мне.
- Хочу доверяю, хочу не доверяю. Я, наверно, влетаю тебе в копеечку.
- Твой чек покрывает треть расходов на тебя.
- Ох, умирать - дорогое удовольствие. И зачем ты мне это говоришь? Я не желаю знать, что ты из-за меня разоряешься.
- Ты же говоришь, что я вор. Должен же я...
- Ничего ты не должен. Твой отец тактично промолчал бы.
- Отец никогда не просил тебя подписывать чек.
- Отец заботился обо мне.
- Сколько можно повторять одно и то же?
- Хорошо, не буду. Подписываю в последний раз. Отец не мучил меня пустяками.
- И не-пустяками тоже.
- Не смей чернить его память!
- Его память мне дорога, как и тебе!
- Ты никогда о нас не думал.
- Просто была война.
- Ты забыл нас еще до всякой войны.
- Исказить прошлое - проще простого.
- Ты приносишь мне подарки, а я только и знаю, что тебя оскорблять. Видишь, до чего я докатилась. Сердце износилось, чувства все перепутались. То такие прекрасные, нежные, то вдруг скисли. Как молоко.
- Я тоже тут виноват.
- Надоела тебе мать, скажи честно?
- Чепуха.
- Да, сыночка, все - чепуха. И что мать умирает - тоже чепуха. Обычное дело! Я же говорю, увидел бы отец - второй раз умер бы. И третий, и пятый, и десятый. Потому что ты и есть его убийца.
- Не мучай сама себя.
- Отец - святой человек.
- Святой, потому что ты скучаешь.
- А скучаю, потому что ты не смог заменить его.
- Я стараюсь.
- Стараешься обидеть! Отец был добрый.
- Ты забыла, как он злился?
- Захотела - и забыла.
- Очень удобно: хочу - помню, не хочу - не помню.
- Так с матерью не говорят.
- А с сыном так говорят?
- Твой отец - святой.
- Ну, пожалуйста, тверди на здоровье. Твори себе кумира, если тебе от этого легче.
- Боже, какой ты равнодушный!
- Просто не вижу необходимости обожествлять человека. Скажи еще, что он гениальный поэт, не хуже Расина и Гете.
- Не богохульствуй.
- Логика у тебя железная. Поздравляю.
- С тобой невозможно ни о чем говорить.
- По-твоему, говорить - это нести чушь.
- Откуда ты знаешь, может, через двести лет его будут читать, а тебя забудут.
- Забудут и меня, и его, и даже тебя.
- Хочешь сказать, что мне незачем жить?
- Прости. Забыл, что с тобой нельзя на равных.
- Ты же первый кричишь, что равенство - чушь.
- Но не с матерью же.
- Ты уверен, что мои деньги целы?
- Твои деньги в банке. Можешь проверить в любой момент.
- Я не ты, я тебя не проверяю.
- Ты же говоришь, что я вор.
- Если вор, то только с моего разрешения.
- Да не трогаю я твои гроши.
- Твой отец всю жизнь работал, чтобы оставить мне эти гроши. Если бы я понадеялась на тебя, то теперь умерла бы с голоду.
- Думаешь, это очень приятно - все, что ты говоришь?
- Говорю, как думаю.
- Машина уже ждет.
- А ты так ничего и не решил. Может, снимешь у меня со счета деньги на отдых?
- Без твоей подписи нельзя.
- Хочешь, укради немножко. Так, чтоб не очень заметно. У матери своровать не грех.
Мать простит.
- Мне не нравятся твои выражения.
- Подумаешь, умник! Начитался, а знаешь все только по верхам.
- Тебе непременно надо довести меня. И непременно за что-то простить. У тебя прекрасная роль.
- Ты меня плохо знаешь. У меня сердце огромное, как океан.
- Сам себя не похвалишь, никто не похвалит. Ну вот, подбородок дрожит. Сейчас заревешь.
Напрасно, не поможет.
- Господь да простит тебя!
- Не кривляйся. Ты же не веришь в Бога.
- И потому иногда страдаю. Вообще-то иногда я молюсь... молитва помогает.
- Как снотворное.
- Ты такой же Фома неверующий, как и твой отец.
- По крайней мере, тут мы с ним похожи.
- Не клевещи на него. Он настоящий поэт.
- Почти как настоящий.
- Во всяком случае, его я стихи понимаю.
- А мои - нет. Да ты уже двадцать лет моих книг не открываешь.
- Они, как вообще все теперь, тяжелые, непонятные и неприятные.
- Я не могу жить вне времени и пространства.
- Ты нарочно пишешь так, чтобы я не поняла.
- Конечно, нарочно.
- А у меня, к сожалению, не получается.
- Что не получается?
- Сам знаешь что.
- Не знаю.
- Умереть. Умереть - уметь надо. Вот и приходится жить, дожидаться смерти.
- Что у тебя за мысли!
- А какие у меня еще могут быть мысли! Вчера вечером выпила две лишние таблетки. Но меня просто вырвало.
- Хозяйка сказала, что это несварение.
- Это самоубийство.
- Тогда это глупость.
- Твоя мать вообще дура. Ты даже не просишь меня больше так не делать!
- Прошу.
- Так не просят. Говоришь, а сам через пять минут полетишь на всех парах и пошлешь свою бедную мать к черту.
- Я вернусь самое позднее через неделю.
- Ты всегда так говоришь. А потом никогда не приезжаешь. Для тебя эти приезды - тяжкий крест. Ты устаешь еще больше меня.
- Ты будешь хорошо себя вести, ладно?
- Хорошо себя вести и радоваться своей убогой жизни. И ждать тебя. Да, совсем забыла. Тот желтый пакетик, на камине, дай-ка его сюда. Не ты один даришь подарки. Я тоже. Это портсигар из крокодиловой кожи. Тебе на день рождения.
- Потрясающий... У меня день рождения через полгода. Зачем ты потратилась?
- Через полгода, ну и что? Через полгода меня уже не будет на свете. Вот и хочу поздравить заранее.
- Ты еще повоюешь.
- И потанцую с кавалерами! Ну, нравится хоть немножко?
- Очень нравится. Очень!
- Ладно, там твой приятель сидит в машине. Езжай. Не целуй меня, а то получится, что из корысти.
- Мама, спасибо.
- Скажи своей женушке, что она ведьма. Скажешь?
- Скажу, мама.
Брюссель, осень 1925
Ты вбежала в родительскую гостиную. На тебе было длинное коричневое платье. Полтора года назад в Болгарии ты коричневый цвет терпеть не могла. Ты немного пополнела, и это тебе очень шло. Волосы твои, прежде короткие, отросли до плеч. Секунду ты, похоже, колебалась: кого поцеловать первым? Отца, мать или сына? Раскинула руки, рванулась грудью вперед, но осталась на месте, словно остолбенела от переполнявших чувств. Тогда мать подошла к тебе, и вы с плачем обнялись. Ты снова заколебалась: отец или сын? Я отстранился - как бы скромно давая понять, что уважение к старшим превыше всего. Ты поцеловала отца горячо, но сосредоточенно-сдержанно. Никаких, следовательно, сомнений: мать для тебя превыше всего, и пусть все это видят. Я отступил на шаг: счастлив, что ты рядом, но не верю, что и правда рядом, потому что за время долгой разлуки совсем отвык от тебя. Я растерялся и молчал. Ты подошла ко мне не сразу. Осмотрела меня, разразилась восклицаниями с рыданиями вперемежку, восхитилась моим ростом и видом: вырос на целую голову и щечки - кровь с молоком. Я хотел подбежать прижаться к тебе, но ты отвернулась, подошла к матери, и снова поцелуи. "Спасибо, спасибо, спасибо", - твердишь ты шепотом, быстро, прерывисто. Затем к отцу - распрямилась, крепко жмешь ему руку: первым делом благодарность. Прошло уже минуты три. Наконец ты расслабилась, мелким шажком подошла ко мне, опустилась на колени, чтобы головой к голове. Молчишь и медленно-медленно гладишь мне волосы, лоб, нос, плечи. Дед с бабкой засуетились у стола с огромным заварочным чайником и пучками цветочков, маков и васильков, у каждой тарелки. Отец, стоявший молча, роняет дежурные любезности.
Мы с тобой - островок посреди них. Они - странно мутнеют, расплываются, они отдаляются, отдаляются. И мы их не слышим уже и не видим. Ты продолжила осмотр. Молча и жадно вглядывалась в каждую черточку моего лица. Наконец поднялась, взяла меня за руку, огляделась, подвела к балкону, открыла балконную дверь. Перед нами три густых дерева. С ними да еще с небом ты поделилась нашей встречей. Сказала мне - вдохни глубже, и мы вдохнули пространство. Ты не хотела делиться радостью с ними, с теми, кто далеко-далеко в двух шагах занимались чаем, тортом, цветочками. Ты говорила коротко и сама понимала, что слова - не то. Я был доволен. Интересно, думал, что теперь, с твоим приездом, изменится? Бабушка вышла к нам на балкон - по морщинке у тебя на лбу я понял, что некстати. Третий оказался тут лишним. Нас позвали к столу. Обняла одной рукой меня, другой - мать. Глаза умоляют: дай еще минутку побыть с ним вдвоем. Но нет, никаких минуток, не положено.
Ваши разговоры я понимал только наполовину. Отец, показалось мне, стал чопорней, чем в прошлом году. И я тотчас возненавидел его трость с набалдашником. Дед с бабкой говорили с ним церемонно и вежливо, он так же вежливо отвечал им. Мне казалось все это фальшью. Было неприятно, вдобавок затошнило от торта с кремом. Те, кто любили меня, образовали невыносимо тягостную массу. Сидеть было неудобно, ноги затекли, я ерзал и дергался. Вы любезничали друг с дружкой, один немногословно-скованно, другой громогласно-страстно. Я гадал, кто из вас больше радуется семейному сбору. Долго смотрю на бабку: вся она - одна сплошная улыбка. Бабушка рада, но с чувствами вполне справляется, от радости с ума не сходит, говорит совершенно спокойно. Дед доволен, но, судя по бородке, приподнятой к люстре, скорее - самодоволен; царь и бог по старшинству вправе задавать вопросы и не торопиться отвечать на любезности; он полон сознания выполненного долга: ему поручили чадо, и с поручением он справился, сделав из чада воспитанного мальчика по всем правилам обывательского хорошего тона, когда всего в меру - знаний, хороших манер, здорового тела и здорового духа. А отцу явно не по себе; он, выходит дело, неудачник: бежал из России, искал счастья в Болгарии, не нашел, вернулся в Бельгию отыграться; за столом все, кроме меня, - его судьи, они тактичны и участливы, они дают ему время встать на ноги, они говорят ободряюще, но, когда умолкают, молчанием спокойно и неизменно высказывают осуждение.