Южное направление - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщину увели, народ кроме Татьяны разошелся. Александр Петрович перед тем как закрыть за собою дверь, «одарил» меня таким взглядом, что я испугался — не застрелился бы бывший штабс-капитан.
Таня, забравшись на жесткое сиденье с ногами, задумчиво изрекла:
— Я иногда думаю — что мне на том свете будет? За ту сыворотку правды, да за допрос сегодняшний? Вот ты, Владимир Иванович, не боишься, что тебя наказание ждет?
— За что? — поинтересовался я. — За то, что людей через колено ломаю или за то, что свое дело делаю?
Говорить о высоком не хотелось. И впрямь — какие высокие материи, если спать хочется? Я подошел к Тане и, приобняв девушку за плечи, сказал:
— Тань, ты не заморачивайся пока. Попадем на тот свет, там и посмотрим. Если заслужили, наказание примем достойно. Будем с тобой в одном котле с кипящей смолой сидеть, анекдоты друг другу рассказывать. Так что, запоминай анекдоты, чтобы лет на тридцать хватило.
— Почему на тридцать? — вскинула Танька голову. — Маловато будет.
— Так это тебе, — пояснил я, позевывая. — Мне-то подольше сидеть, лет сто, а может и тысячу. — Не выдержав, снова зевнул. — И вообще, Татьяна Михайловна, устал, спать хочу. Два раза за день убить пытались, а теперь еще и ты мозги пудришь.
Татьяна, тоже клевавшая носом, встрепенулась:
— Когда это успели?
— А, — устало отмахнулся я. — Когда обратно из расположения шестой дивизии возвращались, какие-то придурки напали, еле отбились. Только не спрашивай, потом расскажу.
Спал долго, едва ли не до полудня. Понятное дело, завтрак проспал — верно, Танька облизывается, схомячив две порции. Зато, когда я проснулся, меня уже ждала кружка с кофе.
— Божественно! — приподняв глаза к небу, произнес я. — Еще бы кусочек сахара, было бы совсем здорово.
— Я тебе говорила, что первый раз вижу человека, который пьет черный кофе и просит сахар? — хмыкнула Татьяна.
— Уже раз пятый или шестой, — кивнул я, делая второй глоток. Мне о том же самом и жена говорила, и дочка, приучавшие меня пить молотый кофе вместо растворимого, а я люблю сладкий. Чай без сахара пить привык, и уже начало нравится, а вот кофе непременно с сахаром.
Нет, кофе и без сахара хорош. Сделав еще глоток, спросил:
— Что-нибудь есть интересное?
— Товарищ начальник, за время вашей спячки происшествий не случилось, — хихикнула Татьяна, а потом посерьезнела. — Ануфриев приходил, сказал, что львовская нищенка в дверь стучалась, к начальнику хочет.
«Львовская нищенка» — неплохо звучит. Если буду проводить какую-нибудь операцию во Львове, так и назову. Я предполагал, что женщина сломается, но не думал, что это произойдет так быстро. Видимо, купе продуваемое насквозь из дыры в углу, рассчитанной для определенных нужд, женщины переносят труднее, нежели мужчины. А «нищенка», скорее всего, дамочка образованная, вспомнила гимназический курс географии, представила карту, Белое море и Архангельск и осознала, что там еще холоднее.
— Еще Александр Петрович с вами хотел поговорить, добавила Таня. — Наедине.
— Лады, — кивнул я. Прикинув порядок действий, сказал. — Зови Исакова, а коли он наедине хочет, то сама пока Потылицына развлекай. Ты, вроде бы, говорила, что он к тебе неравнодушен?
— А, это в прошлом, — отмахнулась Татьяна. — Кажется, поручик в Минске себе зазнобу нашел, теперь страдает.
— Страдает, это хорошо, — философски изрек я. — Любовь, даже безответная, еще никому не вредила.
— Владимир Иванович, не был бы ты моим начальником, так бы взяла, да и дала тебе в ухо.
— Тань, как хорошо, что твой папа — капитан второго ранга, — хмыкнул я, на всякий случай посматривая на руки девушки
— Это вы к чему? — с подозрением посмотрела на меня Татьяна, переходя на вы.
— Да так, мысли вслух. Лучше сходи, пригласи Александра Петровича. И скажи Кузьменко — пусть нищенку допросит. Я потом гляну, если что не так, допрошу повторно.
Дочь кавторанга повела плечами и дисциплинированно вышла из вагона. А я-то имел в виду, что в их доме имеется понятие субординации, потому что другая девушка не посмотрела бы, что я начальник, а дала в ухо. Нет, получать в ухо от Тани не хочу, чревато.
Явился Александр Петрович. Кажется, он собирался доложиться по всей форме, но я просто кивнул на рундук.
— Садитесь, товарищ Исаков. Как я понимаю, хотите подавать рапорт на увольнение из чека?
— А как вы догадались? — сверкнул стеклышками очков Петрович.
— Глянул на вас вчера и осознал — либо застрелится Александр Петрович, либо попросится на свободу. Дескать, мне противно заниматься такой работой. Верно?
— Верно, Владимир Иванович, — не стал кривить душой бывший штабс-капитан. — Врать не стану, собирался стреляться, но передумал. Решил, зачем вам напрасные хлопоты?
— Это вы правильно, — не кривя душой, сказал я. — Вам-то что, застрелились, а нам каково? Объяснительную придется писать, потом с трупом неизвестно что делать — здесь закапывать или в Архангельск отправлять? Если в Архангельск, какой гроб нужен? Если в деревянный положить, так вонять будет, надо металлический искать, лучше цинковый, или свинцовый, но где взять-то?
— Не шутите так, Владимир Иванович, — насупился Петрович. Потом добавил: — Самоубийц-то и в прежние времена на кладбищах не хоронили, а уж теперь… Кто бы меня в Архангельск повез, кому это надо? Прикопали бы где-нибудь, да и все.
— Я и не шучу, — пожал я плечами. — Есть у меня свой пунктик. Если есть возможность, похоронить своего человека достойно. Понятное дело, что, если отступаем, там не до кладбищ и не до почетного караула. Впрочем… — прервал я свой собственный монолог. — Пишите рапорт. Только убедительная просьба — не пишите, что вы не согласны с методами работы своего начальника, что вам претит заниматься контрразведкой, что вам жаль загубленные судьбы наших подследственных, что нужно воевать честно, с открытым забралом.
