Южное направление - Евгений Васильевич Шалашов

— Я прямо сейчас поезд остановлю, и вас высажу. Вдвоем. Глядишь, не так скучно будет. Песни станете петь, чтобы на жизнь заработать, корочки сухие просить. Авось, к Рождеству до Москвы дойдете, а там до Архангельска рукой подать. Пойдете с Петровичем, как Ломоносов, только в обратную сторону, — хмыкнул я, а потом махнул рукой. — Скажи лучше — где ты ее устроила? Не боишься, что мужики начнут приставать?

— Так в вагоне, где остальные едут, одно купе пустое, я ее туда и пристроила, — затараторила Татьяна, обрадовавшись, что прямо сейчас ее из поезда не высадят. — А что до приставаний, сам знаешь, Тимофей Петрович не позволит. А если что — там и Исаков рядом, и остальные.

Хм. А ведь я проходил по вагону, посторонних не заметил. Или не обратил внимание? Ну, спит кто-то и пусть спит. Да, а Тимофей Петрович, это у нас кто? А, так это ж комвзвода. Я-то привык-товарищ Ануфриев, да товарищ Ануфриев, а имени и отчества командира взвода до сих пор не узнал.

— Ладно, иди спать, — сказал я девушке.

— Ага, — кивнула девушка, встала и чмокнула меня прямо в губы. Может, решила нарушить собственную установку — мой «испытательный срок»? Я бы не возражал… Но нет. Похоже, отправится спать к себе. И уже почти отправилась, но с полдороги спросила:

— Володя, а что такое телевизор? Ну, который ты из Петровича собрался сделать?

— Телевизор? — растерялся я, но постарался объяснить подоступнее. — Телевизор — это такой квакающий ящик с картинками. Картинки меняются, получается что-то вроде рассказа. Я в госпитале видел такой.

— А, раёк, только название странное, — с пониманием кивнула Татьяна. — Видела как-то.

Танька ушла, а я не стал тратить лишнее время на раздумья. И что теперь? Что сделано, то сделано. Можно, разумеется, остановить бронепоезд, выкинуть нищенку и продолжать путь. С нищенкой разберусь завтра — никуда не денется, а если шпионка, то даже интересно: кто такая и с какой целью подослана?

На сон грядущий пошел в одно известное место, куда не только ответственные работники ВЧК своими ногами ходят, но и люди повыше. Умывшись и уже предвкушая сон, закрыл за собой одну дверь, взялся за ручку другой…

И тут мое горло сдавило. Я даже не сразу сообразил — что же это такое, а в глазах уже стало темнеть. Инстинктивно попытался просунуть ладони под удавку, но та продолжала сжиматься. Едва ли не из последних сил сумел развернуться и, подкинув ноги, оттолкнулся ими от стенки вагона, припечатывая душителя к противоположной стене.

— Пся крев, — простонал душегуб женским голосом, удавка ослабла, а я, развивая успех, еще разок приложил незадачливого убийцу к стенке.

Мне несказанно повезло. Будь на ее месте мужчина — сильнее меня или даже равным по силе, он не стал бы меня душить, а просто сломал шею. Еще повезло, что в тамбуре мало места, иначе убийца могла бы упереться коленкой в спину.

Кажется, от грохота должен проснуться весь бронепоезд, но из-за лязга и стука колес по рельсам никто ничего не услышал и не пришел на помощь. Нет, вру, кое-кто пришел.

— Володя, что у тебя стряслось? — выскочила в тамбур Татьяна. — Ты что, в гальюне застрял?

Хотя я и был занят — крутил руки несостоявшейся убийце, но про гальюн услышал. Дочь кавторанга, етишкина жизнь. Гальюн, надо же.

— Тащи наручники, — приказал я девушке. — Они в купе, в моем вещевом мешке.

Пока Татьяна искала наручники, террористка зачем-то попыталась потрепыхаться, и пришлось прижать ее лицом к металлическому полу, чтобы прочувствовала — каково это быть задушенным.

— Это и есть твоя нищенка? — поинтересовался я, защелкнув на запястьях женщины наручники. Подняв ее, кивнул Тане: — Посмотри, чем она меня задушить пыталась.

В свете тусклой лампочки темнел длинный матерчатый предмет похожий на жгут. Подняв его с пола, Таня покрутила находку в руках и растерянно сказала:

— Платок.

— Ладно, пойдем.

Войдя в штабное купе, первым делом усадил незадачливую убийцу, потом посмотрел на Татьяну.

— Тань, так это и есть твоя нищенка? — повторил я вопрос, а дождавшись кивка, сказал: — Ты теперь поняла, что инструкции не дураки пишут? И поняла, что могло бы случиться?

— Поняла, — с убитым видом сказала Татьяна. Потом совсем неожиданно девушка зарыдала.

Я плохо переношу женские слезы. Пришлось вставать, подойти к девушке и начать ее успокаивать.

— Ну-ну, все нормально. И за себя с Петровичем не беспокойся — никаких репрессий не будет.

— Дурак ты, Владимир Иванович, — всхлипнула Таня.

— Не дурак, а товарищ начальник, — строго сказал я. — За языком следи, особенно при посторонних.

Татьяна выскочила из моих объятий и убежала в свое купе. Надо полагать — выплакаться.

Мы остались один на один с «нищенкой». Свет в моем салоне тусклый, но можно рассмотреть, что передо мной сидит молодая и довольно красивая женщина обряженная в живописные лохмотья. Разве что обувь ее выдает. Кстати, очень распространенная ошибка у людей, пытающихся выдать себя за нищих. Не может быть у нищенки таких хороших сапожек. Разумеется, они не новые, разношенные — очень правильные сапоги, но видно, что дорогие и крепкие.

— Голубушка, а почему удавка? — поинтересовался я, прощупывая платок. Ишь, а внутрь еще и монетки вложены. Профи. — Почему не взяла пистолет, нож? Так же надежнее.

Потом до меня дошло. «Нищенка» не стала брать оружие, потому как опасалась, что ее обыщут. Если бы я был на месте и, если бы согласился подвезти несчастную, то приказал бы Татьяне проверить женщину на предмет огнестрела, а также режуще-колющего оружия. И как бы террористка объяснила, что тащит с собой револьвер или нож? А платок — всегда под рукой. И чуть ведь не задушила. Нет, надо Петровичу с Танькой завтра шею намылить. Хм… Намылить. Мне эту «нищенку» придется сдавать Артузову, писать, как она в бронепоезде оказалась. Ага, «оказалась». Раздолбаи добренькие. И как мне теперь этих мягкотелых идиотов отмазывать? Танька-то ладно, как-нибудь, а Исаков? Он же бывший белогвардейский офицер. М-да. Так и Танька — дочь офицера. Моим коллегам дай волю, раскрутят. Надо что-то придумать. Впрочем, а что тут