Орланда - Жаклин Арпман

— Все так серьезно?

— Вовсе нет! Пожалуй, я сделал это нарочно. Мне заказали статью о певице… Насколько она нелепа, вы поймете, как только я назову вам ее пот de guerre: Амурадора.

Поль Рено тихонько рассмеялся.

— И вот, чтобы утешиться после столь невыносимого задания, я решил написать хорошую статью, а поскольку навык отсутствовал, взял «Утраченные иллюзии» Бальзака — чтобы переписать творение Люсьена де Рюбампре. И знаете, что самое смешное? Никто не узнал классический текст, но даже плохой плагиат Бальзака оказался слишком хорош.

— И что же вы теперь будете делать?

— Мечтать. Тратить время. Развлекаться. Проматывать сбережения, скопленные ценой невероятных лишений.

— Как Попрыгунья-Стрекоза? А если придется потом «поплясать»?

Орланда оценил лафонтеновскую аллюзию.

«Так мог бы пошутить Морис Алькер», — сказал он себе и решил, в свою очередь, «прощупать» спутника. Поль Рено сообщил, что руководит деловой конторой. Орланда понятия не имел, что бы это могло значить, но вопросы задавать поостерегся — чтобы не выслушивать скучных ответов! К тому же им наконец подали еду, а Орланда был чертовски голоден (сегодня он ел всего два раза!).

И все-таки: «А что, если я ошибаюсь? — спрашивал он себя, поедая утку по-пекински. — Если этот человек действительно похож на Мориса Алькера, мальчики его не интересуют. Что ж, я пообедал в приятной компании и рано отправлюсь спать!» Да, но взгляд, задержавшийся на лишнее мгновение (было это? не было?), но внимание, такое пристальное, но почти неразличимые непосвященному знаки, но сомнение (которое уже само по себе удовольствие!), так приятно дополняющее великолепную еду!..

Когда подали счет, Орланда вытащил бумажник. Поль Рено мягко рассмеялся.

— Сохраните то, что вы отложили, еще на некоторое время.

Он взял руку Орланды, мягко отвел ладонь, направляя ее к карману потертой замшевой куртки, — этот жест точно был лаской!

Они вышли, сели в машину и уехали — вместе, как будто это само собой разумелось.

Орланда удивился, войдя следом за Полем Рено в его квартиру: много тяжелой резной мебели из дуба, кожаные кресла по моде довоенных лет, атласные абажуры с оборками, на столе — огромная, вязаная крючком кружевная скатерть. «Да здесь лет пятьдесят ничего не меняли!» — подумал он.

— Что вам налить?

— Воды. Много холодной воды, за обедом я выпил вина больше, чем следовало.

— Минутку, сейчас принесу, — сказал Поль, выходя из комнаты.

Молодой человек заметил застекленный книжный шкаф, полный книг в одинаковых переплетах, рефлексы Алины взыграли, и он подошел: Бромфилд, Перл Бак, «Люди доброй воли» — полный комплект, «Семья Паскье», братья Гонкуры и Жак Шардон.

— Бабушкина библиотека! — воскликнул он.

— Абсолютно точно, — подхватил Поль Рено, вернувшийся в комнату с графином воды со льдом. — Я ничего не тронул после смерти моих родителей — а они хранили книги бабушек и дедушек… Мои — в другой комнате.

Он поставил поднос на стол и положил на плечо Орланде сильную и нежную руку. Молодой человек обернулся и немедленно был заключен в объятия, которые…

Ну вот! Я же обещала, что не буду за ним подсматривать! Повествование расставило мне ловушку. В неосуществленной любви есть что-то завораживающее, и Алинин Морис Алькер поверг меня в мечтательное состояние. Думаю, он напоминает мне о той или этой непережитой любви — я их пропустила, потому что была слишком молода или слишком глупа и мне не хватило духу «вселиться» в какого-нибудь парня, чтобы осмелеть. Итак, удалимся! Ночь, с чередой запретных наслаждений, длится, город медленно затихает и засыпает: можно, пожалуй, сочинить красивое стихотворение о том, как истаивают желания и успокаиваются души, как тень заползает в каждый закуток, наполняясь тишиной, бродит кошка, под закрытыми веками спящих мечты и кошмары сменяют друг друга, наводя ужас и чаруя, за черной пеленой сна делаются ужасные признания, но их тут же забывают ради простейших желаний, кто-то умиротворенно поедает не слишком ему полезные вишни, другая вздыхает в объятиях любовника, покой закрытых на ключ комнат отрицает саму мысль о любой опасности, наступает момент, когда утихомириваются последний лунатик и последний вор, кот, поймавший-таки мышь, прыгает на карниз окна и влезает в комнату, где спят те, кого он выбрал, поднимающийся туман соткан из сотен тысяч мирных сопений и прерывистых дыханий, ребенок вскакивает в кроватке, напуганный запретной мыслью, обернувшейся чудищем, и — о, вечно возрождающееся чудо! — его страх призывает к нему мать. Между днем, который закончился, и тем, что скоро начнется, существует миг абсолютного зависания, я просыпаюсь и, возможно, не знаю, ни кто я такая, ни кто тот человек, что спит рядом со мной, и тогда я быстро придумываю имя, историю, куда можно будет пристроить мою тревогу, выстраиваю идентичность, не зная, совпадает ли она со вчерашней, существует ли мир или Бог заснул и не подозревает, что ему снится сон, а каждый из нас без устали творит этот самый мир, но ночь снова завладевает мною, я говорю себе, что брежу, но, может, это не так и мимолетное затмение — суть миг просветления, страх питает иллюзию, и кошка, которая мурлычет у моей щеки, успокаивает, утешает, вселяет уверенность. Вот запела первая утренняя пташка — она-то ни в чем не сомневается, потому что знает, кто она, и, должно быть, знает, кто я.

Эй! Это что, тот самый стишок, который я поклялась не сочинять?

День четвертый: понедельник

Орланда проснулся в десять часов. Обрывки снов еще плавали в его мозгу, и некоторое время он блаженно улыбался, хотя лично я уверена, что шокированные ангелы на небе целомудренно зажмурились. Они-то бесполы — в отличие от Орланды, а его «шалун», который так активно способствовал самоидентификации хозяина, опять развеселился, и Орланда поспешил его подбодрить, снова задремал, а потом вдруг разом проснулся, широко распахнув глаза на комнату, в которой находился: зеркальные шкафы красного дерева, комод, на мраморной столешнице фарфоровая пара — тазик для умывания и кувшин… наши бабушки бессмертны! Он встал и увидел на зеркале записку: на кухне он найдет все, чтобы позавтракать. Чашка прижимала к столу несколько банкнот и еще одну записку: Большое спасибо. Орланда пересчитал и рассмеялся: ровно половина еженедельной зарплаты честного работяги — за добросовестность ведь всегда так мало платят! Он с аппетитом съел круассаны, поскольку его душа вовсе не была почтенной и презрение Поля Рено его не задело.

У отца Алины была великолепная библиотека, и он прививал дочери вкус только к хорошей литературе; в шесть часов, когда Поль Рено вернулся домой, он едва не подпрыгнул от удивления при виде молодого человека: погруженный в чтение, тот не сразу заметил его присутствие.

— Что случилось? Я мало вам заплатил?

Орланда с трудом оторвался от бурных страстей, описанных Луи Бромфилдом в «Муссоне».

— Мне не нужны деньги — я ведь говорил вам, у меня есть сбережения. Хотя с вашей стороны это было очень мило. Эта библиотека просто невероятна — думаю, я впервые вижу такое количество плохой литературы.

Владелец библиотеки нахмурился.

— Я не ожидал найти вас здесь. Должен предупредить, что совершенно не склонен к длительным связям.

— Это мило! Любовная жизнь, должно быть, дорого вам обходится! — прокомментировал Орланда, имея в виду банкноты, найденные при пробуждении. — Вы одолжите мне Бромфилда? Я не переживу, если не дочитаю это до конца, а в магазине книги может уже не быть.

Поль Рено взглянул на книгу, которую Орланда держал в руках: даже в кожаном переплете «Муссон» стоил намного меньше той суммы, в которую он оценил «услуги» молодого человека.

— Я придерживался обычного тарифа, — объяснил он.

— Честно говоря, вы ошиблись, но, кстати, если я не найду работу, использую подсказанное вами спасительное решение. Сейчас я уйду, и единственное, чего хочу, — закончить чтение этой умопомрачительно ужасной истории, которая меня заворожила. Я верну.

Парень не взял деньги, неужели книга — предлог, чтобы вернуться? Но зачем возвращаться, если деньги для него — не проблема? Поль Рено внимательно посмотрел на смеющегося Орланду и впервые спросил себя, кто же этот молодой человек в действительности.

А я спрашиваю себя, кто такой Поль Рено! Этот персонаж выпрыгнул на меня совершенно неожиданно. Я следила за излишествами Орланды по более чем сомнительным причинам, и уж никак не ожидала застукать его перед чужим книжным шкафом, читающим Бромфилда — Бромфилда! — пусть все ангелы Рая отвернутся от меня, как они отвернулись от Орланды, если я лгу: я понятия не имею, что за сюжет в «Муссоне», — и совершенно не представляю себе, кем был тот мгновенно забытый человек из поезда, но вот Поль изучающе смотрит на Орланду, и он потрясен его искренностью. Конечно, Рено не может знать, что имеет дело с душой двенадцатилетнего мальчика, живущей в теле двадцатилетнего мужчины и обладающей знаниями взрослой женщины, преподающей литературу, — но он сбит с толку. Что это за человек, который позволяет увлечь себя незнакомцу, как это случилось накануне, и живет среди доставшейся в наследство от родителей дубовой резной мебели, храня собрания сочинений Перл Бак и Андре Шамсона? Он оставил Орланду одного в квартире, что на редкость неосторожно в конце века, когда в Палате депутатов никто больше не печется о морали. Если он начнет поступать так слишком часто, кто-нибудь сопрет у него зеркальные шкафы! Неужели лицо нашего героя показалось ему настолько честным, что он счел возможным довериться ему, или буря застигла его врасплох? Он объявляет себя противником длительных связей: может, пол партнера ему не важен и он хочет оставаться свободным, чтобы наслаждаться музыкой на концертах? Он точно знает: когда живешь вдвоем, обязательно наступает вечер, когда твой партнер вдруг чувствует себя усталым или начинает хандрить, и тогда воспитанность или — что лучше — привязанность требует проявить внимание. Дело в том, что воспитание он получил строгое, хоть и чуточку старомодное: его родители не выкинули мебель, купленную перед войной, но члены семьи по-настоящему любили друг друга — иначе Поль не позволил бы венгерскому дубу и гнутым ножкам загромождать его квартиру. Его отец был всегда предельно внимателен к желаниям жены. Она приохотилась к «Людям доброй воли» — муж начал дарить ей по тому в неделю: двадцать семь томов, двадцать семь недель, шесть с половиной месяцев подряд, а когда Рено-старшему потребовалось уехать по делам, он поручил доставку книг хозяину магазина. На шестнадцатом этапе произошел сбой: господин Рено дважды купил один и тот же том, но госпожа Рено, не желая огорчать мужа, прочла книгу второй раз, от корки до корки. Каждая прочитанная книга серии отправлялась к переплетчику и возвращалась в наряде из белой кожи: господин Рено узнал о своей оплошности в тот момент, когда ставил «второй» шестнадцатый том на полку рядом с «первым».