Секира и меч - Сергей Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бросай секиру, Глеб! — последний раз просил Фома.
Но брат уже не удостоил его ответа.
И тогда Фома сделал знак, и кольцо стало сужаться. Аскольдовы дети поигрывали дубьем, кто-то готовил веревки, а кто-то и замахнулся уже.
Глеб и Волк, готовые к бою, стояли неподвижно; они зорко следили за каждым движением нападающих. Меч и секира грозно поблескивали в солнечных лучах.
И когда уже с обеих сторон готовы были посыпаться удары, Фома воскликнул:
— Смотрите, братья! Кто это?..
Аскольдовы дети обернулись в ту сторону, куда показывал Фома. Глеб здесь подумал, что вот настал удобный миг прорваться — пока внимание братьев отвлечено. И едва уже не бросился вперед, но в голову ему вовремя пришла мысль, что негоже Воину бегать от пахарей. И тогда он тоже проследил взгляд Фомы и увидел того старца — в белых одеяниях. Прежде Глеб видел его только ночью и не мог как следует рассмотреть. Впрочем не мог он рассмотреть его и сейчас, ибо старец стоял в отдалении. Но то, что явился им сейчас сам Аскольд, только очень-очень постаревший, у Глеба не было никаких сомнений.
И кто-то из братьев испуганно сказал:
— Это же отец!..
Памфил выдохнул:
— Он смотрит на нас. Он что-то хочет сказать.
— Ясно, что! — бросил дубину Кирилл. — Он не хочет допустить драки.
— Он молчит.
— Все и без слов понятно…
Так переговаривались братья, а старец все смотрел на них и не уходил. Ветерок шевелил его седые волосы; слегка колыхались полы рубахи.
— Не страшно ли вам? — покосился на братьев Памфил.
Фома сказал:
— Не ошиблись ли мы, что погребли родителей по христианскому обряду? Отец наш Аскольд никогда не был ревнивым почитателем Христа. Аскольд, я знаю, поклонялся и жертвовал Волоту… Быть может, следовало предать их тела огню — по обычаю языческому?
— Какой-то он старый, — заметил кто-то.
— Отец прошел через смерть, — напомнил Глеб.
Братья — смущенные, притихшие — побросали дубье. Им показалось, что старец удовлетворенно кивнул. Он так и не сказал ни слова. Тихо повернулся и пошел прочь. Он был невесом и светел. Старец шел, а под ногами его не шуршали травы; он отошел уже далеко, а все было как бы видать сквозь молодую листву размытое белое пятно.
— Никогда я прежде не видал воскресших, — пробубнил Волк. — И кабы был крещеным, сейчас бы перекрестился!..
После этих слов он вернул Глебу меч.
А Фома сказал, осторожно взяв Глеба за плечо:
— Уходи, брат, из этих мест! И не убивай больше никого. Секирой, убийством не восстановишь справедливость. Только нам повредишь…
— Быть может, так оно и есть, — ответил Глеб. — Но и смирением овечьим не заставишь убийц устыдиться. Это вам скажет любой волк.
Здесь они и расстались. Братья, поглядывая исподлобья, направились к Сельцу. А Глеб и Волк быстро скрылись в лесу.
Глава 9
Волк все не мог успокоиться:
— Этот старец даже не оставил следов. Мы там проходили, и я посмотрел.
— Он дух, призрак, — объяснил Глеб. — Его нельзя потрогать. Поэтому он не оставляет следов.
Но Волк ответил с сомнением:
— Трогал же его ветер! Все видели, как колыхались его седины…
Этого Глеб не мог объяснить, он только предположил:
— Быть может, это нездешний, неземной ветер. А может, это ветер, который дул когда-то. Мы же только сейчас видим действие его.
Волк хмыкнул:
— Все это чересчур мудрено для моей простой волчьей головы. Но думается мне, что видели мы живого, только очень хитрого старца.
Глеб посмотрел на Волка с удивлением:
— Не хочешь ли ты сказать, что отец мой Аскольд жив?
Волк кивнул:
— Если этот старец — Аскольд, то он, конечно, жив. От духа не будет пахнуть дымом жертвенных костров. А от этого старца пахло дымом. Меня никогда не подводил мой волчий нос.
Глеб пожал плечами и промолчал. Он не поверил Волку.
Узенькой, протоптанной зверьем тропинкой они шли через густой лес. Глеб — впереди, Волк — за ним. Поступи Волка не было слышно. И шел он с оглядкой, и время от времени втягивал носом воздух. Глеб замечал, что у этого человека не только имя, но и все повадки волчьи. Глеб даже подумал, что судьба свела его с оборотнем. Но это Глеба не пугало. Глеб уже верил в то, что дух отца покровительствует ему. И коли Аскольду было угодно, чтоб Глеб встретился с оборотнем и ходил с ним одной тропинкой, значит — так тому и быть.
Глеб уже уверился: самый страшный оборотень, — хоть в облике волка, хоть в облике человека, — не страшнее десятника Корнила Рваной Щеки.
Между тем Волк говорил:
— Жаль, что твои братья только пахари. Какая сильная была бы стая! Можно было бы из лесу править городами…
Глеб с любопытством оглянулся на Волка:
— Скажи, а у тебя есть братья?
— Из-под каждого куста выглядывает мой брат, — не замедлил тот с ответом.
— Нет, не волки. Я имею в виду людей.
Тот оскалился:
— Все люди — волки. Разве не так?
Глеб кивнул:
— Видать, брат, у тебя тоже печальная судьба.
Волк молчал некоторое время. Глеб даже подумал, что тот не расслышал его слов. Они шли легко: поднимались на холмы, спускались в долины, осматривали следы на тропах.
Но вот Волк опять заговорил:
— Судьба моя несчастливая. Тебе могу сказать, хотя знаю тебя — всего ничего… Наш боярин был падок до сладких блюд. В моем доме он устроил пиршество. Выпил кубок вина и увидел, что слаще моей Елены нет блюда. Меня бросили в погреб, деток — в прорубь. А Елену, сладкое кушанье, боярин к себе увез. Позабавился, потом и ее сунул под лед…
Глеб сказал:
— Пожалуй, твоя беда потяжелее будет. Хотя никому не приходило в голову взвешивать смерть.
Волк кивнул, продолжил:
— Как я выбрался из погреба, как веревки с себя скинул, не могу сказать. Но над прорубью я уже выл по-волчьи. Это так!.. Мне не хотелось больше жить. И я лег в снег и просил у богов смерти. Боги прислали ко мне стаю волков… Я приготовился уж, что меня растерзают: самому большому, матерому волку я подставлял горло. Но тот вильнул хвостом и отошел. Стая легла рядом со мной в снег. Они как будто приняли меня в стаю и оплакивали вместе со мной мое горе… О, волки хорошо чуют людское горе! Ты не поверишь, лучше человека волки могут сострадать!.. Вот тогда я впервые назвался Волком. Я поднялся из снега и пошел к боярину. Я уже знал, как поступить с ним. Серые братья меня научили, — тут Волк засмеялся, а Глеб заметил, что он смахнул с ресницы слезу. — Я загрыз боярина в его постели на глазах у его жены. И ушел гулять по свету. И всем теперь доволен…
Сказав это, Волк скрипнул зубами.
Глеб молчал, он знал: сейчас не время ему говорить.
А Волк спросил:
— У тебя есть нора?
— У меня есть нора. И даже не одна, — Глеб остановился. — Сам знаешь, когда на тебя устраивают охоты, под одним кустом не отсидишься.
— У тебя, быть может, есть и волчица?
Глеб сейчас вспомнил про Анну, именно про нее, хотя у него было в деревнях много других женщин.
Он так ответил Волку:
— Тому, кто гоним, нельзя к чему-то привязываться — будь то дом, или друг, или ребенок. Так же и с женщиной: или не иметь ни одной, или иметь многих.
— Золотые слова! — ухмыльнулся Волк. — Слова мужчины и воина. Но это не слова волка. Волк имеет только одну волчицу…
Так, разговаривая, они подошли к стене совершенно непроходимого дремучего леса.
— А куда мы идем? — полюбопытствовал Волк.
Разглядывая темный лес и густой подлесок, Глеб ответил:
— Ты слышал уже, есть люди, с которыми я должен поквитаться. Только об этом я и думаю… А тут недалеко живет человек, который многое знает. Я хочу спросить его…
Волк с сомнением оглядел лес:
— Никогда бы не подумал, что в этих дебрях живет кто-то.
Тут Глеб отыскал приметную березку, увидел зарубку на ней. Он сделал три шага вправо и раздвинул ветви можжевелового куста. За кустом оказался узкий лаз, прорубленный в чаще. Скользнув в полумрак леса, Глеб поманил за собой Волка.
Скоро они очутились на поляне, посреди которой была вырыта землянка.
Глеб еще издали крикнул:
— Эй, Щелкун!..
Волк озирался с восхищением:
— Это же надо устроить такое логовище!
— Щелкун!.. — все звал Глеб и уже спускался по ступенькам в землянку.
Но голос отозвался откуда-то сзади:
— Я здесь!
Глеб обернулся, поискал глазами:
— Где ты, Щелкун? Перестань играть…
— А кто с тобой? — теперь голос раздался совсем с другой стороны.
— Это Волк. Он — друг.
Тогда едва у них не из-под ног, спугнув бабочек, из высокой травы поднялся человек. И заулыбался. Волосы у него были цвета соломы и стояли нечесаные торчком. А глаза у него были голубые-голубые, как лесное озеро поутру. А одежда на нем была сплетена из трав и листьев. Наверное, поэтому человек сей легко мог спрятаться всюду: и в пшеничном поле, и в зарослях камыша на озере, и в лесной чаще, и даже вот в траве…