Тайна в его глазах - Эдуардо Сачери

Он зашел в дом и посмотрел на часы. Было уже поздно, чтобы идти на переговорный пункт. Пойдет позвонить завтра с утра. С кухни доносился шум от кастрюль. Его жена готовила ужин. По пути в спальню он снял рубашку, аккуратно повесил ее на спинку стула. Опять вышел из дома и сел в галерее. Там было свежее.

14

С Баесом я встретился дней через десять после того вечера с фотографиями. Зашел увидеться с ним в Отдел Убийств, предварительно договорившись по телефону. Он открыл дверь кабинета, пригласил войти, предложил кофе и отправил за ним секретаря. Как обычно, когда я решал поговорить с ним, то испытывал уважение и несколько неловкое восхищенное.

Это крупный, похожий на шкаф, человек, суровый, даже жестокий. Он был старше меня… на сколько? Лет на пятнадцать — двадцать. Сложно сказать точно, потому что он носил огромные усы, которые и из подростка сделали бы старика. Что вызывало мое восхищение, так это, видимо, его совершенно простая и прямая манера прибегать к своему авторитету. Я много раз видел его за работой среди остальных полицейских, и всякий раз он отдавал приказания со спокойствием понтифика. Я, имея уже несколько лет опыта первого офицера Следственного Суда, чувствовал, что никогда в жизни не смогу добиться того, чтобы отдавать приказы с полным миром в душе. Я одинаково боялся того, что люди могут обидеться из-за моих приказов, и того, что не подчинятся мне, или того, что будут говорить обо мне за моей спиной, — все это вызывало во мне тревогу. Баеса, совершенно точно, не волновали подобные измышления.

Однако сегодня я чувствовал перед человеком, которым восхищался, небольшое преимущество. Я прискакал верхом на своей эйфории, я провел расследование и сделал выводы. То, что начиналось как невинное разглядывание фотографий покойной, переросло в версию, единственную, на которую приходилось рассчитывать.

В то время я не был способен управлять своей жизнью, сдерживая чувства. Я считал себя или же простым чернорабочим, похожем в своем кабинете на овощ на грядке, так как возможности у меня были заурядны, а стремления ограниченны, или же непонятым гением в скучающей армии работников, подчиненных ненормальному для их природы духу. В основном я проводил свое время в первом из этих состояний. Иногда перебирался во второе, от которого рано или поздно отказывался, когда очередное жестокое разочарование вырывало меня из этого оазиса. Я этого не замечал, но оставалось двадцать минут до того, как все мои чувства в очередной раз будут порваны в клочья.

Начал я с рассказа об этом эпизоде с фотографиями. Сначала я их описал. Только потом показал. Мне очень понравилось внимание, с которым он меня выслушивал. Спрашивал о деталях, и в большинстве случаев я мог удовлетворить его любопытство. Баес всегда очень уважал то, как я работал в области права. Я никогда не стеснялся в наших беседах показать лагуны в своих знаниях по данным предметам (еще одна причина, чтобы восхищаться им, для меня, человека, который переживал свое собственное невежество как позор). Но в этом случае я отправился на приключения в его владения, и считал, что все делаю правильно. Когда я закончил с демонстрацией фотографий, я рассказал ему об инструкциях, которые дал вдовцу: Моралес должен был написать своему тестю, с просьбой выяснить настоящее местонахождение Исидоро Гомеса. И чтобы его не подвели нервы или не охватило глупое желание личной мести, он должен был ограничиться только выяснением этой информации и передать ее Моралесу, и в итоге мы получили выдающиеся результаты. Такие выдающиеся, продолжал я рассказывать Баесу, что я дал указания Моралесу запросить у отца его жены вторую порцию информации, на сей раз от других соседей и возможных общих знакомых. Для этого мы отталкивались от того уже знаменитого летнего пикника с одной из фотографий. Когда у меня в руках оказалась эта новая порция сведений, которые подтверждали возрастающее отчуждение Гомеса, его, по всей видимости, внезапное решение уехать в Буэнос-Айрес, его приезд в столицу за несколько недель до того, как было совершено убийство, Баес оборвал меня вопросом:

— Сколько времени прошло с визита тестя к матери подозреваемого?

Я слегка удивился и начал подсчеты. Он что, не хотел выслушать те доводы, которые я вот-вот собирался выложить ему? Не хотел знать, что пара знакомых из того же района подтвердили, что этот парень вот уже несколько лет был тайно влюблен в жертву?

— Дней десять-одиннадцать от силы.

Баес посмотрел на старый черный телефон, который стоял у него на столе. Ничего не говоря, поднял трубку и набрал номер из трех цифр.

— Срочно зайдите ко мне. Да. Только вы. Спасибо, — сказал он тихо тому, кто поднял трубку на другом конце провода.

Когда он повесил трубку, я почувствовал, что распадаюсь на части. Он быстрыми движениями выудил из ящиков письменного стола наполовину использованный блок листов и начал записывать быстро и небрежно. Он походил на врача с серьезным лицом, который выписывал мне черт знает какое лекарство. Если бы я не был так напряжен, то вся эта сцена показалась бы мне несколько забавной. До того как он закончил, раздались два стука в дверь, и в кабинет зашел младший офицер, который поздоровался с нами и встал как вкопанный напротив стола Баеса. Баес тут же отбросил ручку, вырвал лист бумаги и протянул его полицейскому:

— Ну-ка, Легизамон. Попробуйте найти этого типа. Здесь я записал все сведения, которые могут оказаться полезными. Если вдруг его найдете, осторожно. Он может быть опасен. Задержите его и привезите сюда ко мне, а потом мы тут с доктором разберемся с ним.

Меня не удивило обращение «доктор», мне даже не пришло в голову поправить его. Среди полицейских принята эта несколько старомодная манера называть докторами всех служащих Суда, только если никто на это не обижался. И правильно делают. Не существует другой, столь чувствительной к званиям секты, как юристы. Что меня действительно встряхнуло, так это фраза, которой Баес закончил свои приказания:

— И поторопитесь. Я подозреваю, что если это тот, кого мы ищем, то он уже испарился.

15

Фраза Баеса превратила меня в соляной столп. С чего это вдруг такие мрачные прогнозы? Я постарался с самым спокойным видом дождаться, когда уйдет полицейский, и потом спросил, почти вопя:

— Как это «уже испарился»? Почему? — Его фаталистичность настолько застала меня врасплох, что я сумел только ухватиться за его последние слова, вернув их ему в качестве вопроса, хотя у меня даже и близко не получилось выразить то возмущение, которое распирало меня. От мечты предстать перед Баесом зоркой ищейкой не осталось и следа.

Он, видимо потому, что все же меня уважал, постарался проявить терпение.

— Смотрите, Чапарро… — Он сделал паузу, закурил, отодвинул чашку в сторону, словно его слова могли натолкнуться на нее, как на препятствие. — Если это тот тип, которого мы ищем (и судя по тому, что вы мне рассказали, это он и есть), будет совсем не легко поймать его, даже и не думайте. Он может быть какой угодно сукин сын, но совсем не тот, который делает что-то сгоряча, без башки. Осторожно, есть и такие, кто так и делает. Есть придурки, которых ловишь, потому что они успевают натворить столько глупостей, что им остается только повесить себе на грудь плакат: «Это сделал я, сажайте меня». Но этот парень…

Полицейский замолчал на минуту, словно еще раз представил себе интеллектуальные возможности подозреваемого и в конце концов нашел их достойными уважения. Он выдохнул сигаретный дым через нос. Этот черный табак жутко вонял. Мне защипало ноздри, однако обостренная гордость запретила мне чихнуть и проморгаться, как бы мне ни хотелось это сделать.

— Девка, в которую он до бесконечности влюблен, уезжает в Буэнос-Айрес. Он не думает ехать за ней. Слабо. Или не слабо, но нужно время, чтобы оторваться от дома. — Баес сооружал свою гипотезу, пока говорил со мной. По мере продвижения некоторые моменты он оставлял без внимания, тогда как на других останавливался, чтобы дополнить их конкретными причинами и следствиями. — Кроме того, он, может, уже поговорил с ней еще там, в Тукумане. А она — ничего. Ему от этого, наверно, стало ужасно стыдно, желал, чтобы земля его поглотила. Предполагаю, что поэтому и остался, и ее не остановил, нечем было, и за ней не поехал. Зачем ему теперь было пробовать?

Баес взвесил собственные аргументы. Наконец снова продолжил:

— Да. Точно, он вызвал ее на разговор и отскочил от нее как резиновый мячик. Поэтому он сдался, залег на дно. Но вдруг узнал, что она выходит замуж. Он к этому не готов, но и ответить ему опять нечем. Что для него значит ответить? Как это сделать? Он ждет. Но напрасно. Забыть ее не получается. Наоборот. Накапливается злоба, накапливается гнев. Начинает чувствовать себя обманутым. Как это «его Лилиана» собирается замуж за столичного, с которым только что познакомилась? А как же он? Он что, нарисованный, ничего не значит? Проводит дни, раздумывая об этом, как вы мне об этом и рассказали. Или как его мать рассказала тому типу, которого вы к ней послали. Целый день валяется в кровати и пялится в потолок. И в конце концов принимает решение. В конце концов или начинает с этого? Проходят месяцы в раздумьях о том, разделаться с ней или нет, или же он с самого начала решает убить ее, но медлит, собирается с силами, чтобы довести дело до конца? Я без понятия, и не знаю, пойму ли. Но дело в том, что когда он для себя все решает, то садится в «Северную звезду» по направлению к Буэнос-Айресу.