Бандит - Юлия Латынина

Наконец Рыжий кончил гукать и только сучил ногами. Валера осторожно ослабил полотенце, убедился, что Рыжий не совсем мертв, и потащил его в гостиную. Там он сунул Рыжего в кресло, нашарил в шкафу несколько свежих рубашек и, разодрав их на части, аккуратно привязал бандита к креслу.

Валерий огляделся. Однокомнатная квартира Рыжего выглядела не особенно шикарно: новый, но дешевый ковер во весь пол, старый сервант, за пыльными стеклами которого виднелось несколько рюмок с отбитыми ножками, японский телевизор с видеомагнитофоном, электрогитара, да не очень уместное бюро начала века с пузатыми бронзовыми ножками и прихотливыми замками. В углу стояла бескрайняя, как приволжская степь, кровать-сексодром, и рядом с ней — несколько ящиков с импортными наклейками — то ли Рыжий увел где-то гуманитарную помощь, то ли поимел с какого-то предпринимателя налог натурой. На кровать был брошен открытый пустой «дипломат», а на столике перед телевизором, рядом с пустой чайной чашкой, стояла бутылка коньяку и банка малинового варенья.

Валерий подошел к бюро и стал вытаскивать ящички один за другим.

Рыжий был не очень опасливым человеком: в бюро лежали несколько конвертов с «зелеными», а в соседнем ящике валялся разряженный «ТТ».

Валерий бросил деньги в «дипломат», а «ТТ» засунул к себе в карман. Туда же, в «дипломат», отправились две записные книжки Рыжего, извлеченные из ящика стола и из заднего кармана брошенных на ковер брюк, а толстую связку ключей Валерий забрал себе.

После этого Валерий приступил к тщательному досмотру комнаты.

То, что он искал, оказалось запрятанным в пол под самым порогом комнаты, прикрытым ковром. Вынув паркетину, Валерий увидел небольшой, ясно заграничного происхождения ящичек с протянутым к нему толстым проводом.

Маленький ключ с малопонятной надписью «Abbie», лежавший в одном из ящиков бюро, открыл мини-сейф без труда. Валерий вытащил оттуда толстую пачку баксов и два паспорта: советский и дипломатический заграничный. Оба паспорта были на имя Аркадия Адамовича Середничего. Фотографии в обоих паспортах изображали Рыжего. Валерий подумал, что и «капуста», и обе ксивы припасены на случай внезапного бегства. Можно было ставить десять против одного, что Шерхан об этом резервном фонде оповещен не был.

Кроме того, в тайнике лежал оранжевый заграничный конверт с пупырчатой подкладкой, доверху набитый бумагами. Бумаги были в основном подлинники или ксероксы контрактов.

Это немного удивило Валерия: по правде говоря, он ожидал найти в тайнике травку или колеса, какой-нибудь заграничный наркотик в крайнем случае, но не бумажки, которые секретарши подшивают в дело.

На одном из контрактов красовались подпись «V. Mikhajski» и квадратная заводская печать. «Эге-ге, — пронеслось в голове у Валерия, — уж не тот ли это Михайский, которым он стращал Сашку?» Контракт был на английском, а с английским языком Валерий был на «вы». А может, и не на английском. Может, на немецком.

Сзади послышался слабый стон. Валерий обернулся. Очнувшийся Рыжий сидел в кресле и лупал глазами. Взгляд его остановился сначала на Валерии, а потом — на разорванной рубашке, стягивавшей бандиту руки.

— Сволочь, — сказал обиженно Рыжий, — ты за что рубашку порвал?

Валерий, улыбаясь, направился к нему.

— Я тебе не только рубашку, я еще кое-что порву, — сказал он. — За тачку.

— Какую тачку?

— Не валяй больного! Тебе Шерхан сказал, чтобы не лез ко мне? Сказал? А ты что сделал? Да я тебя сейчас придушу, а Шерхан пальцем не шевельнет, понял?

— Слушай, Нестеренко, — изумился Рыжий, — не трогал я твоей тачки, землю жрать буду, не трогал!

— Будешь, — пообещал Валерий. И достал толстую связку ключей: — Этот откуда?

— Ты слышишь, идиот! Не трогал я твоей тачки!

Кулак Валерия с выступившим на сантиметр острием ключа въехал Рыжему под ребра, словно там находилась какая-то замочная скважина, которую надлежало отпереть. Бандит заорал было, но другая рука Валерия заткнула ему пасть, и Рыжий сделал безуспешную попытку ухватиться за эту руку зубами.

Валерий разжал кулак и показал ключ: — Еще раз не по делу вякнешь, эта штука будет торчать из кулака на всю длину, понял?

Рыжий с ужасом смотрел на рваную дырку чуть пониже груди. Из дырки уже начинала сочиться кровь.

— От чего ключ?

— От «Вольво», 18-37.

— Тот, что под окнами?

— Да.

— Так. Этот — от зажигания. Этот — квартира. Этот откуда?

— От мамкиной квартиры, — сказал Рыжий, — мамка в однокомнатной живет, в Измайлове, почту разносит. Что, к ней тоже полезешь?

— Адрес?

— Не тронь мать, понял?

— Если почту разносит, не трону. Адрес?

— Девятая Парковая, семнадцать — сто девяносто три.

— Это?

— Дача. Семьдесят третий километр по Ярославскому, деревня Пригорки, улица Ленина, пятнадцать. Да не дача это — развалюха, родительская.

— Этот ключ?

— Гараж, третий переулок направо, второй бокс.

— Что у тебя за дела с Михайским?

— Это мои дела, а не твои.

Одна рука Валерия зажала Рыжему рот, а другая вцепилась, как клешами, в мужское достоинство бандита, жалобным червячком выглядывавшее из-под разорванной рубашки.

— А-а… — застонал Рыжий, когда Валерий разжал руки.

— Еще раз спрашиваю, что это за контракт с подписью Михайского?

— Контракт на извлечение редкоземельных металлов, — сказал Рыжий, — из отработанного оборудования.

— Чьего?

— Американского.

— А что же они, на Западе, разве не лучше нас это делают?

— Оно радиоактивное.

— Па-анятно! Значит, Михайский импортирует поманеньку всякий розничный чернобыль и всю эту гадость в Москве же и перерабатывает.

— Не перерабатывает. Просто хоронит.

— Е-мое! Ничего не понимаю!

— Контракт реэкспортный. Михайский должен извлечь редкоземельные металлы из оборудования и реэкспортировать их в Америку. На самом деле бочки радиоактивные, из них никто ничто не извлечет, и их просто хоронят, по всем правилам. А под это дело идет экспорт наших металлов.

— Понятно. А ты тут при чем?

— Это я посадил Михайского на этот контракт.

— Круто. И много у тебя таких контрактов?

— Отпусти меня, — сказал Рыжий, — слышишь? Я твоей тачки не бил. Тебя Шерхан на меня натравил, ясно?

— С Шерханом я разберусь, — пообещал Валерий, — ты мне расскажи про другие бумажки. Чего это они, кстати, у тебя лежат, или Шерхан о них не знает?

— Ты без меня с Шерханом не разберешься!

— Я жду. Про другие контракты. А то я тебе уши подровняю.

Рыжий побледнел страшно. Видимо, всякое упоминание об ушах задевало бандита до глубины души. Потом он перевел дыхание, моргнул несколько раз и натянуто улыбнулся: — Слушай, мужик, а ты мне нравишься.

— Ого! Так тебе, когда бьют, нравится? Я тебе ша еще больше понравлюсь, — осклабился Валерий.

— Сядь и не чирикай, — вдруг сказал Рыжий, — и подумай чуток не одними кулаками.

Предложение это было произнесено до того бесстрастным тоном, что Валерий молча и гибко, как молодой кот, сел на корточки напротив своего пленника.

— Ты можешь разгромить эту квартиру, — продолжал Рыжий, — можешь убить меня, можешь упрятать все эти баксы в чемодан и уехать на «Вольво». Но ты не проедешь с этими баксами и двух километров.

Тебя завалят. Нафаршируют маслинами, как гуся черносливом. Завалят боевики Шерхана. Не так ли?

— Нет.

— Почему же?

— А ты мне скажешь, где сейчас Шерхан, и я завалю его раньше, чем он меня.

Рыжий даже закашлялся от смеха.

— Это было бы неплохо, детка, но я не знаю, где Шерхан. Он тебе не дошкольник, чтобы отчитываться перед подчиненными о своем местопребывании… Тем более если плодотворное сотрудничество с этим подчиненным подходит к концу…

— Это я заметил, — усмехнулся Валерий.

— Заметил… А ты не подумал, что если Шерхан мной недоволен, так мне не стоит бить твою тачку? У меня что, голова на плечах или кувшин с квасом, чтобы из-за тебя ссориться с Шерханом? А? Или я на отмороженного похож?

Валерий облизал губы. На отмороженного Рыжий действительно не был похож. Такие все взвешивают, как в аптеке. — Вот и получается, — сказал Рыжий, — что разбил твою тачку не я, а Шерхан.

— Ему-то зачем?

— А затем, чтобы ты меня завалил. Надоел я Шерхану. Больно умный. А умным должен быть один Шерхан. А ведь я ему плохого не делал. Завод завел, Шерхан говорит: «Отдай завод», я и отдал, словно лох какой. Поноску за ним таскаю. Штаны ему лижу. Не буду лизать — завалит за бунт на корабле. А лижу — так он всех пальчиком подманивает, — мол, глядите, якая сука этот Рыжий, я его попрошу, так он мне зад свой подставит! Рыжий швец, Рыжий жнец, Рыжий на дуде игрец. Рыжий деньги выколачивает, планы составляет, учет ведет, и за это Рыжего допускают поцеловать барскую ножку. А как я наклонюсь ее поцеловать — так он мне этой ножкой в рожу. Свой авторитет так поднимает. Самому деньги сделать у него ума нет, а авторитет поднимать надо… И вот я сижу порой и думаю: это что же получается? Чем же я от тебя или Шакурова отличаюсь? Тем, что Шакуров Шерхану будет тридцать процентов платить, а я — девяносто? Тем, что Шакуров заплатил тридцать процентов, и — гуляй, Вася, а я заплатил девяносто, и — пожалуйте к барской ножке? И вот что интересно, думаю я, чем это кончится? Чем больше я денег буду приносить Шерхану, тем больше у меня будет веса. А больше у меня веса, тем я опаснее. Тем больше надо мной смеяться надо. Тем скорее меня надо пристрелить. А меньше буду приносить, — так тут же пристрелят, мол, — вышел у Рыжего ум, а храбрости никогда не было. Что ж — один попугай сдох, другого купим. Вот и получается, что в какую сторону мне ни рыть, рою я себе могилу. Так?