Тень деревьев - Жак Безье

Франсис Жамм

(1868–1938)

ИЗ КНИГИ «ОТ УТРЕННЕГО БЛАГОВЕСТА ДО ВЕЧЕРНИ»

ПОЛЕЗНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

В марте (знак Овна) начинают сеятьКаротель, капусту и пахучий клевер.Боронить кончают и в садах навозомУдобряют землю, подстригают лозы.Для животных зимний корм окончен, в селахМатери прилежно лижут пухлых телок.День на час и пятьдесят минут длиннее,И, когда по вечерам едва темнеет,Козьи пастухи, отставши на опушке,Надувая щеки, что-то трубят в дудки,И овчарка, стадо коз оберегая,Машет поднятым хвостом и громко лает.

В марте вербное выходит воскресенье.В детстве мне давали в этот день печенье.Я к вечерне шел послушный, молчаливый…Перед службой мать мне говорила:«У меня на родине цветут оливы…Под оливами Христос тогда молился…И за Ним пришла толпа. В ИерусалимеЛюди, плача, повторяли Божье имя,И Его осленок семенил ногамиПо дороге, густо устланной ветвями.Злые нищие кричали от восторга,Потому что веровали в Бога,Женщины дурные делались другими,Оттого лишь, что Он ехал перед ними…И Его за солнце люди принимали…Он умерших воскрешал… Его распяли…»Тихо плачу я, сжимая зубы,Вспоминая о вечерней службе,Как держал кадильницу я в сельском храмеВ крестном ходе меж хоругвями, крестами,И как тихо слушал я кюре седого,Говорившего нам о страстях Христовых.

Будет хорошо тебе с подругой в марте,На лугу, где вы найдете темные фиалки,Вы в тени увидите барвинок, раньшеЦвет его любил Руссо, и одуванчик…Курослепы, лютики, густые кашки,Золотые или белые ромашки.Анемон, жонкильи, снежные нарциссыВас заставят думать о швейцарских высях!Плющ, полезный для страдавших астмой…

Если у подруги тонкие колени,Для твоей любви прекрасен свет весенний.Плечи нежные покажутся светлее,С головы до ног ее простое телоБудет как ручей, разлитый в бедрах, белый.

От любви уставши, можно на охотеНесколько бекасов подстрелить в болоте.Друг, от городской работы утомленный,Я зову тебя в приют мой скромный.Мы не будем спорить об искусстве, жизни,Но, взглянув в окно на черный сад, на горы,И на стадо коз, идущих мимо,Ты прочтешь хорошие стихи, в которыхМне расскажешь о своей любимой.

«Он мирно на куске своей земли живет…»

Он мирно на куске своей земли живет,Стрижет кусты и собирает мед.И в винограднике имеет уголок,Чтобы из бочек пробовать бродящий сок.А заяц ест его салат, забравшись в сад,Где в дождь отяжелевшие кусты стоят.Крестьянин с гербовым листом идет к нему,Чтоб разузнать, как деньги получить ему.Ружье он чистит и с служанкой спит.Так жизнь его проходит, он доволен, сыт,Когда-то право он учил… С эпохи тойПортрет остался, напомаженный, худой,В дни романической дуэли из-за дамС газетою в руке он прямо смотрит там.Как старики его страдали, наконецОдно письмо от женщины нашел отец.Однажды вечером вернулся он домойС большой копной волос, усталый и худой.Поплакав, он похоронил отца и мать,Которых трогательно любит вспоминать.Он одинок и, как болтают все,Оставит дом свой Дюмерассам иль Кассе;Так проживает он один вблизи дубов,Проводит в кухне ряд осенних вечеров,Где спит собака у его горячих ног,А мухи пачкают беленый потолок.А иногда, проснувшись утром, снова онПред свыкшейся, служанкой пробует тромбон.Так день за днем, к чему не зная, он живет,Однажды родился он, однажды и умрет.

«Кто-то тащит на убой телят…»

Кто-то тащит на убой телят,И они на улице мычат.

Пробуют, веревку теребя,На стене лизать струю дождя.

Боже праведный, скажи сейчас,Что прощенье будет и для нас,

Что когда-нибудь у райских вратМы не станем убивать телят,

А напротив, изменившись там,Мы цветы привесим к их рогам.

Боже, сделай, чтоб они, дрожа,Меньше б чуяли удар ножа.

«Есть здесь старинный дом…»

Есть здесь старинный дом, пустой и мрачный,Как это сердце пасмурными днями,В нем маки под дождем, клонясь и плача,Двор мокрый осыпают лепестками.Когда-то были отперты ворота,Камин топился, заливая светомЭкран зеленый, на котором кто-тоИзобразить хотел «Зиму и Лето».Докладывали о приезде Парсивалей,Приехавших из города с поклоном,Вдруг становилось шумно в тихой зале,И взрослые встречались церемонно.А в это время маленькие детиИграли в прятки или в зале длиннойРазглядывали старые портретыИ ракушки смешные на камине.А старики вздыхали над портретом,Какого-то из внуков вспоминая,Что умер он в коллеже ранним летом:«Как форма шла ему», — и мать роднаяРассказывала, как он был привязанК родителям, боясь им сделать больно,И бедного ребенка вспомнив сразу,Она в платочек плакала невольно.Теперь и мать забыта, пусто, мрачно,Как в этом сердце пасмурными днями,Как за воротами, где маки, плача,Двор мокрый осыпают лепестками.

«Вот кто славным трудится трудом!..»

Вот кто славным трудится трудом!Тот, кто наливает молоко в кувшин,Тот, кто стережет коров среди долин,Тот, кто жнет усатый и прямой овес,Тот, кто рубит тонкий ствол берез,Тот, кто чинит старый, порванный башмакПред семьей счастливой и паршивым псом,Мирно задремавшим пред огнем,Тот, кто ткет, чей ночью низкий стукРаздается, точно крик сверчка вокруг,Тот, кто выжимает виноградный сок,Тот, кто сеет в огороде лук, чеснок,Тот, кто собирает яйца кур…

«Это было вечером, оттенок гор…»

Это было вечером, оттенок горБыл как сделанный монахами ликер.И я чувствовал, душа моя идетК воздуху прозрачному, к снегам высот,К быстрым козам, к горцам, к мирным пастухам,К грязным овцам, к лающим на стадо псам,К звуку буксового крепкого рожка,Что вырезывала грубая рука,К сиплым колокольчикам бродячих стад,К домику священника, к толпе ребят,Что за рекрутами следуют хвостом,К водам, к белой рыбке с красным плавником,К храму сельскому с фонтаном перед ним,Где я был ребенком грустным и простым…

«В экипаже ехал я в деревню эту…»

Артуру Жассерио

В экипаже ехал я в деревню эту,Услыхав, что в ней когда-то жили предки.Над полями, где мы тихо проезжали,Грустно голуби тяжелые летали.Старая, давно уставшая кобылаПыльный экипаж едва-едва тащила,И я думал о наивных предках,Из деревни выезжавших редко,В воскресенье в накрахмаленных рубашкахШедших в церковь бедную меж пашней.Ехал я, чтоб поглядеть на их могилы,Скрытые, наверное, густой крапивой.Я приехал, снял с моих колен собаку,Не хотевшую с коляской расставаться.Башня старая стояла, как когда-то,На часах я увидал двенадцать.Я расспрашивал, но люди, отвечая,Удивлялись: «Это имя… мы не знаем…От одной старушки вы б узнать сумели,Но старуха умерла на той неделе».Я отправился к нотариусу, которыйВместо прадеда имел в селе контору,Пробовал расспрашивать кюре седого,Тоже не сумевшего сказать ни слова.На меня глядели домики, в которыхНе живет никто, и ветхие заборы,Двери с пылью старой, навсегда нависшей,Точно двери тихих склепов на кладбищах.Я прошел задумавшись, не замечаяНовых флагов на торжественной мэрии,Разных глупостей и новостей в селеньи,Надписи «республика» и объявлений.Наконец я подошел к большим воротам;В доме за обвитой розами решеткой,Жило старое и доброе семейство.Старый господин и дама вышли вместе;Очень милая и сгорбленная дамаМне ответила: «Ах, вы один из Жаммов,Да, они когда-то жили в этом месте,Сын нотариуса уехал в путешествие,Мы разрушенным и сгнившим дом купили,Старый дом, в котором ваши предки жили», —И, доставши ржавый ключ из кухни,Повели они меня к большой и прочнойЗаржавелой двери с ржавым молоточком;Окна грустные навек закрыты былиСмертью, временем и многолетней пылью.Я пошел по лестницам червивым, сгнившимВ комнаты забытые, где жили мыши,С штукатуркой обветшалой и с сырыми,Низкими перегородками меж ними.Двери в старых комнатах носили траур,Почерневшие, как будто от пожара.Мне показывали комнаты, в которыхЖили умершие, «здесь была контора».

Я, простившись с милою семьею,Сел в коляску, посеревшую от зноя,Чтоб успеть добраться в городок далекий.И мы ехали на солнечном припеке.Лошадь бедная печально побежала,И собака маленькая задремала,Грустно голуби тяжелые леталиНад полями, где мы тихо проезжали.

«Собака в снег пугается идти, и ей…»