Агентство «БМВ» - Александр Кашин

Долбодуб, — нежно обозвал подчиненного Александр Николаевич. — Ведь взял же Касым у кого-то эти полтора-два миллиона — и, между прочим, половину с собой все-таки увез. — Черкасов со значением посмотрел на своего приятеля. — Помнишь второй чемоданчик? А мы с тобой уже выяснили, что деньги эти у местных казахов он занять не мог. И ни у кого другого тоже. Значит, — Черкасов осторожно стряхнул пепел со своей сигары в литую серебряную пепельницу, — у него появился новый источник, откуда он черпает средства. — А нам о нем ничего неизвестно.

И этот загадочный источник, — во-первых, готов так вот запросто рискнуть двумя с половиной миллионами, делая ставку на Касыма, а во-вторых — что самое примечательное, — эти два с половиной миллиона имеет. Причем, заметьте, в наличности, так сказать, чистоганом, — промолвил Мамонов, развивая мысль шефа.

Одно только плохо, — добавил он, — вряд ли Мансур, в чьи показания вы, Александр Николаевич, верите, как в святое пророчество, знает контакты Касыма. Он — охранник, не более того. А если даже и знает — будет молчать как рыба. Пока что — несмотря на все усилия Гвоздя — он сообщил нам только свое имя — а мало ли в Казахстане Мансуров?

Не скажи: кто чирикнул «а», тот обязательно прочирикает и «б», — Черкасов, уже набивший морду Мамонову, теперь поостыл и подобрел. Он видел, что Мамонов думает чуть ли не в унисон с ним, отставая, правда, на полшага — как то и положено подчиненному, — и это, признаться, доставляло ему удовольствие.

Видишь ли, котище, — продолжал он, — положим, наш Мансур и в самом деле не имеет представления о контактах Касыма — но глаза-то у него есть? Причем весьма зоркие. — Александр Николаевич налил себе бокал белого вина и выпил, промокнув салфеткой полные чувственные губы. Марьяша, стоявшая за его спиной, мгновенно наполнила бокал шефа снова.

Ты думаешь, отчего я разделся? Хочу предаться утехам вот с ней вот? — Шеф ткнул толстым пальцем в сторону массажистки. — Да ни черта подобного. Просто сидеть нам предстоит долго, а жар из парилки — хочешь не хочешь — сюда доносится. Гвоздь-то работает на совесть! А наш кабинет и парилка — как ни крути — сообщаются. Это же не подводная лодка с переборками, верно?

Так вы все-таки надеетесь что-то от него узнать? — Мамонов выпучил глаза на шефа. — Даже то, чего он не знает? Но это же невозможно!

Человек, котяра, знает значительно больше того, в чем отдает себе отчет, — хладнокровно заверил шеф Мамонова. — Можно, конечно, вколоть «чурке» кое-какие психотропные препараты — для оживления памяти, но я думаю, что они не понадобятся. И потом — кто сказал тебе, что я собираюсь пытать этого Мансура всю ночь? По твоим же, кстати, рассказам — он отличный боец. Попарится еще часа два-три, а потом я предложу ему жить в Москве, трахать Марьяшу или Любашу — кто ему больше понравится — и работать на меня — разумеется, за большие бабки.

Шеф, Мансур начал давать показания, — произнёс Гвоздь, входя в кабинет и вытирая руки тем, что поначалу показалось Мамонову красной тряпкой, а потом оказалось носовым платком, напитанным кровью. — Уже дал словесный портрет контакта, правда, плохонький — не хватает у чурки русских слов и память на лица у него, судя по всему, неважнецкая.

Гвоздь служил в прошлом у десантников в группе захвата, а потому изъяснялся языком, отчасти напоминавшим речь плохого военного юриста.

Очень интересно, — оживился Черкасов, жестом предлагая Гвоздю сесть на деревянную лавку и оттянуться после ударной работы коньяком. Бутылка испанского коньяка стояла на столе, но до сих пор к ней никто так и не притронулся. — А имен он пока не называл? Или кличек? Хоть что-нибудь, к чему можно было бы прилепиться?

Гвоздь, обтерев окровавленным платком руки и сполоснув их в чашке со слабым раствором ароматического спирта, где Марьяша прежде споласкивала бокалы перед тем, как выставить их на стол, налил себе полный фужер «Фунтадора» — грамм эдак двести пятьдесят — и вытянул его единым духом, словно путник, у которого пересохло в горле после недельного странствия по пустыне.

Упоминал, шеф, как же, — осклабившись, доложил он, вынимая без спросу из лежавшего на столе портсигара Мамонова «гавану» и раскуривая ее. — Того, кто встретился с ними в кафе-баре «ВВС» в посёлке Первомайский — на полпути от Шереметьево к Москве. Касым называл его Цитрус. Мансур сказал, — тут Гвоздь снова скривил рот в ухмылке, намекая, каких усилий ему стоило разговорить Мансура, — что этот Цитрус — брюнет лет двадцати восьми — тридцати, высокий, ходит в кожаной куртке «пилот» и носит берет с кожей — прямо как у меня, только чёрный, как у морпехов. — Гвоздь с удовольствием дотронулся до своего небесного цвета десантного головного убора, походившего на блин.

Это всё? — осведомился Черкасов, устремляя на Гвоздя пронизывающий взгляд, который, впрочем, не произвел на десантника особого впечатления. Судя по всему, такие понятия, как сила взгляда, были Гвоздю незнакомы, а потому и не оказывали на сознание никакого влияния.

Пока всё, — ответил тот, снова наливая себе «Фунтадора», который он пил как воду, без всякого видимого ущерба для своего душевного равновесия. — Но ничего. Дам ему немного передохнуть, чтобы не умер, и снова начну поддавать жарку.

Не надо ничего больше поддавать, Гвоздь, — скомандовал Черкасов, поднимаясь из-за стола. — Азиат заговорил — и это главное. Теперь его уже не остановишь. Он нам все выболтает, все — даже то, о чем сам не знает…

* * *

Марина заняла свой пост на лестничной площадке пятого этажа ровно за четверть часа до предполагаемого появления объекта. Тот, разумеется, мог и задержаться чуточку — как-никак ему приходилось ловить такси, но заявиться туда, к примеру, на час раньше обычного он — по единодушному мнению компаньонов — уж никак не должен. Марина с Борисом еще раньше отметили, что вице-президент был весьма постоянен в своих привычках и сматывался из здания компании «Троя», когда у его сослуживцев начинался обеденный перерыв.

На крохотную, не слишком опрятную лестничную площадку, выложенную коричневым кафелем, выходили две двери. Одна принадлежала ослепительной госпоже Катковской, которую Летова подозревала в любовной связи с Кортневым и к которой уже заходила днем раньше, а вторая — пенсионеру Авилову А. Е. — совершенно не знакомому Марине человеку, чью внучку, однако, она должна была в случае необходимости изображать.

Как это осуществить, если такая необходимость возникнет, Марина знать не знала. Правда, Валентина ей сообщила, что ее мнимого дедушку зовут Александр Евлампиевич, но ничего другого об этом гражданине она сказать не могла.

Какого черта мне ломать голову еще и над этим, подумала Марина, забиваясь в самый дальний уголок лестничной клетки — поближе к окну — и закуривая. Вряд ли Кортнев вообще имеет представление, что гражданин Авилов А.Е. живет на свете. Да и на нее, Марину Летову, он скорее всего посмотрит только мельком — пока будет открывать дверь Катковской, если та, конечно, дала ему ключ.

Летова, впрочем, считала, что ключа у Кортнева нет. Все-таки ключ — лишняя улика. В таком случае он выйдет из лифта, позвонит и будет ждать, когда ком-позиторша ему откроет. На это уйдет минуты две-три. За это время она, Марина, должна успеть его сфотографировать, причем так, чтобы в кадр попал не только подлый изменник, но и табличка с номером квартиры Катковской — для пущей солидности.

Тогда уж Кортневу точно не отвертеться, сказала себе Марина. Если Дианке захочется во всем удостовериться лично, ей останется только заехать в местный ДЭЗ и свериться с домовой книгой. Или того проще: зная точный адрес композиторши, ее имя, фамилию и возраст, получить по телефону из справочного бюро подтверждение, что гражданка Катковская существует на самом деле и проживает по указанному адресу.

Марина еще раз проверила затвор фотоаппарата — да какой там затвор, кнопку — и лишний раз убедилась, что все устроено очень просто. Нажал — и порядок: снимок есть. Правда, перед этим еще требовалось открыть сумочку, но у всякой женщины столько причин, чтобы без конца туда лазать, что это ее действие не должно вызвать у Кортнева ни малейшего подозрения. На всякий случай Летова запаслась даже тяжелой связкой ключей, чтобы иметь возможность вытащить ее и при необходимости продемонстрировать. Дескать, пришла к дедушке, его нет дома, вот она и тычет в замочную скважину ключом — что тут особенного?

Борис снизошел к ее настойчивым просьбам и на лестничной клетке пролетом ниже — как намеревался поначалу — не стоял. Они с Валентиной ждали ее внизу — в машине.

Вот и отлично, вот и хорошо, думала Марина, стряхивая пепел в консервную банку, обнаруженную на подоконнике. Плохим актером будет меньше. Один — это еще ничего. Одного дурного исполнителя Кортнев еще, может быть, и не раскусит, но когда на сцене двое бездарностей — то это уже плохой театр, а плохой театр зритель за версту чует.