Агентство «БМВ» - Александр Кашин

Эй ты, косой, куда прешь? Не видишь — здесь люди? — начал партию небольшой юркий Шнелль, заметив, что Гвоздь уже подтянулся к казахам с тыла.

Житья не стало от этих черных — так и снуют, — поддержал приятеля горбоносый Турок, имевший, кстати сказать, ярко выраженную внешность «лица кавказской национальности».

Ызвыныте, пжалста, — миролюбиво сказал Касым, стараясь протиснуться мимо этих двух неприятных господ с нехорошим блеском в глазах. — Мы как раз уезжать сабыраимся.

Уезжать собираетесь, говоришь? — мрачно осведомился объявившийся за спиной Касыма Гвоздь. — А почему за тачку не заплатили? Слышь, мужики, — обратился десантник к стоявшим со всех сторон стеной шоферам. — Черные подрядились со мной до аэропорта ехать, я их довез — чин чином, как полагается — они выскочили, а мне вместо бабок — хрен по роже. Даром решили прокатиться!

Убивать таких надо, — зло прокричал квадратный, весь в коже, частник, начиная демонстративно наматывать на руку кусок стальной цепи, который прежде хранился у него в кармане. Шоферы несокрушимой стеной надвинулись на двух казахов. «Убивать! Убивать!» — послышались громкие возбужденные голоса.

Сидевший в «ягуаре» Мамонов довольно потер руки — все складывалось как нельзя лучше. Даже если бы дошло до расправы с азиатами, все можно было бы при необходимости списать на праведный шоферский гнев. С другой стороны', Черкасов не желал кровопускания — зачем резать курочку, которая несет золотые яйца? Он собирался потолковать с Касымом и глянуть, что у него в чемоданчике. Тот факт, что казахов оказалось двое — как и чемоданчиков, был полнейшей неожиданностью для Мамонова, но и это не испортило ему настроения. Турок, Шнелль, а в особенности Гвоздь, умели держать ситуацию под контролем.

После этого, однако, Мамонов больше уже рук не потирал. Наоборот, он изо всех сил вцепился ладонями в руль, чтобы сдержать внутреннюю тряску, которая охватила его при виде того, что последовало в наступившую за тем минуту.

Касым сдавленным, гортанным голосом крикнул что-то Мансуру. Тот одной рукой — его левая по-прежнему сжимала чемоданчик — молниеносным движением повел перед собой, и люди стали рушиться на грязный снег, будто кегли. Если бы с каждым ударом падал один человек — это было бы еще полбеды. Но Мансур валил крутых, видавших виды мужчин, словно косил мечом. Мамонову на миг показалось, что шоферы падали по нескольку человек враз — рядами. И сразу же вокруг казахов образовалось свободное пространство и стала видна дорога, которую Мансур пробивал перед собой в толпе в надежде вывести себя и своего босса к прозрачным дверям аэропорта.

К чести Мамонова надо сказать, что он очнулся довольно быстро — скорее всего, страх перед Черкасовым пересилил ужас от того, что он видел сквозь ветровое стекло «ягуара», будто на экране телевизора. Сжав в руке черный пластиковый брусок рации и приблизив его к губам, он заверещал:

— Гвоздь! Гвоздь! Задержать их! Любой ценой. Немедленно. Если нужно — стреляйте! И заберите чемоданы. Повтор: заберите чемоданы. Конец связи.

Гвоздь услышал рев «сукиного кота» Мамонова даже сквозь толстую стеганую куртку — рация лежала у него во внутреннем кармане. Хладнокровно, ни на метр не пытаясь приблизиться к начинавшим уже отрываться казахам, он полез в подмышечную кобуру и выхватил из нее длинноствольный «Борхардт-Люгер» с навинченным на него глушителем.

Толпа, увидев эту грандиозную машину убийства, шарахнулась врассыпную. Сообразительные водилы разом поняли, что развернулась совсем другая игра и с каждой секундой она набирает обороты. Другими словами; Гвоздь получил то, что ему требовалось, — расчистил себе пространство для стрельбы. При этом простор — только для бегства — получили и казахи и что было силы припустили к спасительному входу в аэропорт. Шнелль и Турок, откатившиеся прочь от ударов Мансура, поднялись на ноги и, в свою очередь, вынули пушки.

Гвоздь выстрелил первым.

Пуля из «Борхардт-Люгера» поразила Мансура, который прикрывал теперь тылы своего босса и потому мчался позади Касыма. Казах словно бы напоролся на невидимую преграду, споткнулся, но потом выправился и побежал дальше.

«Борхардт-Люгер» Гвоздя снова издал негромкий хлопок. Мансур упал сразу, будто бы его резанули косой по ногам.

В то же самое мгновение Касым подбежал к дверям аэропорта, которые распахнулись и пропустили его в здание.

Вокруг лежавшего на талом снегу Мансура стали собираться люди.

Человеку плохо, — послышался взволнованный женский голос. — Торопился на самолет — и вдруг упал! Так с размаху и рухнул — даже чемоданчик отлетел в сторону!

Турок и Шнелль, мать вашу! Вы что зеваете? — пролаял в микрофон рации совершенно озверевший Мамонов — перед его глазами Касым скрылся в аквариуме аэропорта. — Хватайте хотя бы этого. И чемодан! Не забудьте про чемодан!

Двое в черных куртках мгновенно внедрились в толпу, которая стала собираться у входа.

«Скорую помощь»! Надо вызвать «Скорую помощь»!

Зачэм кричишь, дэвушка? — спросил Турок у суетившейся больше всех у тела Мансура гражданки, неожиданно обретая восточный акцент, хотя до сих пор говорил по-русски чисто. — Не видите разве, Азыз выпил? Ему нэ скорый помощь, ему помощь друга нужэн — такого, как я.

Мамонов, заметив, что ситуация получает, наконец, разрешение, двинул вперед свой темно-синий «ягуар». Гвоздь, подскочив поближе, уже распахивал обе дверцы сбоку, чтобы сесть самому и погрузить раненого Мансура.

Вот видишь, дэвушка, — сказал между тем Турок, обращаясь к суетливой пассажирке. — Как говорят у вас, у русских, — нэ имэй сто рублей, а имей сто друзэй!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Марина получила от Капуетинской крохотный фотоаппарат, напоминавший размерами и видом сигаретную пачку. Для того чтобы произвести снимок, нужно было нажать на кнопку, все остальное аппарат делал сам: автоматически захватывал объект, наводил на резкость и перематывал пленку. Главное — хорошенько нацелить объектив. Борис зарядил эту почти игрушечную камеру очень чувствительной пленкой и сказал, что вспышка не потребуется — даже в темноте лестничной клетки.

Где ты его достала-то? — поинтересовалась Марина, отхлебывая кофе из большой чашки с горошком на боках.

«Где достала, где достала…» В Гонконге купила, — сказала Валентина с мстительным выражением лица, и Летова сразу поняла, что эту крохотную камеру ее шефиня и раньше использовала, возможно, для слежки за собственным мужем.

Бедный мужик, подумала она. У Валечки-то, видно, не больно уживчивый характер. С другой стороны — зачем было вывозить мебель? Ушел бы сам — и все…

Марина взяла старую сумочку — новую было жалко, — прокрутила в ее потертом боку ножницами дырку, а потом с помощью иголки и нитки закрепила аппарат таким образом, что крохотный глазок объектива стал весело поблескивать сквозь дырочку. Со стороны его было почти не видно. Даже если бы к Марине подошли очень близко, линзу бы приняли за декоративную бляшку или пуговку.

Некоторое время Марина тренировалась наводить камеру на объект и делать снимок. Щелчок звучал почти неслышно, а вот как получалась фотография, не знал никто. Проявлять пленку, чтобы проверить качество снимка, было некому, а самое главное — некогда. Было решено идти так — с не проверенной до конца техникой.

В самом деле, — вскричала Валентина, — мы что — шпионы какие? Если Шилова захочет — узнает Кортнева даже на плохом снимке. Женщина своего мужа сердцем видит!

Это непрофессионально, — сказал Борис, тыкая окурок дешевой сигареты «Пегас» в пепельницу. — Что это значит — «сердцем»? Иная баба видит исключительно то, что ей хочется!

Ну ты, поклонник патриархата, — озлобилась Валентина на единственного в их компании мужчину. — Уж лучше бы сидел и помалкивал в тряпочку! Мужики что — лучше? Какой-нибудь кретин вобьет себе в голову, что его баба ему изменяет — и любое событие в совместной жизни толкует исключительно в этом смысле. Знаем, проходили.

А не надо приходить после часа ночи, — не без ехидства в голосе сказал Борис. Было похоже, что об отношениях Капустинской с мужем он был осведомлен лучше, нежели Валюше того хотелось. — Тогда и не будет никаких толкований — ни в хорошую, ни в дурную сторону. Домой надо вовремя приходить — вот что!

Марина слушала этот обмен любезностями и молчала. Мужа у нее никогда не было, а потому эти экскурсы в практику семейной жизни казались ей просто-напросто глупыми. По мысли Марины, все в жизни проистекало исключительно от доброй воли жены и мужа. Любят друг друга — хорошо, а нет — так и сам черт не сведет. Другими словами, Марина верила, что браки совершаются на небесах. В этом смысле она была человеком наивным и цинизма своих компаньонов не разделяла. Она подключилась к разговору лишь в ту минуту, когда Валентина снова заговорила о предстоящей операции.