Агентство «БМВ» - Александр Кашин

В самом ее центре высилась огромная гора из скомканных бумажных листов, запятнанных краской. На некоторых из них просматривались очертания рисунков, но настолько размытые, что распознать изображение было невозможно. У окна стоял некий массивный предмет, заботливо укутанный простыней.

Все от той же пыли, наверное, подумала Летова, но промолчала. Однако Игорь Кортнев, мгновенно уловив ее немой вопрос, поспешил с разъяснениями.

— Отличная штука, — сказал он, неожиданно по-дружески цепляя Марину под локоток, — для тех, кто понимает, конечно. Офортный станок. Мой друг Се-рега — как, впрочем, и я — любитель офортов и графики. У него, кстати, неплохо получается — только взгляните!

У вице-президента заблестели глаза. Широким жестом он обвел стены комнаты, на которых висели в аккуратных рамках одна к другой небольшие графические работы — кстати, весьма тщательно исполненные.

— Половина из них — моя! — с гордостью сообщил вице-президент компании «Троя», которая занималась продажей и перепродажей чего угодно, но только не предметов искусства. — Как вам нравится этот дивный домик?

Домик и в самом деле был хорош. Тонко вырисованные деревья, среди которых он скрывался, только подчеркивали его романтическую прелесть.

Как необычно, подумала Марина. Изображение напоминает японскую графику и в то же время удивительно русское по стилю. Бог мой — так ведь Кортнев. оказывается, художник — и, кажется, талантливый! Как же я этого раньше не поняла? Вот это да, вот это открытие! Валька с Борькой только рты раскроют, когда я им расскажу!

— Так вам понравилось? — спросил Кортнев, с удовольствием отмечая про себя восторженное выражение и легкий румянец, появившиеся на лице девушки. — Берите, я вам его дарю. Этот домик в Гагаринском переулке — ваш.

Вице-президент компании «Троя» снял со стены маленькую работу в тонкой металлической рамке и вручил ее Марине. Та попыталась было отказаться, но Игорь сам раскрыл ее сумочку и вложил рисунок туда.

Не соображая хорошенько, что она делает, Марина сунула руку в сумку — будто бы для того, чтобы как следует уложить подарок — и механически нажала на кнопку спуска фотоаппарата.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Диана Павловна Шилова в вечернем открытом платье, позволявшем видеть ее полную, украшенную ниткой крупного жемчуга шею и начинавшую увядать грудь, покинула толпу гостей, которых она принимала у себя в офисе, и уединилась за плотной бежевой шторой, скрывавшей небольшой уютный альков, где можно было хоть немного побыть в одиночестве.

«Здесь постою, пока не найдут, — подумала она, — хотя найдут меня, конечно же, очень скоро. Как же на приеме без хозяйки? Но что делать — уж слишком мне надоели эти никчемные людишки со своими нескончаемыми разговорами большей частью не по делу».

Диане Павловне снова захотелось ощутить удивительное состояние покоя и закрытости, защищенности от всего мира, которое она испытывала только в детстве. Когда наступал час отходить ко сну, она с готовностью забиралась в свою кроватку и закрывалась с головой одеялом — в ожидании той минуты, когда рядом появится мать с книжкой в руках, чтобы почитать дочери на ночь сказку. Та приходила, убирала с головы дочери одеяло и, раскрыв толстый затрепанный том, негромким голосом приступала к повествованию:

— Жили-были на свете король и королева, и была у них маленькая дочка — уж такая красавица и разумница, что все только диву давались…

Должно быть, интерес к жизни коронованных особ, проявившийся у Шиловой впоследствии, зародился именно в те, не замутненные никакими печалями дни детства, которые теперь казались настолько далекими и непохожими на нынешние, что Диана Павловна не раз задавалась вопросом — а были ли они вообще?

Впрочем, конечно же были — от них в памяти осталось то ясное чувство бесконечного счастья и умиротворения, которого Шиловой временами так недоставало.

«Моя принцессочка», — называла ее мать Любовь Савельевна, ткачиха с комбината имени Свердлова, любившая дочь до исступления и желавшая ей иной, красивой, похожей на яркую фотографию из заграничного журнала судьбы. Ей вторил и отец, Павел Афанасьевич, именуя Диану «королевной» — хотя и не так часто, как мать: чтобы покупать «принцессочке» достойные ее наряды и ценные продукты питания, ему приходилось вкалывать в две смены.

Так Диана и росла — в странной уверенности, что она и в самом деле принцесса и со временем должна сделаться королевой. Никто, однако, кроме родителей, королевских почестей ей не оказывал, признавать ее первенство не торопился, и у Дианы Шиловой испортился характер. В школе она окончательно пришла к мысли, что королевство ее — увы — отнюдь не наследственное, и чтобы надеть на голову корону — пусть даже и воображаемую, необходимо бороться, отдавая этой борьбе все силы своей души.

Для начала ей предстояло доказать свое первенство перед соучениками, и Диана — хотя и не была никогда семи пядей во лбу — сделалась круглой отличницей и закончила школу с золотой медалью. Чего ей это стоило, знала только она сама; на уроках же её ответы поражали абсолютной, едва ли не механической точностью и четкостью — пусть даже она и рассказывала об образах Онегина или Катерины. К ней, при всем желании, просто невозможно было придраться — она всегда все знала по любому предмету — и даже многое сверх программы. «Наизусть учит», — говорили ее недруги и были во многом правы. То, что Диана не понимала или не чувствовала, она вызубривала по учебнику слово в слово, благо память у нее была прекрасная.

Её не любили, но, как ни странно, при этом уважали и даже побаивались. У нее была стальная воля, и она никому не давала спуску. В младших классах она не раз вступала в рукопашную схватку с самыми отчаянными сорви-головами и, бывало, даже ходила с синяками, что, впрочем, ее нимало не смущало. Мысли ее были заняты другим — утверждением собственного авторитета, хотя в те годы она, разумеется, со всей отчетливостью этого себе не представляла. Тогда все ее жизненные принципы укладывались в одну-единственную короткую фразу — «пусть знают!».

Мало кто замечал, что наряду с непреклонностью, отвагой и желанием первенствовать в ее душе поселились жестокость и беспощадность. В том, что этого не замечали, не было ничего удивительного: близкие подруги у Дианы так и не появились, и все одиннадцать лет в школе она оставалась своего рода «одиноким волком», всегда готовым не только показать клыки, но и вцепиться ими недругу в глотку.

— Вот где она, наша Дианочка, — раздался голос чуть ли не над самым ее ухом, и Диана Павловна увидела рядом с собой не слишком приятную физиономию знакомого депутата, купленного ею с потрохами.

— Нехорошо отделяться, мадам, — продолжал взывать к ней этот слуга народа чуть заплетающимся языком, — в коллектив, Дианочка, в коллектив.

И сразу же вслед за этим в укромный уголок, где находилась Диана, стали один за другим заглядывать улыбающиеся физиономии гостей, требовавших от нее немедленного возвращения к прерванному фуршету.

«Вот и все, — сказала она себе, — кончилась игра в прятки. Что ж это я, в самом деле, разнюнилась? С этими типчиками надо держать ухо востро — не ровен час, устроят еще за моей спиной какой-нибудь заговор…»

Как всякая владычица — пусть пока только концерна «Троя», — Диана Павловна постоянно опасалась всяческих интриг, которые могли иметь своей целью ниспровержение с пьедестала ее особы. В каком-то смысле эти опасения были оправданны — в обширном помещении ее личного офиса, который находился в четверти часа езды от особняка компании, собралось множество людей, с удовольствием бы слопавших Диану со всеми потрохами и с воздвигнутым ее тяжкими трудами предприятием заодно. Уж слишком — по мысли некоторых деятелей — госпожа Шилова процветала и слишком хороший имела аппетит — на чужую собственность.

Диана Павловна знала о враждебных маневрах конкурентов, но тем не менее упорно продолжала приглашать их к себе на приемы — предпочитала видеть недругов перед собой и, так сказать, вести за ними наблюдение лично. Шилова свято верила в собственную проницательность и в магнетическое воздействие своей личности на окружающих.

«Посмотрю на них в упор, дам понять, что догадываюсь об их происках, они, глядишь, и поостерегутся мне гадить, — думала она, наклеивая на губы светскую улыбку и принимая из рук известного финансиста Хмельницкого бокал с шампанским на длинной тонкой ножке.

А если нет, — тут она слегка прищурила левый глаз, как снайпер, который смотрит на мишень сквозь оптику прицела, — что ж, пусть начнется война. Я этих пигмеев не боюсь и всегда готова к бою — в любую минуту».

— Как же, как же, подросли, — машинально ответила она на вопрос собеседника, осведомлявшегося о состоянии акций ее компании на бирже. — У нас — если вы заметили — наблюдается постоянный рост. Чего и вам желаю.