Серебряный век. Лирика - Антология

На поле Куликовом

Река раскинулась. Течет, грустит ленивоИ моет берега.Над скудной глиной желтого обрываВ степи грустят стога.

О, Русь моя! Жена моя! До болиНам ясен долгий путь!Наш путь – стрелой татарской древней волиПронзил нам грудь.

Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной,В твоей тоске, о, Русь!И даже мглы – ночной и зарубежной –Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострамиСтепную даль.В степном дыму блеснет святое знамяИ ханской сабли сталь…И вечный бой! Покой нам только снитсяСквозь кровь и пыль…Летит, летит степная кобылицаИ мнет ковыль…И нет конца! Мелькают версты, кручи…Останови!Идут, идут испуганные тучи,Закат в крови!Закат в крови! Из сердца кровь струится!Плачь, сердце, плачь…Покоя нет! Степная кобылицаНесется вскачь!

В ночь, когда Мамай залег с ордоюСтепи и мосты,В темном поле были мы с Тобою, –Разве знала Ты?Перед Доном темным и зловещим,Средь ночных полей,Слышал я Твой голос сердцем вещимВ криках лебедей.С полуночи тучей возносиласьКняжеская рать,И вдали, вдали о стремя билась,Голосила мать.И, чертя круги, ночные птицыРеяли вдали.А над Русью тихие зарницыКнязя стерегли.Орлий клекот над татарским станомУгрожал бедой,А Непрядва убралась туманом,Что княжна фатой.И с туманом над Непрядвой спящей,Прямо на меняТы сошла, в одежде свет струящей,Не спугнув коня.Серебром волны блеснула другуНа стальном мече,Освежила пыльную кольчугуНа моем плече.И когда, наутро, тучей чернойДвинулась орда,Был в щите Твой лик нерукотворныйСветел навсегда.

И мглою бед неотразимых

Грядущий день заволокло.

Опять над полем КуликовымВзошла и расточилась мгла,И, словно облаком суровым,Грядущий день заволокла.

За тишиною непробудной,За разливающейся мглойНе слышно грома битвы чудной,Не видно молньи боевой.

Но узнаю тебя, началоВысоких и мятежных дней!Над вражьим станом, как бывало,И плеск и трубы лебедей.

Не может сердце жить покоем,Недаром тучи собрались.Доспех тяжел, как перед боем.Теперь твой час настал. – Молись!

«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..»

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…Вольному сердцу на что твоя тьма?

Знала ли что? Или в Бога ты верила?Что там услышишь из песен твоих?Чудь начудила, да Меря намерилаГатей, дорог да столбов верстовых…

Лодки да грады по рекам рубила ты,Но до Царьградских святынь не дошла…Соколов, лебедей в степь распустила ты –Кинулась из степи черная мгла…

За море Черное, за море БелоеВ дикие ночи и в белые дниДико глядится лицо онемелое,Очи татарские мечут огни…Тихое, долгое, красное заревоКаждую ночь над становьем твоим…Что же маячишь ты, сонное марево?Вольным играешься духом моим?

На железной дороге

Марии Павловне Ивановой

Под насыпью, во рву некошенном,Лежит и смотрит, как живая,В цветном платке, на косы брошенном,Красивая и молодая.

Бывало, шла походкой чинноюНа шум и свист за ближним лесом.Всю обойдя платформу длинную,Ждала, волнуясь, под навесом.

Три ярких глаза набегающих –Нежней румянец, круче локон:Быть может, кто из проезжающихПосмотрит пристальней из окон…

Вагоны шли привычной линией,Подрагивали и скрипели;Молчали желтые и синие;В зеленых плакали и пели.

Вставали сонные за стекламиИ обводили ровным взглядомПлатформу, сад с кустами блеклыми,Ее, жандарма с нею рядом…

Лишь раз гусар, рукой небрежноюОблокотясь на бархат алый,Скользнул по ней улыбкой нежною…Скользнул – и поезд в даль умчало.

Так мчалась юность бесполезная,В пустых мечтах изнемогая…Тоска дорожная, железнаяСвистела, сердце разрывая…

Да что – давно уж сердце вынуто!Так много отдано поклонов,Так много жадных взоров кинутоВ пустынные глаза вагонов…

Не подходите к ней с вопросами,Вам все равно, а ей – довольно:Любовью, грязью иль колесамиОна раздавлена – все больно.

«О, я хочу безумно жить…»

О, я хочу безумно жить:Все сущее увековечить,Безличное – вочеловечить,Несбывшееся – воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,Пусть задыхаюсь в этом сне, –Быть может, юноша веселыйВ грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство – разве этоСокрытый двигатель его?Он весь – дитя добра и света,Он весь – свободы торжество!

Андрей Белый (1880–1934)

Возмездие

Посвящается Эллису

Пусть вокруг свищет ветер сердитый,облака проползают у ног.Я блуждаю в горах, – позабытый,в тишине замолчавший пророк.Горький вздох полусонного кедра.Грустный шепот: «Неси же свой крест…»Черный бархат истыкан так щедробесконечностью огненных звезд.Великан, запахнувшийся в тучу,как утес, мне грозится сквозь мглу.Я кричу, что осилю все кручи,не отдам себя в жертву я злу.

И всё выше и выше всхожу я.И всё легче и легче дышать.Крутизны и провалы минуя,начинаю протяжно взывать.

Се, кричу вдохновенный и дикий:«Иммануил грядет! С нами Бог!»Но оттуда, где хаос великий,раздается озлобленный вздох.

И опять я подкошен кручиной.Еще радостный день не настал.Слишком рано я встал над низиной,слишком рано я к спящим воззвал.

И бегут уж с надеждою жгучейна безумные крики мои,но стою я, как идол, над кручей,раздирая одежды свои.

Там… в низинах… ждут с верой денницу.Жизнь мрачна и печальна, как гроб.Облеките меня в багряницу!Пусть вонзаются тернии в лоб.

Острым тернием лоб увенчайте!Обманул я вас песнью своей.Распинайте меня, распинайте.Знаю – жаждете крови моей.

На кресте пригвожден. Умираю.На щеках застывает слеза.Кто-то, Милый, мне шепчет: «Я знаю»,поцелуем смыкает глаза.Ах, я знаю – средь образов горныхпропадет сиротливой мечтой,лишь умру, – стая воронов черных,что кружилась всю жизнь надо мной.

Пригвожденный к кресту, умираю.На щеках застывает слеза.Кто-то, Милый, мне шепчет: «Я знаю».Поцелуем смыкает уста.

Черный бархат, усеянный щедромиллионами огненных звезд.Сонный вздох одинокого кедра.Тишина и безлюдье окрест.

С. М. Соловьеву

Сердце вещее радостно чуетпризрак близкой, священной войны.Пусть холодная вьюга бунтует –мы храним наши белые сны.Нам не страшно зловещее оковеликана из туч буревых.Ах, восстанут из тьмы два пророка.Дрогнет мир от речей огневых.И на северных бедных равнинахразлетится их клич боевойо грядущих, священных годинах,о последней борьбе мировой.Сердце вещее радостно чуетпризрак близкой, священной войны.Пусть февральская вьюга бунтует –мы храним наши белые сны.

Блоку

Один, один средь гор. Ищу Тебя.В холодных облаках бреду бесцельно.Душа мояскорбит смертельно.

Вонзивши жезл, стою на высоте.Хоть и смеюсь, а на душе так больно.Смеюсь мечтесвоей невольно.

О, как тяжел венец мой золотой!Как я устал!.. Но даль пылает.Во тьме ночноймой рог взывает.

Я был меж вас. Луч солнца золотилпричудливые тучи в яркой дали.Я вас будил,но вы дремали.Я был меж вас печально-неземной.Мои слова повсюду раздавались.И надо мнойвы все смеялись.

И я ушел. И я среди вершин.Один, один. Жду знамений нежданных.Один, одинсредь бурь туманных.

Всё как в огне. И жду, и жду Тебя.И руку простираю вновь бесцельно.Душа мояскорбит смертельно.

Из-за дальних вершинпоказался жених озаренный.И стоял он один,высоко над землей вознесенный.

Извещалось не разо приходе владыки земного.И в предутренний часзапылали пророчества снова.

И лишь света потокнад горами вознесся сквозь тучи,он стоял, как пророк,в багрянице, свободный, могучий.

Вот идет. И венецотражает зари свет пунцовый.Се – венчанный телец,основатель и Бог жизни новой.

Суждено мне молчать.Для чего говорить?Не забуду страдать.Не устану любить.Нас зовутбез конца…Нам пора…Багряницу несути четыре колючих венца.

Весь в огнеи любвимой предсмертный, блуждающий взор…О, приблизься ко мне –распростертый, в крови,я лежу у подножия гор.

Зашатался над пропастью яи в долину упал, где поет ручеек.Тяжкий камень, свистя,неожиданно сбил меня с ног –тяжкий камень, свистя,размозжил мне висок.

Среди ландышей я –зазиявший, кровавый цветок.Не колышется больше от муквдруг застывшая грудь.

Не оставь меня, друг,не забудь!..

Бальмонту