А голову мы дома не забыли! - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Значит, так, Калерия Николаевна. Это безобразие следует исправить.
– Я с ним поговорю…
Но завуч решила:
– Нет уж, позвольте мне. Вы критикуете слишком мягко. Вы скажете что-нибудь вроде: «Очень жаль, Семыкин, что ты так относишься к литературе. Тебе многое предстоит понять, и надеюсь, наша беседа поможет тебе в этом». Хватит с ним тетешкаться.
И завуч написала под сочинением красивым почерком:
«Безобразие! С таким отношением к учебе и работе ты, Семыкин, сможешь стать только бомжом!
ПЕРЕПИСАТЬ! »
Утром, как только начался урок литературы, завуч вошла в класс и многозначительно положила этот листок перед Семыкиным. Постояв над ним пару минут молча (другой бы сварился под этим взглядом), она вышла, ровно печатая шаг.
Семыкин ехидно глянул на новенькую. «Что, уже сломалась и побежала жаловаться?» – говорил его взгляд. Но она и ухом не повела:
– Нас ждет встреча с произведением Николая Васильевича Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Всех, кроме Семыкина, которому нужно доработать свое сочинение.
Семыкин нарочито вздохнул.
– Ну, раз вы говорите переписать, надо переписать, – сказал он покорно, потер кончик носа и принялся строчить на листке. Резво так.
В три часа дня завуч трясла перед Калерией новым сочинением Семыкина.
«Я думал, что буду артистом, но мои учителя считают, что я стану бомжом. А кто я такой, чтобы с ними спорить? Им видней. Они желают мне добра. И вообще, если разобраться, это неплохая идея. Да, я решил стать бомжом. Это круто. Я буду все время проводить на свежем воздухе. Каждый день я смогу засыпать и просыпаться на новом месте. Я буду много гулять и встречу приключения. Я не стану офисным планктоном. Буду сам себе начальник. А если кто до меня докопается – ка-ак дыхну! Я знаю, те, кто читает это, скажут: «Он сошел с ума!» Но сразу же хочу предупредить: я в здравом уме. Я все уже решил. Это моя жизнь. С завтрашнего дня я готовлю себя к жизни бомжа! Свобода – вот что ждет меня. Свобода и независимость. Требую, чтобы это сочинение оставили как есть, потому что я написал то, что думаю!»
– Ну куда это годится? – спросила завуч. – Мы не можем послать это в комитет.
– Вообще-то, мы можем… – начала Калерия, но ее слова потонули в визге звонка, который возвещал о конце шестого урока.
Свой следующий урок новенькая начала как ни в чем не бывало:
– Результаты сочинений будут известны в пятницу.
– А вы не обманете насчет открытого урока? – спросил кто-то.
– Я выполню свое обещание.
– Честно?
– Честно.
Потом она обратилась персонально к Семыкину:
– Я рада, что, несмотря на то что у тебя много дел на свежем воздухе, ты к нам присоединился. Ты прав: твое будущее – твой выбор.
– И что же? Даже переписывать не заставите? – Семыкин подозрительно прищурился.
– Нет. Ты же написал то, что думаешь. Мы с завучем посовещались и отправили твое эссе в комитет по образованию как есть.
Больше она ни слова не сказала Семыкину про его сочинение.
В ожидании результатов Семыкин активно готовил себя к жизни бомжа. На следующий день на его свитере красовались пятна травы.
«Ох, извините, – сказал он новенькой, когда она спросила его, почему он в таком виде, – ночевал в парке».
Потом он принялся нарочито кашлять и чихать.
«Ночи еще довольно прохладные, – признался он: – Апчи!»
Калерия Николаевна поинтересовалась: может, Семыкин прочитает хотя бы какую-нибудь книгу, которая в его новом положении будет ему полезна? «Приключения Гекльберри Финна», например. Там много информации для тех, кто решил попробовать себя в бродяжничестве. Но Семыкин ответил: «Благодарю покорно, жизнь сама меня всему научит». А когда Калерия спросила, где его тетрадь, Семыкин признался, что был вынужден сжечь ее, так как ему требовалось развести костер.
Во время большой перемены он обежал столовую с криками: «Люди добрые! Прошу вас – не выбрасывайте то, что не съедите! Я все заберу. Мне еще ужинать чем-то надо. Спасибо всем неравнодушным. Дай Бог здоровья вам!»
– Я, если честно, предполагала, что ему это быстро надоест, – сказала завуч Калерии. – Но вы посмотрите. Они до сих пор над этим смеются! Им это кажется забавным. Семыкин! – грозно обратилась она к виновнику всеобщего веселья, когда тот в очередной раз пробегал мимо. – Если не угомонишься, оставлю тебя сегодня после уроков.
– Пожалуйста, не надо, мне же еще бутылки нужно собирать, чтобы жить на что-то. Как я в темноте их искать-то буду?
Ответом был взрыв хохота. Ученики соседних классов тоже подтянулись – и гоготали, видя, как Семыкин обходит всех с шапкой по кругу, в которую ему нет-нет да и кинут конфету.
Калерия Николаевна допила свой кофе с непроницаемым лицом и пошла на урок.
Пока Калерия объясняла, что имел в виду Гоголь, когда написал «Уж когда молчит человек, то, верно, зашиб много умом», Семыкин яростно чесался, пугая соседку по парте, и громко шептал ей: «Надо же, я уже подцепил вшей». Но все одноклассники, кроме соседки, и это сочли забавным. На уроке пения он хрипел и жаловался, что спанье на земле его когда-нибудь доконает. На уроке физкультуры на вопрос учителя, почему он не делает упражнение, он сослался на слабость из-за плохого питания.
«Так он ведь упражняется. В остроумии!» – крикнул кто-то. И снова наступило веселье.
Так продолжалось до самой пятницы. Семыкин обзавелся последователями и поклонниками. Он говорил, что скоро у него на голове сами собой образуются дреды, потому что он уже три дня
