Любовницы Пикассо - Джин Макин

однажды сказал мой сосед мистер Ведора. – Гораздо хуже. В Италии этот безумный Муссолини, в Испании – проклятые генералы. Работа и деньги – люди нуждаются в этом, но жулики из правительства и аристократии им не дают. За что мы сражались? За то, чтобы богатые стали еще богаче?

Мне хотелось уехать из города. Мне хотелось рая, ощущения парящих над головой ангелов и детей, играющих в волнах прибоя, загорелых от яркого солнца и упитанных от свежей рыбы из моря и абрикосов из сада. Мне хотелось быть где-нибудь подальше от Пабло.

– Прованс, – сказала я Джеральду. – Дети выглядят бледными. Ты выглядишь бледным, мой дорогой! – Я обхватила его лицо ладонями и приблизила к себе.

– Разве дебютантки ездят летом в Прованс? – поддразнил он, напоминая о балах моей молодости, о том, что я была представлена ко двору в Лондоне, о скучных и бессмысленных вечерах за игрой в карты или на званом чаепитии. Он спас меня от этого, а я спасла его от заседаний совета и отчетов о прибыли на предприятиях его отца – от рутины делового мира.

– Лазурный Берег! – Я по-прежнему держала его милое лицо в ладонях. – Антиб или другой маленький рыбацкий поселок. Только мы с тобой – и дети!

Джеральд встал и посмотрел на Сену. Красный рассвет отражался в серо-стальной воде. Предстоял очередной дождливый день в долгой череде таких же. Париж уже полностью проснулся вместе с перестуком карет и дележек, криками торговок и разнорабочих в синих блузах, спешивших по делам.

– Звучит неплохо, – признал он. – Тишина, много солнца… Художественная студия и целый океан в нашем распоряжении. Мы с тобой и дети. И – время от времени – несколько друзей.

– Парижане летом не ездят на юг, – напомнила я ему. «И хорошо», – добавила я про себя.

Мне хотелось, чтобы между мною и пронизывающим взглядом черных глаз Пикассо оказалось как можно больше миль. Моей радостью был Джеральд вместе с детьми и пребыванием во Франции, вдали от наших требовательных и вечно недовольных старших родственников в Нью-Йорке. Это был щит, оберегающий меня от обид, неуверенности и меланхолии моей ранней юности. Но когда Пабло смотрел на меня, я чувствовала, как эта защита начинала трещать по швам.

Я не хотела меняться. Я не хотела, чтобы меня принуждали стать другой женщиной – такой, какая могла бы полюбить мужчину вроде Пикассо. Мне нравилось, кем я стала вместе с Джеральдом: его женой и матерью его детей. Надежным убежищем для них, распространявшим ощущение тепла и покоя. Я не думала о себе как о женщине, которая способна предать друга. Не тогда.

7

Сара

Отель «Дюкап» с фасадом выцветшего розового оттенка был большим и неопрятным, особенно теперь, когда его постоянные английские клиенты разъехались на летний сезон. Сад окаймляли пальмы, а огромные кусты алоэ усиливали тропическую атмосферу.

Мы убедили владельца, мсье Антуана Селла, не закрывать заведение. Он так высоко вскинул брови, что они исчезли под кепи у него на голове.

– Как, в июле и августе? В самую жару? – протестующе воскликнул он.

– Да, – настаивал Джеральд. – Пусть гостиница будет открыта в жару.

Банковский чек на сумму, превышавшую стоимость номеров даже в разгар сезона, быстро решил вопрос.

– Но как быть с персоналом? – выдвинул свой последний аргумент мсье. – Большинство сотрудников летом разъезжаются по домам…

– Нам понадобятся только повар и горничная, – заверила я. – О стирке мы договоримся в поселке, а за детьми будет присматривать няня.

– О-ла-ла! – Селла прижал кулаки к глазам, как будто собирался расплакаться от досады. – Ничего не получится.

Но он сворачивал и разворачивал чек, полученный от Джеральда. В итоге алчность победила.

– Ладно, я кого-нибудь найду. Но я не могу просить повара драить полы и ванны.

– Это наша забота, – пообещала я. – Мы тоже кого-нибудь найдем.

Вскоре мы с Джеральдом создали в гостинице маленький мир, наполненный светом и теплом, с послеполуденными сиестами, тихими беседами на крыльце по вечерам, ароматом дикого тимьяна и лаванды, разлитым в воздухе. Мы снова завели привычку держаться за руки, от которой отказались в Париже, где люди ходили слишком быстро и были вечно заняты.

Утром после овсянки и зарядки на пляже Джеральд с детьми устраивали комичную серию вольных упражнений, за которыми я наблюдала из шезлонга, считая себя счастливейшей женщиной в мире. Во второй половине дня няня уводила детей помыться и поспать, Джеральд работал над набросками для новых балетных декораций, а я изучала окрестности, разъезжая на поездах и автобусах, а иногда проходя пешком целые мили, чтобы увидеть замок Гримальди, прогуляться по крошечным серым улочкам Ванса с их средневековыми арочными контрфорсами и полюбоваться готической церковью Ле-Бар-сюр-Лу с ее росписями, изображавшими пляску смерти.

Когда мы приехали, маленький пляж возле гостиницы был покрыт толстым слоем водорослей. Люди в Антибе не купались в океане – так зачем было чистить его? Но Джеральд хотел иметь пляж для нас, поэтому стал работать граблями, убирая мусор и водоросли, и вскоре у нас появилась полоска чистого мягкого песка для пляжных полотенец и детских игр.

Ночью, после очередного дня солнца и океана, музыки волн и смеха моих уже загорелых детей, я лежала рядом с Джеральдом, слушая его ровное дыхание и редкое бормотание спящих детей. Ощущение ранее невиданного довольства окутывало меня, словно мягкое одеяло. «Пусть это продлится», – молилась я.

Жизнь в Париже была запутанной и лихорадочной: слишком много вечеринок, музыки, коктейлей, громких ссор, заканчивавшихся лицемерными объятиями, и прогулок по брусчатым мостовым на рассвете, когда мы убеждались в том, что все гости направляются в нужные стороны.

* * *

– Джеральд, отложи почту и поешь, – сказала я в наш четвертый вечер на мысе Антиб, развернула салфетку и протянула ему. – Мы начнем с омлета, а потом есть еще тресковое пюре с приправами.

Мы ужинали поздним вечером за маленьким столом, выставленным на веранду. Дети спали наверху. Мы держались за руки и слушали отдаленный шорох прибоя и ночные песни сверчков, легкий шелест пальмовых листьев под дуновением ветерка. С кухни иногда доносился звон посуды и недовольные возгласы. Повариха, подкупленная нами для продолжения службы, часто жаловалась на то, что ей приходится ездить на работу из дома старшей сестры. Но, думаю, втайне она была довольна, поскольку у ее сестры было семеро детей.

Теперь эта мадам Лоррен вышла на веранду и уставилась на наши тарелки. Она пробормотала что-то непонятное, и новая помощница вышла из ее массивной тени.

– Меня зовут Анна, – застенчиво сказала девушка.

В летнем платье с оборками