Любовницы Пикассо - Джин Макин

Счастье – это не большие вещи в жизни, а мелкие подробности: непокорный вихор на макушке младенца, дыхание твоего мужа в темноте, девственная белизна свежей скатерти. Цветы на столе.

Джеральд с утра находился в приподнятом настроении. Нам предстояла величайшая парижская вечеринка, и мир был новым и блестящим, как рождественская игрушка.

– Почему бы не купить птиц и не расставить клетки на столах? – предложил он.

Нет. Для меня была невыносима мысль о живых существах в клетке.

– Ты что-нибудь придумаешь! – Джеральд отложил молоток, которым приколачивал лавровые венки к стенам баржи, и обнял жену. Триумфальные лавры.

Было уже жарко, и когда над водой повеяло ветерком, немного освежившим нас, я ощутила этот перепад температуры. Вдалеке поднимались квадратные башни Нотр-Дама. Наверху клочковатые облака уплывали на запад, в сторону площади Бастилии.

Джеральд был счастлив, поэтому меня почти ничего больше не беспокоило, кроме цветов. Тем не менее оставалась тень какого-то предчувствия, мелькавшая на грани восприятия и ожидавшая проявления между Джеральдом и мною. Неужели все жены беспокоятся об этом? Как бы сильно я ни любила Джеральда, как бы хорошо я его ни знала (или так мне казалось), какая-то часть моего мужа иногда существовала в эмоциональном пространстве, куда я не могла проникнуть.

К причалу баржи подъехал грузовик, и двое мужчин в полосатых безрукавках и кожаных беретах стали разгружать заказанное нами шампанское. Джеральд подошел к ним, показал, куда отнести ящики, и они обменялись шутками насчет жары.

У Джеральда было одно качество, сходное с Пикассо, – эта невозмутимая способность привлекать и радовать людей… когда ему хотелось.

Посыльные не знали, как им относиться к Джеральду – человеку с внешностью кинозвезды в рваном свитере и широких парусиновых штанах, какие мог бы носить любой сорвиголова из бедного парижского округа Марэ во время субботней драки в баре. Он говорил по-французски с сильным акцентом, а его отстраненность, когда он пребывал в таком настроении, объяснялась не каким-либо чувством превосходства, а его самоощущением.

В тот вечер Пикассо собирался прийти на вечеринку. Мне хотелось произвести на него впечатление. Одобрение некоторых людей значит больше, чем должно бы значить, – просто потому, что их неодобрение закрывает слишком много дверей. Я хотела, чтобы все двери в Париже были открыты для Джеральда. Его счастье было основой для моего.

Но как украсить столы без цветов?

Я одна пошла на базар Монпарнас, чтобы купить новые игрушки для детей, а еще – в надежде на то, что это поможет мне прояснить мысли и найти идею для украшения стола. Я выбрала ярко расписанную резную корову для Гонории, пожарные машины и грузовики для Беота и Патрика.

Игрушки, которые я обнаружила на рыночных стендах и в ларьках, были ярко раскрашены в красный, синий и желтый цвета, с полосками и в клеточку – дешевые, иногда неприглядные. Разнородные глаза у кукол и непропорциональные углы у грузовиков напомнили мне картины кубистов, которые мы видели в галерее Канвейлера[29] на улице Виньон.

Повинуясь внезапному побуждению, я накупила целую кучу игрушек и вернулась на баржу в сопровождении четырех продавщиц с тележками, которые перешучивались за моей спиной о чокнутой богатой американке.

К тому времени обеденные столы были расставлены и накрыты: на них уже стояли тарелки, бокалы и столовые приборы. Сложив руки на груди, Джеральд с любопытством наблюдал, как я ставлю игрушки в центр столов: куклы, машинки, волчки вперемешку и порой вверх ногами, как будто они были разбросаны уставшими детьми под рождественской елкой.

– Великолепно! – одобрил Джеральд, когда я закончила. – Любой мог бы обойтись цветами, но это оригинально. Да начнется празднество!

– И пусть оно не заканчивается. Никогда!

Мы стояли, обнимая друг друга и глядя в наше общее будущее вместе с детьми и домом. Где бы ни находился этот дом, там будет художественная студия для Джеральда. Там он будет проводить дни за художественной работой, создавая произведения искусства, а не за письменным столом, занимаясь подсчетом прибылей и убытков и торгуясь насчет цен на кожу и застежки для сумок и чемоданов для их семейного бизнеса. Наши дети, наш дом, дружеские связи и живопись были важнее, чем бизнес и письменный стол. Мы создавали жизнь заново.

В тот вечер баржа на Сене была полна гостей, которых набралось под сотню человек. Балетная труппа, оркестровые музыканты, Коул Портер[30] и его жена Линда… Дягилев, все еще негодовавший – по слухам, что его любовник и лучший танцор Нижинский[31] бросил его и женился на женщине. Жан Кокто[32], приехавший в самый последний момент, поскольку боялся морской болезни.

И Пикассо со своей женой Ольгой.

Я стояла на палубе, принимая гостей. Черноглазая и темноволосая Ольга, гибкая и подвижная в том смысле, который приходит лишь от многолетних упражнений за балетным станком, была блистательна в тюлевом платье, усеянном хрустальными стразами. Она была загадочной русской красавицей в духе Толстого. Возможно, сплетники не врали о том, что Дягилев пригласил ее на работу не ради ее скромного таланта, но из-за ее сказочной внешности, безусловно привлекавшей богатых покровителей для его балетных представлений.

Глядя на ее лицо, прекрасное и мраморно-жесткое, с выпирающими сухожилиями на шее, словно подготовкой к пожилому возрасту, я понимала, почему слово «безумие» часто использовалось при описании русских эмигрантов во Франции. Революция, Гражданская война, кошмарное падение от аристократии к нищете – разумеется, этого было достаточно, чтобы сломить любого человека. Но в Ольге присутствовало что-то еще – ощущение, что малейший толчок опрокинет ее в настоящее безумие.

Когда Пабло поднялся на борт баржи, он не пожал мне руку, а быстро расцеловал в щеки. Он был невысоким человеком, и наши лица оставались на одном уровне. Его глаза были темными и словно светились, как у большой кошки, и он создавал впечатление большой мускулистой кошки – некоего безмолвного и смертоносного существа, скользящего по зеленому лесу жизни других людей и хватающего их, когда они меньше всего этого ожидают.

– Я бы не выбрал этот цвет для вас, – сказал он, прикоснувшись к рукаву моего желтого шелкового платья.

Внутренне опустошенная, я провела их к коктейль-бару, который Джеральд устроил на верхней палубе, и вернулась навстречу Стравинскому[33], облаченному в строгий черный костюм, и к его скудно одетой любовнице.

Наступили сумерки. Июньский вечер был наполнен смехом, перезвоном бокалов и шорохом вечерних платьев. Палуба почти незаметно покачивалась, как грудь спящего человека. Музыка. Характерные звуки удачной вечеринки: рокот